Шпион Темучина - Посняков Андрей 17 стр.


– Запомнил. – Юноша вкусно зачавкал утиным крылышком. – Я и воды из ручья зачерпнул – вкусная.

– Эх, сейчас бы чайку, – размечтался нойон. – Ушицу, водочки… Ну, ушица-то от нас не уйдет, а вот водочка… Уж придется без нее, родимой.

Гамильдэ-Ичен удивленно моргнул:

– Ты о чем это, нойон?

– Рыбу хочу завтра половить. – Баурджин довольно потянулся. – Не с утра – ближе к вечеру. Днем приготовлю снасти. А ничего утка получилась, вкусная. И мясо вовсе не жесткое, только вот тиной все равно пахнет. Надо больше шафрана класть или тмина.

Сломав две веточки, он сжал их в кулаке и протянул юноше:

– Тяни.

Гамильдэ-Ичен вытащил короткую, а потому и улегся спать сразу. Первую половину ночи выпало караулить нойону. Баурджин даже в шалаш не забирался – сел, привалившись спиной к толстому стволу березы, и сидел так, прислушиваясь к таинственным звукам быстро наступающей ночи.

Постепенно воцарялась тишина. Допевая последние трели, замолкали птицы. Вот перестала свистеть малиновка, затихли жаворонок и колонок, кукушка тоже бросила куковать – с чего бы так резко? – и лишь чаровник-соловушка выводил свои рулады почти до полуночи. Да так здорово, что Баурджин невольно заслушался, а потом, отгоняя сон, стал в полголоса напевать:

– Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…

И ведь чуть было не заснул, а еще нойон, степной князь – начальник, ититна мать!

Встрепенулся, когда за кустами заржала лошадь. Громко так, беспокойно. Второй конь фыркнул и – слышно было – перебирал ногами.

– Ну, ну, милые… – подойдя к лошадям, Баурджин погладил обеих по холкам, успокоил. И все равно, чувствовал – как кони напряженно раздувают ноздри. Видать, почуяли какого-то хищника. Рысь, волка, медведя? Здесь уж хватает и тех, и других, и третьих. Вообще-то, лесное зверье сейчас сытое, но кто его знает? Задерут лошадей – жалко.

Молодой князь подложил под руку лук, сожалея о крепкой рогатине – уж с нею бы сейчас куда как сподручнее было. Вспомнилась вдруг жена, не та, первая, Татьяна, а здешняя, красавица Джэгэль-Эхэ. И дети вспомнились – сынок Алтан Болд и дочка Жаргал – Счастье. Интересно, как они там? Скучают, наверное, как не скучать-то без батьки? А вот насчет всего прочего – можно не беспокоиться. И кочевье доходное, крепкое, и хан, ежели что, в обиду не даст, поможет. Все ж таки молодец Темучин, что бы там про него ни говорили – быстро сумел отвадить разбойные шайки от подвластных земель. Еще бы с татарами справиться, не с теми, ханом над которыми поставлен анда Кэзгерул Красный Пояс, а с другими, как говорил Боорчу – с дикими. А Боорчу, поди, глушит сейчас арьку в компании веселых девиц – что ему еще делать-то, покуда войны никакой нет?

Чу! Снова закуковала кукушка… Бросила! И воронье вдруг закаркало… И чья-то стремительная темная тень быстро прошмыгнула за кустами. Кто это – лиса? Она, похоже. Что ж так метнулась? Испугалась кого? Ой, неспроста все это, неспроста.

Больше нойон на воспоминания не отвлекался, дежурил честно, как солдат-первогодок.

Своими опасениями он поделился с Гамильдэ-Иченом сразу же, как только разбудил юношу. Сам спал тяжело, тревожно, будто общая лесная нервозность вдруг передалась и ему. Когда проснулся – уже бередило первыми лучами раннее утро, солнечное, белесое, росное.

– Там что-то есть! – Гамильдэ-Ичен кивнул на вершину ближайшей сопки, густо поросшую орешником и елью. – Во-он, воронье кружит. И черный гриф-падальщик.

Баурджин придвинул поближе лук и поинтересовался, не показалось ли напарнику что-нибудь необычное ночью, во время смены?

