– Обмен на Минск? Камин и все такое?
– Немного фантазии. Что в этом плохого?
– А Лилиан?
Кянукук побагровел.
– Как тебе не стыдно, Таня! Не говори так о Лилиан. Я уверен, что вы полюбите друг друга.
– Ну ладно, ладно, – устало отмахнулась она.
«Мне-то какое дело, – подумала она. – Разве он маленький?
Дылда. А если он болен, пусть им занимаются врачи. У меня голова трещит, я устала, мне тошно».
Она стала смотреть в зал, где танцевали фокстрот и среди танцующих то тут, то там мелькала красная львиная маска администратора.
– Я получил письмо от Вали, – осторожно сказал Кянукук.
– Что он пишет? – спросила она холодно, а под столом сжала руки.
– Он собирается на Камчатку.
– Он вечно куда-нибудь собирается.
– Правда, он хороший парень, Таня?
– Все вы хорошие парни, – проговорила она. – Вон еще трое хороших парней. Всю жизнь меня окружают только одни хорошие парни.
Засунув руки в карманы, к их столику пробирались три красавца – Олег, Миша и Эдуард. Олег что-то говорил Мише, а тот горбился, хихикал, насмешливыми глазами скользил по залу. Он был несколько тяжеловат и сутул, у него была короткая мощная шея и лицо восточного типа. Миша считался в их кругу остроумным парнем: он знал все остроты из книг Ильфа и Петрова. Никто не мог так быстро разрешать различные математические парадоксы и разного рода занятные головоломки. Короче говоря, Миша был одним из тех людей, о которых говорят: «Ну уж, он-то что-нибудь придумает».
Они подошли как раз в тот момент, когда официант принес заказанную Кянукуком бутылку шампанского. Эдуард взял бутылку, содрал с горлышка серебряную обертку, открутил немного проволочку, раздался хлопок – пробка осталась в руке у Эдуарда, бутылка слегка дымилась.
Кянукук лихорадочно соображал: бутылка сухого в магазине три рэ ноль семь копеек, а здесь еще наценка пятнадцать процентов, итого – четыре семьдесят пять, целый день таскать цементные мешки. Конечно, он рад угостить друзей, но все-таки, когда рассчитываешь посидеть с девушкой один на один, потягивая «шампанозу», когда планируешь эту бутылочку, собственно говоря, на весь вечер… Дело в том, что из денег, присланных матерью, он замыслил выделить часть на приобретение штиблет. Он давно присмотрел эти штиблеты по девять рублей тридцать копеек.
Черные, узкие, они были хороши тем, что почти ничем не отличались от элегантных вечерних туфель по сорок рэ.
Кожемитовая подметка достаточно прочна, хороший уход обеспечит долгую носку. Кянукук чувствовал приближение осеннего сезона, времени дождей, слякоти и мокрых ветров, когда сандалеты уже окончательно выйдут из моды.
Эдуард мастерски и точно разлил шампанское по фужерам.
Всего-то оказалось на каждого по неполному фужеру. Эдуард и Миша выпили сразу, Олег – половину, а Таня, как ей и полагается, только пригубила. Кянукук тоже чуть-чуть пригубил.
Миша и Эдуард были сегодня в смешливом настроении, они вышучивали танцующих. Олег тоже снисходительно улыбался.
Кянукук хихикал за компанию, только Таня смотрела в одну точку, на черно-голубого контрабасиста, на его летающие вверх-вниз по струнам проворные пальцы и каменное лицо. В самом деле, ведь Валька может отправиться на Камчатку, и тогда сколько еще времени она не увидит его?
Подсел автор, с печалью стал смотреть на смеющихся друзей.
Когда они замолчали, он показал им указательный палец, чем вызвал вспышку уже совершенно нервного смеха.
– Вы что, на мели, что ли, ребята? – спросил он.
– Смотри-ка, что значит писатель! – воскликнул Олег.
– Психолог!
– Инженер человеческих душ, – бабахнул Миша.
Эдуард захохотал.
– Не вздумайте им одалживать, – сказала Таня автору.
– Я и не думаю.
– А мы не нуждаемся. – Олег подмигнул товарищам, и они засмеялись.
– Сегодня нас полковник угощает, – Эдуард хлопнул по плечу Кянукука. – Верно, старик, а? Угощаешь друзей?
– Коньяк для всех! – крикнул Кянукук официанту.
Троица прыснула.
– А завтра? – спросила Таня.
