— Ну, может, мальчик попросту утомился, у них ведь в таком возрасте много и других интересов появляется, — неохотно отозвался он. — А насчет его перегрузок, могу тебе напомнить, что пять лет назад мы решили отдать его только на плавание, и это, честное слово, было не самым моим глупым решением. Это уж он потом стал обрастать твоей музыкой, иностранными языками…
— А что тут такого? — возразила Сона. — Это всегда может пригодиться…
Сона в его словах уловила только одно — что ответственность, которую она безуспешно пыталась спихнуть с себя, хотят оставить на ее плечах, однако дальше того, что воз разила, не стала говорить, только побледнела от злости. Тогрул понимал ее состояние, но сочувствовать ей не мог. И ее прорвало. Она застрекотала, как пулемет, пустыми, никчемными словами. Тогрул смотрел на ее лихорадочно двигающиеся губы, не придавая значения ее словам, даже не вслушиваясь в них, заранее зная, что стремится она только к тому, чтобы оправдаться, и ничего больше ее в данную минуту не беспокоит. Он слегка поморщился.
Базарная баба, подумал с отвращением.
Пустая, никчемная, базарная баба, подумал он.
И еще подумал:
"Зачем я на ней женился? Что это за затмение было-что нашло на меня? Разве это не самая большая ошибка в моей жизни? И ведь теперь, в моем положении, это уже надолго, это — навсегда. Какое страшное слово — навсегда. Да, это навсегда… Иначе придется со многим распрощаться: с карьерой, с благополучием (видимым, разумеется, добавил он тут же), с комфортом, с элитарностью… со всем, к чем он стремился в своей жизни и чего во многом, можно сказать, достиг… Проститься со всем этим только из-за нее? Да?.. Да… Мгм… Черт с ней, — подумал он, — пусть будет".
Так он подумал.
— Я вижу, ты хочешь поссориться, — сказала она.
— Это написано на моем лице? — спросил он. — Так заметно, что даже ты видишь?..
— Вот, вот, иронизируй, — сказала она и повторила: — Ты явно хочешь поссориться и провести ночь с какой-нибудь очередной потаскухой… Как не раз бывало… Что ж… Мне на это наплевать. Я только и делаю, что всю жизнь воюю с Гобой. Всю мою жизнь я угробила на тебя, ты выжал мою жизнь, как лимон, и выбросил ее на помойку…
— Что ж, — сказал он, намеренно зевая. — Значит, она лучшего и не стоила, раз ее можно было выбросить на помойку.
— Давай, давай, язви, — уже теряя боевой пыл, сказала она — Ты можешь уйти, я тебя не буду отговаривать, но если проведешь вечер дома, то хочу тебя предупредить: у меня будут гости, и твой воинственный вид может их отпугнуть. Будь добр, или уйди, или не ходи надутый перед посторонними.
— Посторонними, — издевательски повторил он и поморщился, как от зубной боли, — опять пригласила какую-то шушеру?
— Это мои подруги, — сказала она, — мои старые подруги, — повторила она, уточняя. — Я с ними в институте училась… Мы очень давно не виделись, вот недавно встретилась случайно с одной, и через нее вышла на всех остальных…
— И большое стадо?
— Не будь вульгарным, — сказала она. — Это тебя же в первую очередь и унижает.
— Дома я могу позволить себе немного расслабиться…
— И побыть самим собой, — прибавила она.
— Извини, я хотел сказать — и большая стая? Будем считать, что вы гуси-лебеди.
— Шесть женщин. Девичник…
— Боже, собрала бы уж весь курс в таком случае.
— Не понимаю, что тебе не нравится… Очень приличные женщины, двое — явно дамы. У одной даже муж — начальник районного паспортного стола.
— Господи!
— А что?
— Ничего. Слава богу, что у нас в семье нет фальшивых паспортов.