– Лошади беспокоились, – озабоченно отозвался юноша. – Всю ночь хрипели. Видно, медведя чуяли.

– Или – волка.

– Или волка.

Нойон поднялся на ноги и предложил прогуляться на соседнюю сопку, посмотреть – что там?

– Да, конечно, посмотрим. – Гамильдэ-Ичен дернул тетиву лука и грустно вздохнул: – Жаль, нет хорошей рогатины! Уж с нею-то на медведя куда сподручнее.

– Ничего, – усмехнулся князь. – Знаешь, в случае чего, куда метить?

Юноша махнул рукой:

– Знаю – в голову!

– В голову – это если б у тебя лук был убойный, а не такой, как у нас, – покачал головой Баурджин. – Попадешь медведю в глаз, хорошо, если стрела до мозга достанет. А если – нет? Осатанеет зверь, попрет буром – не убежишь, не скроешься. Нет уж, друг мой Гамильдэ, если уж стрелять, так в сердце! Только в сердце.

– Понял тебя, нойон.

Спустившись в ложбину с густыми зарослями орешника, беглецы остановились, прислушались. На вершине сопки все так же кричали вороны, и в криках их не было тревоги. Наоборот, сквозило какое-то сытое довольство. Закачались ветви орешника – с сопки подул легкий ветерок, принося запах падали. Так вот оно, в чем дело!

– Осторожней, – прошептал Гамильджэ-Ичен, – медведь может кружить где-то поблизости.

– Может, – Баурджин почесал бородку. – Но если бы был близко – птицы бы уже улетели.

Сумрачные мохнатые ели на вершине сопки образовали густой, почти непролазный лес. Путникам приходилось то и дело нагибаться, проскальзывать меж колючими ветками, перелезать через поваленные стволы. Так и продвигались, до тех пор пока не выбрались на звериную тропу…

Идущий впереди нойон вдруг застыл и, обернувшись к своему спутнику, показал рукой вперед, на небольшую полянку, с которой как раз и несло тухлятиной.

Выйдя на свет, друзья внимательно осмотрелись – нет, никакого разлагающего трупа там не было. Но ведь откуда-то же пахло!

Баурджин принюхался, еще раз осматриваясь, и обнаружил на самом краю полянки, под матерой елью, завал из еловых лап, мха и жердей-сухостоин.

– Ну, вот она, медвежья нычка, – негромко промолвил нойон. – Так и бывает – завалит мишка сохатого или оленя, часть съест, а часть – про запас оставит, да и так – подгнить, с душком-то мясцо куда как мягче, приятнее… Сытый, видать, зверь – вряд ли на наших лошадок польстится. И все же я б от такого соседства избавился, а Гамильдэ? Э-эй, парень! Ты что там застыл?

Гамильдэ-Ичен не отрывал от завала взгляда. Затем подошел ближе, присел…

– Да что ты там ищешь? – нетерпеливо буркнул нойон. – Эй, Гамильдэ!

Баурджин не кричал, позвал громким шепотом, знал – лес шума не любит.

Юноша наконец обернулся на зов и, кивнув на медвежий склад, тихо сказал:

– Ноги!

– Чьи ноги? – не понял князь.

– Не знаю чьи, но – обутые. В оленьих торбасах. Во-он, торчат из-под веток.

Друзья вмиг раскидали завал и застыли, обнаружив полуобглоданный человеческий труп!

Так вот что за добыча на сей раз попала в медвежьи лапы…

Наклонившись, Баурджин убрал ветки с лица несчастного… и отпрянул. Лица не было! Как не было и скальпа и половины шеи – все было изглодано, съедены глаза, а вкусный мозг – высосан. Видать, лакомился мишка… гурман…

– Смотри-ка, нойон, у него и все тело в шрамах… – тихо промолвил Гамильдэ-Ичен. – Видать, боролся… И – щуплый какой… тощий.

Баурджин потрогал пальцами шрамы на груди убитого и отрицательно качнул головой:

– Нет, Гамильдэ, эти шрамы вовсе не такие свежие. Старые, можно сказать, шрамы. И обрати внимание, какая интересная одежда – торбаса да штаны из оленьей шкуры. Сшиты жилами…

– И главное, рубахи никакой нет, – шепотом добавил юноша. – Ну-ка, походи так в лесу – комары да мошка сожрут живо! Да и этот вон – ведь искусан. Щуплый парень, упокой Господи, его душу. Кожа смуглая… Лицо… Лица нет. И что за племя такое?

