И Старый Хрофт, Мудрый Один попался в эту сеть, как попадается в умело расставленный силок крупная, сильная и оттого слишком уверенная в собственной неуязвимости хищная птица. Но сейчас Отцу Дружин было плевать на все козни и хитросплетения. Впервые за эоны он вздохнул свободно. Неизбывная печаль не заполняла его, одиночество не когтило душу, и раны, оставленные острыми и не знающими жалости клыками вины, затягивались скоро и легко. Там, где раньше зияла серая пустота, теперь что-то ожило. Потому что рядом была родная душа.
Он пытался вызнать у Руни, что она помнит об Асгарде и прежней жизни, по которой он порой так тосковал. Но ее память, дремавшая слишком долго, просыпалась медленно. Девушка припоминала лишь смутные образы или мелкие детали. И Один, как ни старался, не мог понять, кого вернула ему насмешница Судьба. Он расспрашивал Девчонку, пока та, утомленная бесконечным, едва не сломившим ее дух днем не уснула. И лишь тогда решился выпустить ее из объятий, перенес на постель и долго сидел рядом, вглядывался в лицо девушки, надеясь увидеть хоть одну мельчайшую черточку, что подсказала бы, кто перед ним.
Тех, кто способен узнать Свечу, было не так уж и много. Хрофт не сомневался: Рунгерд — часть его семьи. Но кто — жена, один из сыновей, пасынок, падчерица, а может — неуемный лукавый братец?
От Локи можно было ожидать всего. Беспутный плут, многоликий бог лжи, всегда любил менять обличья и, пожалуй, чувствовал бы себя уютно в женском теле. У Рунгерд был тот же насмешливый склад ума. Она, так же как Локи, обожала всяческие «штуки», в ее голове роились непостижимые планы. Локи не мог прожить ни дня без дерзкой выходки. Ему нравилось видеть ярость и недоумение на лицах асов, ётунов, смертных… Разница между братом и Руни была лишь в том, что Рунгерд вечно изобретала что-нибудь механическое или алхимическое, а Локи просто крал все, что могло пригодиться или всего лишь имело неосторожность вызвать интерес рыжего плута. Но насмешливость Локи была злой. Божественный пройдоха всегда думал лишь о себе и собственном удовольствии. Он едва ли подхватил бы клич «Земля и люди», а если бы и сделал это, то с такой иронией и издевкой, что даже самому последнему глупцу стало бы ясно, что Локи интересует только Локи.
Хрофт вновь и вновь воскрешал в памяти родных, чего не позволял себе уже давно, не желая дать призракам памяти шанс вцепиться когтями в его душу. И вспоминал Рунгерд. Их первую встречу в хижине в самом сердце Живых скал. Видел ее в бою, над чертежами и парящей в воздухе на кожаных крыльях.
И видел в ней всех понемногу. Они, Древние Боги, изначально были совсем не такими, как Боги нынешние, Новые. Они всегда были рядом с людьми. И Хрофту всегда казались понятнее эти хрупкие, вероломные, страстные и сильные существа, чем, скажем, те же маги, вроде Хедина, Ракота или Мерлина. И Рунгерд человеческого досталось с лихвой. Но было в ней и что-то иное, что так влекло. Что заставляло людей, альвов и магов присоединяться к ее воинству. Она оберегала своих людей, как Фрейр, и порой нестерпимый ласковый свет в ее глазах напоминал сияние Фрейра, но пасынок никогда не любил войны. И в этой взбалмошной девушке не было и следа прекрасной безмятежности Фрейра. Она скорее походила на Тора. Хвастовством своей силой и радостной жаждой жизни, что всегда были свойственны Молотобойцу и порой заводили его слишком далеко.