— Вот ты все шутишь, а знаешь, как они среагировали, когда узнали, что уже не та Сона, с которой они дружили семнадцать лет назад, а сама жена Тогрула Алиева, Сона Алиева приглашает их в гости к себе домой, даже лица изменились…
— То-то ты потешила свое честолюбие.
— А почему бы и нет? Мне только такие случаи и могут перепасть, чтобы потешить честолюбие. Зачем же их упускать? — сказала Сона, подошла к нему сзади и из-за плеча заглянула ему в тарелку. — Ты доел наконец суп? Сейчас второе принесу… Погоди…
— А почему не Рая? — рассеянно спросил он. — Где Рая?
— Раю я сегодня отпустила пораньше, к ней родственники приехали, отпросилась встретить, — сказала Сона. — Но вечером я велела ей быть обязательно. Будет в наколке и фартучке разносить коктейли. Хочу произвести впечатление на своих подруг… Да, кстати, хочу тебя попросить… Раз уж ссоры у нас не получилось… ха-ха-ха… Было бы неплохо, если бы ты задержался на работе сегодня…
— Это еще зачем?
— Ну, они будут стесняться… Будут скованно чувствовать себя при тебе…
— Надеюсь, вы не собираетесь здесь купаться?
— Нет, серьезно, ты бы задержался сегодня, а?
— Эх, лучше б уж поссорились, хоть была бы причина… А так мало того, что каждый день задерживаюсь, еще ты просишь, чтобы специально задержался…
— Да я просто хотела показать им фильмы… Ну, те самые… Закира я пошлю к папе… А мы тут немного поразвлечемся. Пусть попользуются, бедняжки, когда им еще доведется посмотреть такое…
— Потом звону от них будет… Будут везде ходить и говорить, что я держу у себя кассеты порнографических фильмов. Это неприятно.
— Пустяки. Я им скажу, чтобы не болтали. Они не посмеют. Испугаются. Значит, мы договорились? Задержишься часов до одиннадцати, а?
— Чего только не сделаешь ради подруг юности горячо любимой жены.
— Вот спасибо.
— Только думаю, вряд ли Закир усидит у твоего папы вечером.
— Почему?
— Найдет себе более интересное занятие…
— Что ты этим хочешь сказать? — Она встревоженно заглянула ему в лицо.
— С недавних пор у него появились какие-то сомнительные, разболтанные приятели, собираются у кого-нибудь и занимаются примерно тем же, чем ты собираешься заниматься сегодня вечером с подругами. Только тебе по возрасту это не возбраняется, а ему… сама понимаешь…
— Какие приятели? Почему ты говоришь мне об этом в первый раз? Почему я все узнаю в последнюю очередь? у него и времени на приятелей нет, у него же занятия, он так загружен и…
— Должен тебе сказать, что на музыку он давно уже не ходит… И на уроки иностранных языков, кстати, тоже… Раз уж заговорили об этом.
— Да? — Сона так и села в кресло, возле которого стояла. — Как это?
— Да вот так. Он их прогуливает, мне доложили. Насчет дружков еще точных сведений нет, но я навожу справки.
— Как же?.. Как же ты?..
— Я ждал… и жду до сих пор, когда он сам признается. Тогда все будет гораздо проще.
— Погоди, погоди, что ты такое говоришь? Что значит, сам признается? А почему же Альфред Александрович не поставил нас в известность, что Закир перестал посещать его уроки?
— Он поставил в известность меня. Надеюсь, что этого вполне достаточно.
— Ты считаешь, что этого вполне достаточно? — Сона вскочила с кресла и нервными быстрыми шагами стала ходить по комнате, по розовому пушистому ковру на полу. — Вот это здорово! По-твоему, я уже не участвую в воспитании сына, уже никаким боком к этому не имею отношения? Меня ты уже устранил от этого занятия, да?..
— Если бы ты узнала тогда насчет прогуливаний Закира, все кончилось бы шумно и неряшливо, как всегда, когда ты решаешь вмешаться во что-нибудь.
