– Стрелы! У них отломаны острия. Кто-то постарался. Наверное, девки.
Баурджин хмыкнул и предложил просто-напросто обойти недавно освежеванную медвежью тушу:
– Не думаю, чтоб мы с тобой были интересны тем, кто сейчас лакомится медвежатинкой. Скорее всего – это лисы. Или россомаха.
– Россомаха – серьезный зверь.
Обойдя убитого медведя и жрущих его зверей, друзья вышли к вершине сопки и стали медленно спускаться к реке, в черной воде которой отражались луна и звезды.
Оказавшись на берегу, Баурджин снял гуталы и закатал штаны.
– А это зачем, нойон? – озаботился Гамильдэ-Ичен. – Будем переходить реку вброд?
– Нет. Просто дальше поплывем на лодке.
– На лодке?! Ах, да… Признаться, я совсем про нее забыл.
Войдя в прохладную воду, Баурджин невольно поежился – да, холодновато. Да и ночку нельзя было назвать теплой. Хотя, с другой стороны, на небе звезды, а значит, предстоящий день будет жарким.
Плеск речной волны. Скользкие камешки под ногами. Кусты… Попробуй разгляди-ка две обломанные ветки! Впрочем, уже светало…
– Кажется, здесь, – всмотревшись, Баурджин свернул в заросли. – Ага! Вот он.
Вытащив челнок, нойон нашарил в кустах весло, уселся на корму, весело шепнув Гамильдэ-Ичену:
– Садись, парень! Дальше поедем с комфортом. Правда, против течения… но оно здесь не должно особо чувствоваться – слишком уж широка река.
– Плыть? Вот на этом?! – Гамильдэ-Ичен с ужасом оглядел челнок.
– Садись, садись, – подбодрил степняка Баурджин. – Лодочка, согласен, утлая, но ты не делай резких движений. И не ступай на борта – перевернемся. Ставь ногу на дно. Вот так. Сел? Ну, не ворочайся ты, как медведь в берлоге! Все, поплыли.
С силой оттолкнувшись веслом, Баурджин пересек середину реки и направил лодку вдоль дальнего берега. Глубина его мало интересовала – челнок, чай, не пароход, если и уткнется в мель, так всегда вытянуть можно.
Над левым берегом Аргуни медленно поднималось солнце. Вот заалел край неба, вот окрасились расплавленным золотом вершины лиственниц, сосен и кедров, а вот уже над вершинами деревьев показался желтый сверкающий шар, отразившийся в воде мириадами искр. Сразу стало тепло, даже жарко. Радуясь погожему дню, на плесе заиграла рыба. Ловить ее, правда, было сейчас некогда, да и есть пока не особо хотелось, можно было и потерпеть.
Днем дело пошло куда как веселее, даже Гамильдэ-Ичен перестал хмуриться, часто оглядывался, улыбался, шутил. Баурджин протянул ему весло:
– На-ко, погреби, парень.
Опа!!!
Лучше бы не давал!
Чуть ведь не перевернул лодку, чертяка степной!
– Эй, эй! – заругался нойон. – Осторожней! Весло – это тебе не лопата! Не шатайся всем телом, не свешивайся, работай руками – от плеча до кисти. Во-от… Давай, давай. И-и-и раз… И-и два… И-и раз… Стой! Стой, черт худой, что, камня не видишь?! Заворачивай, заворачивай! Табань! Табань, кому говорю! Эх…
Разогнанная ударами весла лодка тяжело ткнулась в камень. Хорошо хоть, не по течению плыли. Впрочем, вещей никаких, а сами выплыли бы.
– Отталкивайся, отталкивайся, Гамильдэ. Во-от…
Баурджин и сам, как мог, помогал приятелю, с шумом выгребая руками. Вообще-то, хорошо бы сделать еще одно весло. Рулевое. Гамильдэ бы греб, а он бы, Баурджин, управлял – красота! Да, так и надо сделать. Но покуда не время, слишком мало еще проплыли.
Сделав крутой поворот за плесом, река стала заметно шире, а сила течения еще уменьшилась, так что грести стало – одно удовольствие. Наловчившийся мало-помалу Гамильдэ-Ичен греб уже в охотку, снова начал смеяться, шутить.