– Племя Медведя, – негромко пояснил нойон.

Гамильдэ-Ичен удивленно дернулся:

– Откуда ты знаешь?

– А вон, смотри на правом плече…

На правом плече несчастного багровела глубокая татуировка в виде оскаленной медвежьей головы.

– Ты слышал о таких племенах, Гамильдэ?

– Нет.

Юноша присел, внимательно осматриваясь вокруг. Затем вдруг на миг застыл и пошарил руками в папоротниках.

– Опа! – с радостным криком он извлек оттуда расшитый бисером колчан, наполовину полный стрел. – Ему теперь не нужно, а нам – сгодятся.

Баурджин протянул руку:

– Дай-ка взглянуть.

Странные оказались стрелы. С кремневыми наконечниками и одна – с костяным!

Гамильдэ-Ичен покачал головой:

– Верно, на белку или соболя.

– Ага, на белку! С беличьими-то стрелами да на медведя?

– Ну, с медведем он, может, случайно столкнулся…

– Не может случайно. – Баурджин нахмурился. – Ну-ко, пойдем поскорее отсюда. Пойми, Гамильдэ, – этот парень, кто бы он там ни был – несомненно, охотник. Чем тут еще жить? Но чтобы охотник столкнулся с медведем вот просто так, как ты говоришь, случайно… Что-то не очень верится. И ведь это не так давно все произошло. Дней пять назад, может, три.

– Что гадать? – грустно вздохнув, Гамильдэ-Ичен развел руками. – Ой, не нравится мне весь этот лес! Ты прав, нойон, нужно побыстрее уходить. Если и не из леса – тут он, похоже, везде – так хоть подальше от этого места. И… вот еще что. Не пора ли нам возвращаться обратно?

– Не пора, – тут же возразил нойон. – Дня три-четыре еще бы выждать. А лучше – пять. Сам посуди – пока посланные в погоню отряды будут рыскать по сопкам, пока вернутся назад. Не хотелось бы с ними встречаться.

– Ну, ясное дело.

Негромко переговариваясь, друзья спустились в распадок… И одновременно вздрогнули, услыхав раздавшийся с другой стороны сопки рассерженный звериный рев!

– Медведь! – Баурджин рванул из-за спины лук. – Чем-то недоволен! О, вот опять! Уже ближе. Черт! Как бы он наших лошадок не задрал.

Было слышно, как, ломая валежник, зверь продирался в распадок. Ходко так продирался, словно бы его кто-то гнал… или сам он за кем-то гнался.

Ну, точно, гнался!

Затаившиеся в ореховых кустах беглецы вдруг увидели рванувшуюся в распадок тощую фигурку подростка, одетого точно так же, как тот, убитый – в узкие оленьи штаны и такие же оленьи торбаса. Только у этого на груди болталось ожерелье из волчьих клыков.

Друзья переглянулись. Зверь зарычал…

А парнишка… Вдруг остановился, повернулся назад, закричал что-то, словно бы дразнил хищника…

Черт!

Так ведь и в самом деле – дразнил.

С треском раздвигая кусты, в распадке показалась бурая горбатая горища! Ох, и матерый же оказался зверюга – настоящая ходячая сопка. И злой! Жутко злой – пасть ощерена, так что видны клыки. Глаз маленький, налитый кровью. Медведь вдруг мотнул головой… Мать честная! Из правой глазницы зверя торчала сломанная стрела!

Что и сказать – неудачный был выстрел, наконечник не достал до мозга, лишь выбил глаз, вызвав нешуточную ярость огромного зверя.

Ой, не повезло парню! Что ж ты делаешь, дурошлеп?!

Вместо того чтоб сломя голову нестись прочь от зверя – хотя попробуй-ка убеги! – подросток остановился, вытащив из-за пояса нож с каким-то странным лезвием. О Господи – костяной! И с этой костяшкой – на обезумевшую от ярости громаду?!