— Ах вот как? Ну, спасибо за такое мнение.
— Все кончилось бы еще одним семейным скандалом, который бы свелся к спихиванию ответственности с одного из нас на другого, а дело бы не продвинулось, а нужно как раз наоборот, чтобы без всяких утомительных скандалов решить это дело тихо, мирно и по-деловому. Надо узнать все у самого Закира. Если мы не будем его слушать, а только долдонить своё, что считаем необходимым долдонить, ничем хорошим наш разговор не кончится. Не забывай, что ему уже шестнадцать, в этом возрасте опасно давить на волю мальчика.
Сона уже успокоилась и теперь, взяв себя в руки, старалась, как говорил муж, тихо и мирно обдумать то, что ил только что узнала — оказывается, Закир уже давно не посещает уроки… Но почему же?.. Обида все же давала знать, мешая сосредоточиться и думать о главном. Снова и снова вспыхивала в ней обида: почему он от нее скрыл? Почему от нее скрыл сын — самый близкий ей человек на свете, чем она дала ему повод к недоверию? Ведь раньше он всем с нею делился, все ей рассказывал, бывало даже, несмотря на мальчишеское самолюбие и апломб, спрашивал совета; что же сейчас произошло? И Тогрул тоже хорош… Ну, Тогрул это особая статья, тут и надеяться на откровение с его стороны было бы неразумно, но сын, Закир… А все же, может прав Тогрул, и все это у Закира переходное, мимолетное, возраста, и все еще наладится, как только пройдет этот опасный, взбалмошный возраст?.. Или все-таки она дала повод к недоверию со стороны сына?.. Неужели? Вспомни, вспомни говорила себе Сона, в последнее время ты стала больше уделять внимания себе, он это, естественно, замечает, и ничего не бывает просто так, если где-то прибавляется, то обязательно где-то убавляется, от чего-то отнимается, ничего не происходит в жизни просто так, без последствий, вот и отнялось Закира то, что она прибавила себе — внимание, забота, ласк; время, отводимое ему; и все это привело к тому, что в последнее время он стал заметно холоден с матерью, она утратил доверие в его глазах… Или, может, это просто возраст, пришла опять спасительная мысль, но тут же другая мыс: отвергла предыдущую: нет, подумала она, не надо себя обманывать, вспомни, когда Тогрул уезжал в командировку и звонил Рауф, сыну пришлось случайно и невольно (он сам потом признался, сказав, что это произошло случайно) услышать ее разговор с Рауфом, а она, как назло, очень уж тот раз разлюбезничалась с ним, уверенная, что одна в доме (домработница Рая была услана на рынок, Закир должен о находиться в школе, но как раз ввиду последнего пустот; урока вернулся раньше), говорила в трубку всякие глупые нежности, что соскучилась, и буквально напросилась сама и свидание, которое в конце концов с видимой неохотой Рауф ей назначил. Она, довольная, что настояла на своем, положила трубку и тут в зеркале своего туалетного столика заметила бледное лицо сына. Улыбка еще не сошла с ее разгоряченного интимным разговором лица, на нем еще более опытным глазом можно было бы прочесть предвкушение от удовольствий предстоявшего свидания, когда она, подняв голову, заметила отражение побледневшего мальчишеского липа в зеркале с металлической рамой в стиле рококо, что придавало отражению несколько странный, в старинном духе оттенок, так и казалось, что мальчик этот весь в кружевцах, со скрипкой под мышкой, мальчик-вундеркинд, будущая знаменитость. Может, как раз именно это отвлекло ее, она не сразу восприняла отражение сына в зеркале как должно, как реальность, как взорвавшуюся на осколки минуту, в которой они оба находились и она, и сын. Потом она страшно перепугалась — что, если он все слышал? — но даже тогда улыбка не вдруг, не сразу сошла с ее лица. А Закир ничего не сказал, тут же вышел из ее комнаты, но потом, минут через двадцать, за столом, во время обеда, придравшись к какому-то пустяку, закатил дикий скандал, как псих, устроил истерику, что было для него вообще явлением нехарактерным. Они с Раей еле успокоили его, и, стараясь дознаться до причин этой истерики, сильно обеспокоившей ее, она была чересчур уж