– Ой, смотри-ка, нойон, утки! Вот бы подстрелить. Жаль, стрелы обломаны.
– Греби, греби, охотничек. О жратве потом думать будем.
Впрочем, почему – потом?
Не теряя времени даром, Баурджин скинул со спины лук, согнув, снял тетиву с одного края – получилась удочка. Вместо крючка приладил впившуюся в рукав колючку, а в качестве наживки использовал пойманного тут же слепня.
Поплевал по рыбацкой традиции:
– Ну, ловись рыбка, и большая, и малая.
Тут же и клюнуло! Да не какая-нибудь мелочь – а увесистая, с руку, рыбина.
– Ну вот, – радостно засмеялся нойон. – Если и дальше так пойдет – голодными точно не будем.
Он выловил еще одну рыбину, и еще, и еще… А потом сказал:
– Шабаш! Завязываем пока с ловлей – все равно столько не сожрать. Дай-ка весло, Гамильдэ, – разомну косточки. Эх!
– Я все хочу спросить тебя, нойон, – дождавшись окончания песни, обернулся Гамильдэ-Ичен. – На каком языке ты иногда поешь? Это не уйгурский, и не язык земли цзинь. Не похоже и на речь хорезмских торговцев. А?
– Эти песни когда-то пела мне мать, – широко улыбнулся нойон. – А уж из какого она была племени – я и не ведаю.
Юноша кивнул:
– Поняа-атно… Ой!
Он едва не вылетел – с такой силой въехал в песчаную отмель от души разогнанный Баурджином челнок.
Оба живо выпрыгнули в воду – по колено, а местами даже и по щиколотку.
– Кажется, здесь брод, – озабоченно произнес Гамильдэ-Ичен… и тут же крикнул: – Ложись!
В воздухе свирепо пропела стрела. Поднимая брызги, беглецы попадали в воду. Вот еще одна чиркнула по воде. Баурджин присмотрелся – стреляли с левого берега. Перехватил рукою покачивавшееся на волне древко. Наконечник каменный, значит – охотники. Людоеды! Догнали все-таки, сволочуги!
– Значит так, Гамильдэ, – быстро произнес нойон. – Разгоняем лодку – и уходим вниз по течению во-он к той круче. Вряд ли они до нее быстро доберутся.
Поднатужившись, приятели с трудом столкнули челнок и, прыгнув в него, залегли на дно, опасаясь стрел. Ленивое течение подхватило лодку и медленно понесло прочь.
Бум!!!
Баурджин только попытался приподняться, как сразу три стрелы впились в корму. Однако чем дальше вниз по течению уплывала лодка, тем меньше свистели стрелы, так что наконец можно стало и выглянуть, осмотреться, поработать веслом.
Показавшиеся на берегу реки каннибалы, потрясая луками, побежали к броду, поднимая ногами разноцветные, сверкающие на солнце брызги. Что они там кричали, было не разобрать, вероятно, выкрикивали ругательства и угрозы. Впрочем, их языка беглецы все равно не понимали.
Разогнав лодку, князь затабанил веслом, по пологой дуге прибивая суденышко к скалам. Жаль, конечно, что спокойному плаванью пришел конец, хотя – следовало ожидать. Вряд ли людоеды оставили бы в покое свои несостоявшиеся жертвы.
Подтянув челнок на берег – авось пригодится, – приятели, обдирая в кровь руки, полезли на крутой берег. Надежда оставалась одна – побыстрее убраться на земли, контролируемые союзом Джамухи, уж туда людоеды вряд ли сунутся. А земли Джамухи – Гурхана, как его называли со времени курултая, – начинались во-он за той сопкой… Или – за этой. Нет, лучше уж считать, что – за той.