Парню, похоже, ничего другого не оставалось. Надо сказать, вел он себя на удивленье спокойно. Остановился на тропе, напружинив ноги, правую руку с костяным ножом держал у пояса. Ждал.

В три прыжка подскочив к нему, медведь плотоядно зарычал и махнул лапой…

Не тут-то было!

Не задел голову, даже скальп не задел, лишь – это было видно – слегка полоснул когтями парнишке по щеке, а тот ловко отпрыгнул в сторону. Но и зверь оказался не менее ловок! Это все сказки про то, что медведь – добродушен и неповоротлив. На самом деле это умный, хитрый и коварный зверь, стремительный и подвижный.

Проскочив по инерции метра два, зверюга мигом повернулся и, догнав обидчика, встал на дыбы, возвышаясь над хрупким подростком огромной глыбою, дышащей злобой. Вот теперь у парнишки не было шансов вовсе, и медведь, казалось, прекрасно осознавал это, а потому и не спешил расправиться со своей жертвой, куражился, играл, словно кошка с мышкой…

– Погасить ему второй глаз? – поднимая лук, быстро прошептал Гамильдэ-Ичен.

Нойон нахмурился:

– В сердце! Только в сердце! Готов?

Юноша молча кивнул, и Баурджин, с луком в руках, выскочил из своего укрытия:

– Эй, медведюга! А девочка Маша на твоей постели спит!

Прижав уши, зверь обернулся на крик.

Вжик!!!

Почти одновременно просвистели стрелы, впиваясь хищнику в грудь. Тот вздрогнул, зарычал, в бессильной злобе вытягивая вперед передние лапы… И тяжело повалился в траву.

Мальчишка, не веря, вскинул глаза.

– Сонин ую байнаю? Какие новости? – убирая лук, с улыбкой приветствовал его Баурджин. – Хватает ли в лесу дичи?

– Байна-уу? – Парнишка, похоже, не понимал.

Поджарый, смуглокожий, тоненький, с длинными иссиня-черными волосами и тонким носом, он сильно напоминал индейца. И глаза у парня были ничуть не узкие – большие, блестящие, темные.

– Мы – купцы, музыканты, охотники. Я – Баурджин. – Нойон ударил себя кулаком в грудь и обернулся к приятелю: – А это мой друг – Гамильдэ-Ичен. Не понимаешь? Эх ты, Соколиный Глаз! Как же с тобой говорить-то? Я – Баур-джин… Баур-джин…

– Баур-джин, – парень повторил и улыбнулся, смешно наморщив нос. Стукнул себя в грудь. – Каир-Ча. Каир-Ча…

Он еще что-то прибавил на каком-то непонятном языке, мелодичном и певучем, но ни Баурджин, ни Гамильдэ-Ичен ничего не поняли.

Еще что-то сказав, подросток показал на убитого медведя, потом вдруг нахмурился, оглянулся… И ходко пустился обратно по склону сопки. Миг – и его смуглые лопатки скрылись за деревьями и кустами.

Нойон пожал плечами:

– Странный тип. Наверное, местный. Интересно, сколько ему лет, как думаешь?

– Думаю, лет тринадцать. Может, четырнадцать. Знаешь, я ведь тот, убитый, наверняка – его напарник! Такой же. Надо будет сказать…

– Если придет…

– Думаю, что придет. Ага! Вон он!

Парнишка вновь спускался к распадку, только медленно, пригнувшись, словно бы что-то тащил. И правда – тащил на еловых лапах.

– Поди помоги Гамильдэ. – Князь махнул рукой, внимательно всматриваясь в поклажу.

Человек!

Точно такой же подросток, как и этот Каир-Ча. Только, кажется, раненый.

– Эй, вы там, поосторожнее! – обойдя мертвую тушу медведя, Баурджин пошел навстречу.

Весь правый бок и рука раненого багровели кровью. Нойон участливо наклонился, потрогал – лишь бы не был разодран живот. А ну-ка… Слава Богу, кажется – нет. Сдернута и рассечена кожа, сломаны ребра – как видно, зверюга задел-таки пару раз лапой.