Хрофт мог представить Руни сражающейся с ётунами и чудовищами. Пожалуй, в ее характере было шутки ради нести на голове котел Хюмира, который никак не мог поднять бедняга Тюр. Хрофт мог представить сокрушительный Мьёльнир в ее тонкой руке. Мог представить на ее ноге железный сапог Видара и был уверен, что ей хватит дерзости сунуть обутую железом ногу в пасть Фенриру. Видел мысленным взором ее в схватке с чудовищным Гармом. Но в ней было то, чего никогда ни капли нельзя было сыскать ни в одном из его детей, — она умела созидать. Отец Дружин смеялся бы долго, узри он сыновей над чертежами летающего плаща или смешивающими что-то в склянках.
Девушка была по-своему красива. Владыка Асгарда не сразу заметил это и до сих пор как-то не решался признаться себе, что привык к ее теплой, удивительно женской красоте, которую Руни пыталась спрятать за своими нарочито мальчишечьими нарядами и широкими плащами. Но он помнил горделивую красоту своей падчерицы и никогда не решился бы поставить Руни рядом с Фреей. Как ни один скальд не решится сравнить неугомонный горный ручей и широкую могучую реку.
А Фригг? Жена лучше всех знала Свечу. Но даже представить себе, что в теле Руни могла найти приют душа Фригг, казалось Одину нелепым. Его Фригг, роскошная, одетая в золото и драгоценные камни, как истинная царица мира, она умела быть прекрасной и величественной. И никогда не позволила бы себе жить в лесу, без служанок и купален. Хрофт представил, каким взглядом смерила бы его супруга неровно остриженные, неухоженные волосы Руни. Фригг любила порядок, дом, довольство. Она любила детей. И в ней были покой и достоинство, а в Рунгерд — лишь гордость и неуемная жажда нового.
Хрофт в отчаянии отбросил эти мысли, совершенно ясно понимая, что не может сейчас сказать, кто из близких заключен в хрупком смертном теле юной воительницы. Он неловко присел рядом с ней на жесткой походной постели: грубо сколоченном топчане, покрытом рогожей. Отец Дружин не любил спать на полу с тех пор, как страдал от холода, будучи лишенным силы изгнанником. Сегодня он вовсе не мог спать и сам удивлялся, как проявились в нем эти чисто человеческие черты. Во времена оны, когда Отец Дружин не знал предела своей мощи, он рассмеялся бы над любым чародеем, что вздумал бы показать ему в магическом зеркале то, во что превратился Родитель Ратей, провожжавшись всего несколько дней с Девчонкой. И не только рассмеялся, но и наказал бы другим в острастку так, чтобы над таким шутником хохотали и после его смерти.
Но годы одиночества и пытки бессильной жаждой мести научили его не только ценить тепло и общество друзей. Они переменили в нем многое. Настолько, что, как ни старался он в битвах и пирах отыскать прежнего Владыку Асгарда, стоило лишь вложить в ножны Золотой меч, вместо Одина возникал Хрофт. Старая рана была слишком глубокой. И только сейчас Хрофт понял, как ждал прощения.
Оно, это прощение, лежало под его рукой, тревожно вздрагивая во сне. Видимо, даже в стране грез девушка продолжала вести в бой тех, кого им пришлось оставить умирать в сопредельных мирах. Хрофт пытался помочь им потом, когда понял, что здесь, в Хьёрварде, в лесном лагере у Руни и выживших есть немного времени на передышку. В разных мирах время течет по-разному, и потому его отсутствия никто не заметил. Разве что, возможно, Диркрист, что оказался поблизости, когда Отец Дружин вылетел на взмыленном Слейпнире из портала, прорубленного клинком Брана.
В иных мирах он не нашел уже и следов битвы. Даже костей мертвых, что, верно, были давно перемолоты жвалами и челюстями чудовищ. Может быть, где-то в земле еще лежали, ржавея, нагрудники и мечи. Но Хрофт не стал присматриваться. Видно, с тех пор как они нырнули в портал, убегая, в этих мирах прошло достаточно времени. И те, кто сумел выжить, уже отыскали бы себе здесь место и успели превратиться в дряхлых стариков.