Вскарабкавшись наконец на берег, беглецы припустили изо всех сил, насколько позволяли легкие и молодые ноги. Вообще-то, кочевники бегали плохо – больше ездили на лошадях, да и спешить в их среде считалось неприличным. К тому же бежать в гуталах – сапогах с закругленной от носа к пятке подошвой – было довольно непростым делом. Пару раз упав, друзья, не сговариваясь, скинули обувку к черту и продолжили свой дальнейший путь босиком. По скалам и расщелинам, конечно, передвигаться без обуви было не очень приятно, но вот когда беглецы спустились в долину… Бежать по мягкой траве – милое дело, совсем не то что сбивать в кровь ноги о камни.
Быстрее! Быстрее! Стучало сердце. Баурджин на ходу оглянулся – позади никого. Видать, вражины еще не взобрались на прибрежные скалы. Это хорошо, хорошо…
Узким языком вгрызающаяся в сопки долина сейчас, осенью, уже не представляла того незабываемого по своей красоте зрелища, как весной или в начале лета. Цветы отцвели, трава выгорела и пожухла от солнца и уже ничем не напоминала волнующееся изумрудно-голубоватое море. Впрочем, деревья на склонах сопок – осины, березы, тополя – все еще стояли зеленые, лишь изредка перебиваемые желтыми вкраплениями жимолости и багульника. Пахло сухим сеном и – правда, это так только казалось – парным молоком. Да-да, парным молоком – в кочевье Баурджина его было вдоволь, а мясо в его гэре не переводилось даже летом! И все – благодаря Джэгэль-Эхэ, умело руководившей толпой слуг и сородичей. Ну и, конечно, благодаря Темучину, когда-то пожаловавшему Баурджину земли и скот. Темучин, стало быть – сеньор, а Баурджин – вассал. Кочевой феодализм называется.
У склона сопки беглецы остановились передохнуть. Вдали, в самом начале долины, уже показались темные фигурки врагов.
– Эх, нам сейчас бы лошадок, – тяжело вздохнул Гамильдэ-Ичен. – Тогда уж эти пешеходы нас ни за что бы не догнали.
Баурджин только сплюнул – лошадок ему… Вообще, развитие ситуации нойону не очень нравилось – враги отрезали их от реки и загоняли в сопки, в лес. А уж в лесу у охотников перед степняками все преимущества.
Гамильдэ-Ичен внезапно посмотрел под ноги, нагнулся… и, радостно улыбаясь, поднял из травы засохшую коровью лепешку:
– Навоз! Навоз, Баурджин-нойон. Так и знал, что здесь – чье-то пастбище!
– Навоз?! – Баурджин с видом знатока понюхал лепешку. – Добрый скот здесь пасся… Сытый. И – не так давно. Да, эта долина – явно чье-то пастбище, а все здешние скотоводы поддерживают Джамуху. Остальные просто ушли, откочевали.
Гамильдэ-Ичен повеселел:
– Думаю, где-то не так далеко их гэры. Подать бы знак…
– Охолони, Гамильдэ. – Баурджин поднял вверх указательный палец. – Враги наших врагов вовсе не обязательно – наши друзья. Здесь как раз такой случай. Люди Джамухи, попадись мы к ним в руки, предадут нас смерти с тем же удовольствием, что и охотники-людоеды.
– Нет уж, – упрямо возразил юноша. – Уж не знаю, кому как, а мне пусть лучше переломают спину, нежели сожрут, сварив в глиняных горшках.
– Кстати, про Джамуху рассказывали, что он съел-таки захваченных в плен воинов Темучина. Сварил и съел. – Нойон рассмеялся.
– То же самое говорят и про Темучина, – покачал головой Гамильдэ-Ичен. – Все это слухи, и вряд ли правдивые. По крайней мере, немало достойных людей поддерживают Джамуху.
– Угу… – Баурджин улыбнулся. – Род Чэрэна Синие Усы, например. И его внучка – красавица Боргэ.
Юноша мечтательно улыбнулся:
– Ну и что?! Я бы не отказался сейчас увидеть здесь воинов Чэрэна! Ух, и пустили бы они огня под хвост людоедам! А? Скажешь, не так?
– Не скажу… – подняв голову, князь задумчиво обозревал росший на склоне сопки кедр. Толстый, кряжистый, он казался настоящим лесным великаном по сравнению с растущими рядом березами, осинами, елями.