назойлива, и тогда он, убаюканный в объятиях матери, обессиленный после такого бурного эмоционального взрыва, признался ей, что случайно подслушал почти весь ее разговор от начала до конца. Тут она стала врать одно за другим, говорила, что это вовсе не то, что он думает, что она говорила по телефону с мужем одной ее очень близкой подруги, что ей срочно нужны билеты куда-то, и что он их может достать, пока папа в отъезде, она говорила, говорила без умолку, понимая, что сейчас главное — убедить его, оглушить его потоком слов, водопадом слов безобидной информации, заставить поверить, что она ни в чем не виновата, и тогда казалось, что ей удалось задуманное, хотя от начала до конца слушал он ее очень вяло и вроде бы без всякого интереса. Теперь, вспомнив этот случай, она и его причислила к ряду тех мелких эпизодов, которые могли отдалить от нее сына, охладить отношения между ними, нарушить былое доверие, существовавшее раньше…
— Я ухожу, — услышала она голос Тогрула. — Значит, ты говоришь, к одиннадцати?
— Что? — не поняла она.
— Я уточнял — вы тут веселиться будете до одиннадцати? Мне вернуться к одиннадцати? — нарочито терпеливым голосом повторил Тогрул.
— А, да, да, — сказала она, хотя у нее теперь совершенно не оставалось никакого настроения и хотелось бы все отменить, но тут же, стоило ей вспомнить о назначенном на вечер девичнике, о том, как она будет блистать и поражать, как ей открыто будут завидовать и наверняка выражать свое восхищение, стоило ей вспомнить, что все это наслаждение, подлинное для нее наслаждение предстоит в сегодняшний вечер, что подруги, наверное, давно к нему готовятся, к этому вечеру; стоило вспомнить, как она поняла, что ни за что на свете не отменит вечер, да и потом уж слишком поздно думать об этом, машина запущена, да и незачем: если у нее плохое настроение, то эта небольшая собирушка только улучшит ее душевное состояние, развеселит ее; более того, именно сейчас она и нуждается в подобной вечеринке, для чего же они еще нужны — вечеринки, подруги, компании, — как не для поднятия тонуса?..
— Да, к одиннадцати можешь возвращаться, — сказала она на этот раз уже гораздо бодрее. — Не забудь заехать за Закиром.
Тогрул ушел, а она вдруг подумала, знает ли, догадывается ли он о ее отношениях с Рауфом, теперь с Рауфом. Нет, догадывается не то слово, не то, которое можно было бы отнести к такому человеку, как Тогрул. Тогрул из тех, кто едва догадавшись, должен докопаться до самой сути, дойти до конца и все выяснить, он человек конкретный и не терпит недоговоренностей. В таком случае, что же остается? Значит, знает? Да, скорее всего так. И что же он? Неужели ему это абсолютно безразлично — были бы только соблюдены приличия и сохранялось внешнее благополучие семьи? Главное, что бы никто из посторонних не знал, а на нее, свою жену, на ее скрытую от него часть жизни ему наплевать. Может, оттого, что и у него тоже такая же жизнь, и, естественно, он первый все это начал, эту проклятую двойную жизнь, потому что поначалу у них вроде все было не так уж плохо, все было, как у людей… Да, о нем говорить не приходится, у него-то полно таких связей, и здесь, в Баку, и в других городах. И все скрытно, обо всем только гадать и догадываться можно, все шито-крыто, или, как он любит выражаться, тихо-мирно как же, а как же иначе — ему должность не позволяет оскандалиться, необходимо в любом деле соблюсти приличия, необходимо все тайком, вся грязь — тайком, а только всплывет наружу, стоит только оскандалиться — может полететь со своего места, и тогда прости-прощай все, что нажито трудом, терпением, выдержкой, хитростью, обхождением, умением ладить с людьми, притворством, двуличием, умением слушать и умением говорить, умением входить в доверие к высокопоставленным начальникам и устранять своих врагов и прочая, прости-прощай все, что нажито и что давно уже стало привычным…
Девичник у Соны был в самом разгаре, когда позвонили в дверь. Рая пошла открывать и, войдя в комнату, шепнула Соне, что вернулся Закир и сразу же прошел в свою комнату.