В других мирах, где время текло почти так же, как в Хьёрварде, кровавые отметины битвы еще были свежи, словно остатки армии Девчонки покинули поле боя лишь мгновение назад. Не остыли тела воинов и поверженных врагов. И Хрофт обошел каждого, как делал когда-то, будучи полноправным Владыкой Асгарда, протягивал руку, помогая душе отринуть ненужное теперь тело. Все были мертвы. Видимо, тем, кто встречал их в каждом новом мире, отдали четкий приказ — не оставлять живых.
Отец Дружин возвратился ни с чем, понимая, что теперь должен уйти. Хрофт был уверен, что понял все, разгадал планы противника, проник в мысли изворотливых и хитроумных слуг Хаоса. Он полагал, что Рунгерд сделала свое дело, точнее, провалила миссию, о которой, похоже, и не подозревала, и теперь те, что привели ее к Старому Хрофту, готовы убрать лишнюю фигуру с шахматной доски. Брандейцы могли позволить Девчонке уйти. Но не бесплотная волшебница, которую привело в ярость вмешательство Древнего Бога. Пока он с Рунгерд, Безымянная будет атаковать день за днем, не для того, чтобы избавить от Девчонки, а затем, чтобы наказать его, Хрофта, за то, что волшебница сочла предательством. И спасти Руни от мести Призрака мог лишь скорый уход Древнего Бога. Он почти решился, когда к нему явились Велунд и Рунгерд. Помедли они совсем немного, и застали бы в полутемной лачуге Хрофта лишь ветер да оставленный на столе Разрубленный меч.
От мыслей о том, что мог уйти, так и не узнав правды, Отец Дружин почувствовал, как ненавистный ему холод пробирается под кожу. Владыка Асгарда не сдержался и снова погладил спящую девушку по волосам, словно проверяя, здесь ли она, с ним, или это всего лишь очередной обман, морок, наведенный неведомым врагом, чтобы смутить его душу. Отец Дружин провел тыльной стороной ладони по щеке той, что стала знаком искупления его вины. Знаком его новой свободы. И почувствовал тепло. Едва слышное биение крови в голубых венах на виске. Его рука спустилась ниже по тонкой загорелой шее на едва прикрытое рубашкой плечо. И наткнулась на умело наложенную, видимо руками Велунда, повязку. Ревность кольнула Родителя Ратей: с этих пор он не позволит полукровке прикасаться к Рунгерд, будь тот хоть трижды ее Учителем. Хрофт осторожно потрогал повязку. От крепких объятий потерявшего самообладание бога рана открылась, и ткань пропиталась кровью.
Отец Дружин возвратился ни с чем, понимая, что теперь должен уйти. Хрофт был уверен, что понял все, разгадал планы противника, проник в мысли изворотливых и хитроумных слуг Хаоса. Он полагал, что Рунгерд сделала свое дело, точнее, провалила миссию, о которой, похоже, и не подозревала, и теперь те, что привели ее к Старому Хрофту, готовы убрать лишнюю фигуру с шахматной доски. Брандейцы могли позволить Девчонке уйти. Но не бесплотная волшебница, которую привело в ярость вмешательство Древнего Бога. Пока он с Рунгерд, Безымянная будет атаковать день за днем, не для того, чтобы избавить от Девчонки, а затем, чтобы наказать его, Хрофта, за то, что волшебница сочла предательством. И спасти Руни от мести Призрака мог лишь скорый уход Древнего Бога. Он почти решился, когда к нему явились Велунд и Рунгерд. Помедли они совсем немного, и застали бы в полутемной лачуге Хрофта лишь ветер да оставленный на столе Разрубленный меч.
От мыслей о том, что мог уйти, так и не узнав правды, Отец Дружин почувствовал, как ненавистный ему холод пробирается под кожу. Владыка Асгарда не сдержался и снова погладил спящую девушку по волосам, словно проверяя, здесь ли она, с ним, или это всего лишь очередной обман, морок, наведенный неведомым врагом, чтобы смутить его душу. Отец Дружин провел тыльной стороной ладони по щеке той, что стала знаком искупления его вины. Знаком его новой свободы. И почувствовал тепло. Едва слышное биение крови в голубых венах на виске. Его рука спустилась ниже по тонкой загорелой шее на едва прикрытое рубашкой плечо. И наткнулась на умело наложенную, видимо руками Велунда, повязку. Ревность кольнула Родителя Ратей: с этих пор он не позволит полукровке прикасаться к Рунгерд, будь тот хоть трижды ее Учителем. Хрофт осторожно потрогал повязку. От крепких объятий потерявшего самообладание бога рана открылась, и ткань пропиталась кровью.