– А завтра приедет генерал, – быстро сказал Миша.
– А потом адмирал, – догадался Эдуард.
Тут уж началось такое веселье, что стулья пошли трещать.
– Хватит дурачиться, ребята, – сказал Олег. – Таня, не волнуйся, завтра у нас будут деньги.
– А я волнуюсь, – встрепенулась Таня, она словно обрадовалась возможности поязвить. – Я так волнуюсь, вы даже себе не представляете. Я ужасно волнуюсь, что будет с вами, бедные крошки. Пропадете ведь вы, малыши, одни в незнакомом городе. Ах, я так волнуюсь за вас…
«Ишь ты, заговорила голосом своего муженька», – подумал Олег.
Он вспомнил о Марвиче, о победе над ним, и волнующий медный голос победы запел в нем, заглушая мелкое раздражение, и обиду, и неловкость.
К столу подошел физик. С полминуты он постоял за спиной у веселящегося Эдуарда, покачиваясь с пятки на носок и разглядывая всех поочередно, словно в первый раз увидел.
– Я попрощаться, – сказал он Тане. – Пошел дождь, и я уезжаю.
– Да что вы, Борис! – воскликнула Таня с досадой.
– Пошел дождь, и я уезжаю, – повторил физик. – Как и говорил. До свидания.
– А ты куда сейчас? – спросил автор.
– Сначала в Москву, а потом в свой ящик.
– В какой еще ящик? – растерянно спросила Таня.
– Разумеется, в почтовый ящик, – поклонился физик.
Он попрощался со всеми за руку. Тане поцеловал руку, а Кянукука потрепал по щеке.
– Подожди, – сказал автор, – я с тобой поеду.
Автор вскочил и тоже стал жать всем руку, а Таню поцеловал.
– По рюмочке коньяка на дорожку, мальчики – воскликнул Кянукук.
Он ничему не удивлялся. Наливая коньяк, он только думал:
«Дождь пошел, а где мои штиблеты за девять тридцать?»
Подняли рюмки.
– Счастливо, друзья, – сказал Олег. – Хорошо мы здесь с вами провели время.
– Главное, без ссор, – добавил Эдуард.
– Тихо-мирно, как в лучших домах Филадельфии, – подхватил Миша.
– Прекрасная у вас память, Миша, – сказал физик, выпил и пошел к выходу.
– Тебе нужны деньги? – шепнул автор на ухо Кянукуку.
– Нет. Лишние деньги только мешают.
– Ну, пока, – сказал автор и поспешил вслед за физиком.
Таня видела, как они вдвоем пробрались через толпу и вышли в вестибюль гостиницы, как физик сел там на свой чемодан и раскрыл газету, а автор побежал наверх, по всей видимости, собирать вещи.
За столом воцарилось молчание. Почему-то все были несколько обескуражены неожиданным отъездом этих двух людей. Дверь в вестибюль долго оставалась открытой, и долго можно было видеть спокойную фигуру физика, сидящего на чемодане и читающего газету.
Вдруг на середине фразы оркестр замолчал. Толпа танцующих прекратила свою работу и выжидательно замерла. В дверях возникло какое-то движение, кто-то вбежал в зал, высоким голосом циркача крикнул: «О-ле, синьоре!», и все увидели Марио Чинечетти.
Итальянец, подняв над головой руки, бежал сквозь расступившуюся толпу к эстраде. Глаза девушек сияли. Итальянец был как с картинки: жесткие черные волосы, расчесанные на пробор, полосатый пиджак с большими блестящими пуговицами, ослепительная белая сорочка, черный галстук, серые брючки – маленький, верткий, очень ладный, стопроцентный итальянец бежал сквозь толпу. Приветствовал всех. Сиял. Был полон энергии.
Прыгнул на эстраду и подлетел к микрофону.
– Буона сера, грацио, синьорес! – крикнул он и столь же легко и свободно перешел на русский язык. – Дорогие друзья, мы приветствуем вас в нашем ресторане! Здесь вы можете получить изысканные блюда, гордость нашей кухни, котлеты «Деваляй», котлеты «Ле Спутник», а также фирменное блюдо – салат «Бристоль» с анчоусами! Чувствуйте себя как дома, но… – Он подмигнул, скорчил очень странную гримасу и закончил с неожиданно сильным иностранным акцентом:
– Но не забывайте, что вы в гостях!