— Я вас покину на несколько минут, — тоном светском дамы произнесла Сона, и, хотя ей очень хотелось добавить в конце этой фразы обращение "девочки", она скрепя сердце воздержалась, чтобы окончательно произвести впечатление представительницы высших кругов своего города. — Не скучайте, — прибавила она заботливо и в то же время достаточно холодно.
— Скучать у тебя не приходится, — весело отозвалась одна из ее подруг, кивая на экран видеомагнитофона, где в причудливых позах, доступных разве что первоклассным акробатам, совокуплялись на огромном ковре две негритянские пары.
Сона вошла к Закиру, когда тот разбирал постель, готовясь, по всей видимости, укладываться спать.
— Ты хочешь спать? — спросила Сона. — Так рано? Ты не болен, а?
— Нет, — сказал Закир, — я хочу немного почитать в постели. У вас гости?
— Только у меня, — сказала Сона. — Подруги собрались. Вместе учились.
— А, — сказал он. — Понятно.
Она внимательно глянула на него.
— Что-нибудь случилось? — спросила она, и так как ей именно сейчас, когда в доме гости, не хотелось начинать крупный разговор о нем, о том, что она узнала от мужа, то она сочла разумным ограничиться короткими вопросами о самом в настоящий момент необходимом, — У тебя все в порядке, да? Ты здоров, ничего не болит, а?
— Все в порядке.
— Может, неприятности какие, а?
— С чего ты взяла? — Он начал терять терпение.
— Ну ладно, ладно, успокойся. Вид у тебя слишком уж унылый. А почему ты ушел от дедушки раньше? За тобой папа должен был заехать…
Он не отвечал, уже улегшись, включив над головой ночник и раскрыв книгу.
— Ты что читаешь? — спросила она, желая все-таки задобрить его, чтобы уйти отсюда к гостям с хорошим, а не испорченным настроением, а для этого надо было окончить разговор на оптимистической ноте.
— Мама, тебя гости заждались, — не отвечая на вопрос, напомнил Закир.
— Какой ты неласковый, — тихо, с горечью вздохнула она. — А ведь ты у меня единственный сын…
Он пренебрежительно хмыкнул.
— Ты стал в последнее время какой-то колючий, ершистый… будто… будто ждешь, что тебя непременно должны обидеть. Что происходит, Закир?
— Да ничего не происходит, — уже с плохо скрываемой яростью ответил он, повысив голос. — Ты дашь мне почитать или нет?
— Ладно, отложим этот разговор, — сказала она, собираясь выходить из комнаты.
— Ничего откладывать не будем, — вдруг сорвался аз крик Закир. — Никакого разговора вообще не будет. Оставь меня в покое! Отстань от меня раз и навсегда с такими разговорами! Не лезь мне в душу! Поняла?! Не лезь!..
— Успокойся, Закир, — она не на шутку испугалась, — прошу тебя, успокойся… Не надо так… Раз ты не хочешь…
— Не подходи ко мне! Иди к своим гостим…
— Что с тобой, сынок? Ну ладно, ладно, успокойся, я ухожу… — Но еще несколько мгновений она в нерешительности потопталась на пороге комнаты. — Спокойной ночи, сынок, — сказала она и наконец вышла от него с тяжелым сердцем, не переставая думать, что же могло так его расстроить.