Заметив след этой крови на своих пальцах, Отец Дружин понял, что теперь никто, ни живой, ни мертвый, не вынудит его оставить Руни. Потому что впервые за все эоны его жизни Хрофт почувствовал ледяные тиски страха. Кем бы ни была Рунгерд там, в стране асов, здесь она всего лишь раненая смертная девочка. Древние Боги были крепки и сильны, как могучая роща вековых тополей. И все же нашлась рука, способная переломить их стволы как соломинки. Рука Молодых Богов. Но и на самих новых хозяев Упорядоченного нашлась управа. Познавший Тьму и ее Повелитель вытеснили из зенита светоносного Ямерта, его братьев и сестер. И в этом мире все возрастающей магической мощи, где одна необоримая сила ежечасно вступала в схватку с другой, где пожирали друг друга боги и надмирные создания, Рунгерд была даже не прутиком, выросшим в тополиных корнях, а лишь крошечной, не толще волоска, травинкой. Любой прохожий мог ради забавы или от скуки вырвать ее с корнем и смять в крепком кулаке. И сейчас Хрофт был способен думать лишь об одном: он не может снова потерять ее. Не может снова остаться одиноким. И если для того, чтобы защитить эту травинку, придется преступить через прежние обеты, — он готов.
Здесь, в Хьёрварде, насквозь пропитанном магией, прошитом тысячами потоков колдовской силы, смертные были беззащитны, как бабочки-однодневки. И как ни пыталась Руни найти или создать то, что можно противопоставить мощи магов и богов, любой талантливый чародей, любой сильный маг в конце концов раздавил бы ее заклятьем. Потому что вся ее механика и алхимия не стоили ломаного гроша без поддержки Диркриста и Велунда, вооруженных заклятьями Духа волшебницы.
Может, лучшим выходом было бы спрятать девушку до поры в каком-нибудь из миров, пока память и божественная мощь не вернутся к ней в полной мере. Спрятать в закрытом мире, где нет и следа магии. Благо меч Брана позволяет переходить и в такие. Но что помешает Безымянной или слугам Хаоса последовать за ней? Сделать ее центром новой войны? Дотянуться магическими щупальцами до Рунгерд, пока она еще слаба?
От невеселых размышлений Отца Дружин отвлекло острое, как удар ножа, ощущение надвигающейся опасности. Нет, он не увидел врага магическим зрением, даже оно не могло помочь. Вместе с надеждой ожил древний неистребимый инстинкт, подсказавший Отцу Дружин — враг близко. Не противник, что жаждет победы, а враг, настоящий и искренний, которому нужна твоя жизнь, твоя кровь, твое страдание.
Отец Дружин полагал, что у крошечного отряда есть время до полудня, а если повезет — то и до вечера. Он лично возвел вокруг лагеря колдовскую защиту и набросил несколько мудреных заклятий, отводящих глаз. Отряд должен был еще какое-то время оставаться невидимым для любого, будь то человек или маг. Смертный, гном, альв или даже эльф, набредший на лагерь, решил бы, что он пуст и заброшен. И Хрофт позаботился о том, чтобы случайного гостя не посетила даже мысль осмотреть какой-нибудь из домов. А магу, даже самому сильному, едва ли удалось бы отыскать лагерь. Усилиями Древнего Бога лесной приют горстки оставшихся был весь опутан и прошит охранными заклятьями, окружен плотным кольцом магических ловушек и древних, известных, возможно, только Отцу Дружин отводящих заклинаний. Не забыл он и о том, что среди своих находится предатель, живое орудие Хаоса. Некоторые заклятья были направлены не на внешнего врага, а внутрь клубка магической обороны. Предатель, пожелай он послать своим покровителям сигнал, не добился бы ровным счетом ничего. Тонкая оболочка улавливающих чужие заклятья чар всегда лучше удавалась Магам Поколения. Хедин обучил Отца Дружин этому заклятью еще в ту пору, когда они много времени проводили вместе и учились друг у друга. Хрофт надеялся, что защита, которую он возвел, внешняя и внутренняя, удержит врагов на расстоянии день или два. Тогда у их маленького отряда — жалких остатков воинства Девчонки — будет время на передышку и обдумывание путей отступления.