Перехватив взгляд нойона, Гамильдэ-Ичен понятливо улыбнулся:
– Предлагаешь спрятаться на его кроне? Хорошее место…
Баурджин покачал головой:
– Нет, Гамильдэ, наши преследователи будут рассуждать так же. Мы не станем прятаться на кедре. А вот затаиться на той корявой сосне – вполне можем. Не так уж там и приметно.
– Тогда что ж мы стоим? – хмыкнул юноша.
Вскарабкавшись на сосну, беглецы затаились среди густых ветвей, с удобством расположившись на толстых сучьях. Хорошая оказалась сосна, надежная… хотя, конечно, по сравнению с кедром – фитюлька.
Осторожно раздвинув колючие ветки, Баурджин всмотрелся и увидел быстро приближавшихся врагов. Те растянулись цепью, шагов через пять друг от друга – зачем, непонятно. Наверное, предполагали, что беглецы могут затаиться в траве? Или, скорее всего, просто искали следы.
– Один, два… четыре… – шепотом считал Гамильдэ-Ичен. – Восемь… девять… одиннадцать. Одиннадцать. Число какое-то несуразное. Ну, я понимаю, семь или девять, ну – десяток… А здесь одиннадцать. Ни туда, ни сюда.
Одиннадцать… Не так уж и много. Но и не так уж и мало – для двоих-то! Причем нужно учитывать, что каждый из преследователей – прирожденный охотник, прекрасно ориентирующийся в любой, даже самой непролазной чаще. И тем не менее одиннадцать – это не двадцать.
– Смотри-ка! – не выдержав, ухмыльнулся юноша. – И наш приятель, кажется, с ними.
Баурджин тоже заметил среди врагов тонкую фигурку черноволосого парня, но вот были ли то Каир-Ча или какой иной подросток – бог весть…
– Лучше б его тогда сожрал медведь, – не унимался Гамильдэ-Ичен. – А то ведь так получается, что потом этот парень со своими сородичами чуть было не сожрал нас.
– Ам-ам, – вспомнил вдруг князь.
Юноша повернул к нему голову:
– Не понял?
– Присказка такая. Похоже, они и своих мертвяков жрут, не брезгуют!
– Чертовы дикари!
Между тем враги как раз остановились у кедра, видимо – посовещаться. Молодой воин – Каир-Ча? – живо взобрался на вершину дерева, и сидевшие на сосне беглецы облегченно переглянулись – вот так-то!
Вражеский дозорный так и сидел на кедре, по всей видимости координируя действия остальных. Время от времени кто-нибудь из охотников-каннибалов прибегал из лесу к кедру, что-то спрашивал и вновь исчезал в чаще. Что ж, надо признать, действовали преследователи умело и, не заберись беглецы на сосну, вполне возможно, их изловили бы уже к вечеру. Или подстрелили бы.
Пока нойон пристально следил за врагами, Гамильдэ-Ичен забрался повыше, рискуя обломить какой-нибудь тонкий сучок. И все же, несмотря на такой риск, необходимо было осмотреться получше.
– Ну? – подняв голову, шепотом спросил Баурджин. – Что видишь?
– Вижу дымы! – через какое-то время с воодушевлением откликнулся юноша. – В начале долины. Отсюда – примерно двадцать полетов стрелы.
Нойон улыбнулся:
– Отлично! А не видно ли где-нибудь поблизости пасущегося стада?
– Стада? Нет, не видно. Хотя… Вижу! Вижу в распадке какое-то дрожание воздуха. И еле заметный дымок! Пастушеский костер!
– В распадке? – Баурджин и сам попытался вглядеться, да мешали остальные деревья, так что приходилось доверяться напарнику.
– Справа от нас, в десяти выстрелах.
Стадо – это было неплохо. Пастухи очень не любят, когда тревожат их скот – и вот насчет этого имелись у нойона кое-какие мысли.
– Дождемся темноты и проберемся ближе к пастушескому лагерю, напугаем коров, собаки пусть лают – сами скроемся и будем ждать облавы. Людоеды, естественно, ничего подобного дожидаться не будут – уйдут.