* * *В школьном дворе среди семиклассников произошла свалка — которая, начавшись шутливо после одного из спорных моментов в футбольном матче, закончилась вдруг настоящей дракой вылилась в жестокое побоище, так, что собравшиеся рядом десятиклассники, подзадоривавшие поначалу зачинщиков кинулись разнимать озверевших подростков. Учительница литературы, с тревогой наблюдавшая в окно за разгоравшейся дракой, вдруг, как ей показалось, заметила "угрожающие предметы" в руках у школьников и кинулась к директору. В итоге у нескольких участников драки, совершенно неожиданно для педагогического состава школы, были обнаружены и изъяты велосипедные цепи, приспособленные для драк, — со свинцовыми набалдашниками, и кастеты. Среди этих нескольких был и Закир. Правда, плексигласовый кастет, скорее похожий на красивую, миниатюрную игрушку, чем на оружие, найденный у него в заднем кармане брюк во время обыска учителями в директорском кабинете, не был пущен им в ход, но тем не менее, как говорится, факт имел место. Другой бы директор стал, так сказать, доводить до сведения, сообщил бы в милицию, но… то другой, этот же, видимо, был малый ушлый; он сумел замять дело так, чтобы оно не выходило за пределы школьных стен, да и то до поры до времени, а в дальнейшем и вовсе запретил кому бы то ни было, упоминать об этом "маленьком инциденте". И таким образом, благодаря стараниям директора инцидент этот вскоре был забыт. Цель же директором преследовалась одна, ясная и четкая для него — заполучить, воспользовавшись этим вопиющим случаем, к себе в кабинет для разговора с глазу на глаз отца Закира, Тогрула Алиева, заполучить которого в подобного рода кабинеты, каким являлся обычный кабинет обычного директора обычной школы, было делом наитруднейшим, чтобы не сказать невыполнимым. Но теперь в руках директора школы имелся такой важнейший козырь, как неприятный случай с Закиром, и он правильно рассчитывал, что отец Закира не откажется навестить его. Да и пусть даже откажется навестить, лишь бы назначил встречу где пожелает и когда пожелает, этого будет вполне достаточно. И ради своей цели директор даже пошел на то, что вместе с Закиром простил и остальных учеников, взятых с поличным, хотя среди них были такие, особенно один, которых директор с превеликим удовольствием выгнал бы в шею из школы, мало того, с не меньшим удовольствием засадил бы в колонию для малолетних преступников, дав ход делу с дракой в школьном дворе. Да, теперь отец Закира, эта птица высокого полета, был в его руках, в его, директора школы Раджаба Гуламова, он долго ждал этого случая, но, как назло, Закир ничем плохим не отличался среди остальных учеников, наоборот — учился хорошо, вел себя нормально, и вот наконец-то судьба улыбнулась ему, Раджабу Гуламову, удача привалила. Теперь даже не ему, простому директору школы, каких сотни и сотни, следует идти на прием к Тогрулу Алиеву, и там дожидаться в приемной под равнодушным взглядом красавицы секретарши, дожидаться свободной минуты у большого человека; нет, теперь он имеет довольно веские основания для того, чтобы самому вызвать большого человека к себе, а как же иначе, для чего же в таком случае у нас демократия? Да, да, только так вызвать к себе по очень важному и неотложному делу, касающемуся его единственного сына и, можно сказать даже, — будущего его сына. И вот тут-то и пробьет звездный час Раджаба Гуламова, только бы не оплошать, только бы не растеряться, следует быть сдержаннее, умело и осторожно повести разговор на нужную тему. Да, следует быть очень осторожным, чтобы рыбка-удача не соскочила с крючка, и тогда он, Раджаб, прижмет Тогрула к стене, и тот должен будет сделать все, что у него Раджаб попросит.