Но ошибся. Об этом твердил инстинкт, а Отец Дружин привык доверять своим инстинктам. Он не стал будить Рунгерд. Каждая минута сна возвращала девушке силы и утраченную уверенность. Им предстоял бой. При хорошем раскладе. А при плохом — бойня, где загонщики и забойщики в сотни раз превосходят числом свою добычу. И повести своих людей в битву должен был не самодовольный полуэльф Велунд, не расчетливый колдун Дирк и даже не отчаянный головорез Рихвин, а именно Рунгерд. Это было ее Боргильдово поле. Но Отец Дружин не собирался сидеть сложа руки и ждать появления противника, чье присутствие уже чувствовалось в воздухе, чьи шаги отзывались мелкой рябью в ткани Мироздания. Он вышел из хижины, в которой оставил спящую девушку, вывел из стойла Слейпнира и двинулся туда, где отдыхали в одном из уцелевших домов воины. Худощавый мальчик, что был ранен в правый бок, стоял на часах, точнее — едва держался на ногах, прислонившись к стене дома и из последних сил борясь со сном. Левой рукой юноша держался за копье, которое едва ли успел бы пустить в ход даже в том случае, если бы враг принялся звать его издали и дал время прийти в себя и сообразить, что к чему. Мальчишка уже давно уснул бы под стеной, но как только он, мертвой хваткой держась левой рукой за древко копья, начинал заваливаться на правый бок, рана напоминала о себе, и юноша со стоном открывал глаза, обводя мутным взором темный, полный теней лес.
Хрофт вынул из руки парня копье, отчего тот встрепенулся снова и попытался выпрямиться и разлепить веки. Хрофт встряхнул мальчишку и одним движением забросил на спину Слейпнира.
— Я не могу оставить пост, — слабо запротестовал юный «летун». — Это будет… неправильно.
— Неправильно было оставить тебя здесь без смены, — буркнул Хрофт, сам вдевая ноги мальчишки в стремена. — Тебя ведь не было с госпожой в Кольчужной горе?
Юноша отрицательно мотнул головой. Уже даже не пытаясь расправить плечи, он медленно клонился к шее коня.
— Вот и славно. Значит, Балин, скорее всего, не убьет тебя. Скажешь ему, что Отец Дружин просит их о помощи. Запомнил? Отец Дружин просит о помощи, — громко и отчетливо, как ребенку, проговорил Хрофт.
— Отец Дружин… — начал парнишка, ткнулся носом в лошадиную шею и уснул.
— Эх, воитель — страх небесный, — покачал головой Хрофт, набросил на паренька плащ и завязал полы вокруг шеи Слейпнира, хотя и сомневался, что, вздумай парнишка упасть, это удержало бы его от падения. — В Кольчужную гору, к Балину, — шепнул Отец Дружин в белое ухо коня, и тот нетерпеливо притопнул, показывая, что не слишком доволен тем, какой ему нынче достался седок. — И парня не потеряй, — невесело усмехнулся хозяин. Конь послушно склонил голову. Хрофт хлопнул восьминогого посланца по крепкой лоснящейся шее, и Слейпнир осторожно двинулся шагом, словно прислушиваясь, не пытается ли выскользнуть из седла мальчишка, потом перешел на ровную рысь. Юноша покачнулся, крепко обнял, не просыпаясь, шею коня. Слейпнир сорвался в галоп и тотчас исчез в чуть светлеющем небе.