– А мы попадем в руки… гм… неизвестно кого.
Баурджин засмеялся:
– Может, попадем, а может, и нет. Скорее всего, увидев, что чужаки отходят – а люди Большого Двуногого, несомненно, отойдут, – скотоводы этим и удовлетворятся. И вряд ли будут еще кого-то выискивать. А мы этим воспользуемся и проскользнем незамеченными!
– Славно! – восхитился Гамильдэ-Ичен. – Вот еще бы добыть лошадей!
– Ну уж нет, – подумав, возразил князь. – Еще не хватало нам славы конокрадов. Уж тогда точно переломают хребты… если, правда, поймают.
– Что ж, видно, придется и дальше шагать пешком. – Юноша обреченно вздохнул и улыбнулся: – А вообще-то, неплохо придумано. Лишь бы теперь все сладилось.
Как решили, так и сделали. Дождались темноты, осторожно спустились с дерева, пошли… Дело облегчалось тем, что преследователи развели небольшой костерок у корней старого кедра, вот по этому огоньку и ориентировались беглецы, обходя дислокацию каннибалов десятой дорогой.
Ночь, как и почти всегда в это время, выдалась светлой, лунной и довольно холодной – Баурджин чувствовал, как замерзают босые ноги. Старательно прижимаясь к кустам между долиной и лесом, беглецы свернули к сопкам и, пройдя еще пару сотен шагов, замерли, завидев впереди горящий меж деревьев костер. Гамильдэ-Ичен послюнявил палец, поднял, определяя направление ветра. Улыбнулся:
– В нашу сторону! Не почуют.
И, словно бы издеваясь, в ответ истошно залаяли псы!
– С чего б это они? – вздрогнул юноша. – Мы вроде не близко еще.
– Всякое может быть, – напряженно прислушиваясь, негромко откликнулся князь. – Волк, лиса… Да людоеды, наконец!
– Ага, решили поживиться чужим скотом!
– Не думаю. Зачем охотникам скот? Скорее просто решили проверить, нет ли там нас.
– Так мы-то идем?
– Конечно!
Утвердительно кивнув, Баурджин скрылся в кустах, чувствуя за спиною дыхание Гамильдэ-Ичена. Лай собак становился все ближе. Было слышно, как пастухи успокаивали их, как кто-то ругательски ругал волков, лис и медведей, вместе взятых, за то, что «не дают поспать честным людям». Речь пастухов оказалась знакомой, правда, с некоторыми особенностями, свойственными более северным кочевым племенам – они несколько глотали гласные, а согласные иногда, наоборот, растягивали, так что некоторые слова напоминали рычание. В общем, выходило довольно смешно. Ну, как некоторые украинские или белорусские фразы для коренного русака откуда-нибудь с Вологодчины.
– Тайджиуты, – с ходу определил Гамильдэ-Ичен. – Род навскидку не скажу. Вероятно – йисуты. Но, может быть, и какой-нибудь другой.
– Тайджиуты… – тихо повторил Баурджин. – Они все поддерживают Джамуху-Гурхана. Не оказаться бы нам меж молотом и наковальней! Тихо!
Он застыл, всматриваясь в пляшущие у костра тени. Снова истошно залаял пес – где-то совсем рядом. Залаял и захрипел, заскулил, словно получил копьем в брюхо…
И позади послышались чьи-то крадущиеся шаги! Каннибалы! Они шли быстро, почти открыто, переговариваясь приглушенным шепотом.
– Пересидим? – обернулся Гамильдэ-Ичен.
Нойон решительно мотнул головой:
– Нет! Они – лесные люди, охотники. Лес – их дом. Идем к костру, Гамильдэ, к лошадям, к пастбищам!
А пляски у костра все продолжались, становясь все изощреннее… Да не пляски это были, а самый настоящий бой!
В который, не раздумывая, вступили и беглецы. Уж ясно, не на стороне людоедов. А просто некуда было больше деваться! Ночь слишком светлая – не отсидишься, не спрячешься и даже, если на то пошло, лошадь не украдешь незаметно – судя по только что убитой собаке, враги уже добрались и туда.