– Ерунда! – Баурджин подмигнул. – До свадьбы доживет! Гамильдэ, сбегай за нашими сумками. Чем-нибудь перевяжем.

Юноша убежал, а Каир-Ча жестами попросил нойона усадить раненого товарища прямо напротив медведя.

Усадили… Парнишка молча терпел, хотя видно было, как тонкие губы его побелели от боли.

Каир-Ча стал на колени рядом, вытянув руку, погладил медведя по мертвой башке и, выхватив нож – ну, точно, костяной! – резким движением рассек собственную ладонь. И снова погладил медведя, стараясь, чтобы собственная кровь осталась на шкуре зверя. Затем громко произнес какую-то фразу, видать, просил духа медведя не гневаться за то, что убили. Снова поклонился убитому хищнику, на этот раз глубоко ткнувшись головою в землю. Тоже самое попытался сотворить и раненый – только Баурджин не дал, удержал за плечи:

– Сиди! Будешь двигаться – изойдешь кровью.

Тут как раз подоспел и Гамильдэ-Ичен с переметными сумками. На повязки ушла часть поясов и полы дээлов, плюс ко всему еще и Каир-Ча притащил каких-то листьев. Сначала к ранам приложили их, а повязки уж потом, сверху. Во время всей процедуры, весьма болезненной, раненый не издал ни единого стона. Настоящий индеец! Чингачгук Большой Змей. Вообще, чертовски похожи на индейцев эти ребята. Какое-нибудь реликтовое южносибирское племя? Очень может быть. И кажется, они еще живут в каменном веке – совсем не знают металла. Хотя наверняка это еще утверждать рано.

– Мирр-Ак, – указав на раненого, произнес Каир-Ча. – Мирр-Ак.

– Мирр-Ак, – раненый подросток улыбнулся, – Мирр-Ак.

Баурджин с Гамильдэ-Иченом снова представились.

– Мы – с юга, – попытался объяснить нойон. – Юг, понимаете? Пастбища? Скот… Лошади… Ну, коровы там… Му-у-у-у!

– Му-у-у! – изобразив пальцами рога, неожиданно засмеялся Каир-Ча. – Му-у-у…

Баурджин хлопнул в ладоши:

– Ого, Гамильдэ! Понимают.

Каир-Ча снова что-то сказал на своем языке. Несколько певучих фраз, нисколечко не понятных. Потом показал на себя, на раненого напарника. Изобразил, будто стреляет из лука…

– А, – догадался нойон. – Вы охотники.

И тут же фыркнул – собственно, он это и так представлял.

– Охотники, – неожиданно повторил парень. – Охотники. Да.

Ого! Он, оказывается, знал несколько слов по-тюркски.

– Охотники… Каир-Ча! – Парнишка поднял вверх указательный палец, потом кивнул на приятеля: – Мирр-Ак. – И показал второй палец, большой. А затем, показал еще и третий, пояснив: – Кей-Сонк.

– Кей-Сонк, – тихо повторил Баурджин и, переглянувшись с Гамильдэ-Иченом, позвал: – Идем, Каир-Ча.

К удивлению, Каир-Ча тут же поднялся на ноги, словно бы понял.

Нойон оглянулся:

– Оставайся здесь, Гамильдэ. Я уж сам.

Поднявшись на вершину сопки, они выбрались на поляну. Жарко палило солнце, и Баурджин чувствовал, как стекает по спине липкий противный пот. Жарко было здесь, даже несмотря на густоту леса. Душно. И противно.

– Вот, – нойон наклонился к веткам и тут же обернулся: – Помогай, что стоишь?

Вдвоем они полностью освободили закиданное мхом и еловыми ветками тело. Притихший Каир-Ча опустился рядом… провел пальцами по шрамам, вздохнул:

– Кей-Сонк… О, Кей-Сонк, Кей-Сонк…

– Ну и что будем с ним делать? Понесем вниз? – Баурджин махнул рукой в сторону распадка. – Боюсь, не донесем, больно уж сгнил.

Каир-Ча, кажется, понял, о чем идет речь. Показал двумя пальцами на распадок… тут же погрозил сам себе – нет! Потом указал на истерзанное тело, на ветки…

Нойон облегченно кивнул:

Назад Дальше