Грянули «черно-голубые», и Марио Чинечетти исполнил перед микрофоном несколько па твиста. «Дорогие друзья», каждый из которых по меньшей мере раз в неделю посещал этот ресторан на протяжении многих лет, замерли с открытыми ртами – такого они еще не видели.
Итальянец обхватил микрофон руками и таинственно зашептал:
– А теперь Марио Чинечетти позабавит вас несколькими песнями из своей интернациональной программы.
Он выпрямился и закричал:
– «Очи черные» так, как их исполняет великий Армстронг, мой друг!
Он запел очень громко и хрипло, подражая своему великому другу. Потом спел твист, потом еще что-то. И все время танцевал вокруг микрофона, он был очень подвижен: сказывалась хорошая тренировка и темперамент, свойственный жителям Апеннинского полуострова.
В зале царил неслыханный энтузиазм, девушки благодарили небо, пославшее им Марио Чинечетти.
– Вот это артист! – сказал Олег, улыбаясь.
– Я же говорил – новая волна! – изнемогая, стонал Кянукук.
– Где-то я видел этого певца, – сумрачно произнес Эдуард.
– Не в ростовском ли ДОПРе? – тут же «припомнил» Миша.
– Надо поразузнать о нем. – Эдуард многозначительно кашлянул и пригласил Таню танцевать.
Они «твистовали» друг против друга. Таню смешила мрачная физиономия Эдуарда. Ее все начинало смешить в этот вечер:
Марио, прыгающий на эстраде, все ее друзья, публика, провинциальный модерн этого зала, настороженное лицо администратора.
А администратор уже «сделал стойку». Он высмотрел несколько жертв в толпе танцующих, но больше всех его волновала белобрысая парочка молокососов – худенький паренек в яркой штапельной рубашке и его девушка с красными пятнышками на лбу, с натянутой жалкой улыбочкой, причесанная под Бабетту.
«Вшивка, – зло шептал он про себя. – Вот как эти прически называются – „вшивка“.
Одернув пиджак, он строго подошел к этой паре и произнес:
– Прошу вас выйти из зала.
– Почему? – удивился белобрысый.
– За что? – сразу скуксилась «бабетта».
– Подвергаетесь штрафу за извращение рисунка танца, – сказал администратор.
– Разве мы извращаем? – дрожа, спросил паренек.
– Ведь все же извращают, – всхлипнула «бабетта».
– Никто не извращает, кроме вас, – сказал администратор и нажал парню на плечо. – Давай на выход.
Зал «извращал рисунок танца» целиком и полностью. Мало кто обратил внимание на эту сцену: все уже привыкли к проделкам администратора, никогда нельзя было сказать, на кого падет его выбор.
Паренек попытался вырваться. Тогда администратор четким профессиональным движением завернул ему руку за спину и повел к дверям. «Бабетта», плача, поплелась за ними. Администратор шел и наблюдал себя в зеркало, багрового, со сжатыми губами, согнутого семенящего паренька и «бабетту» со вспухшим носом.
«Блохастик, – подумал он ласково. – Вот ведь попался блохастик».
«Подвергнув штрафу» и выдав квитанцию, он отпустил их в зал. «Бабетта» сразу повеселела, увидев, что у дружка ее хватает денег не только на угощение, но и на штраф.
– Поменьше попкой надо крутить, – отечески сказал ей вслед администратор и тут заметил мужественную борьбу швейцара Изотова с толпой «гопников» разного рода, пытающихся проникнуть в ресторан. Он ринулся к дверям.
– Пусти-ка, Изотов! – крикнул он, приоткрыл дверь и за шиворот втащил внутрь первого «гопника», полного человека в очках и сером свитере.
Человек этот отбивался, пытался показать свое удостоверение, но администратор взял его железной рукой за горло, тряхнул…
– Я доцент, вы не смеете! – воскликнул подвыпивший «гопник».
…завернул ему руку за спину и медленными шагами через весь вестибюль провел доцента в свой кабинет.
– Не в том беда, что вы доцент, а в том, что одеты не по форме, – строго сказал он «гопнику», который, наконец, понял бессмысленность борьбы и только крутил в толстых пальцах свое синенькое удостоверение.
– Штраф придется заплатить, а в ресторан надо являться при галстучке, как положено.
Получив деньги, он добродушно обнял доцента за плечи и вывел его в вестибюль.
– Пропусти его, Изотов, на улицу, – сказал он швейцару.
Из ресторана в этот момент вышла и направилась к лифту артистка в окружении своих трех парней и Митрохина Виктора по кличке Кянукук, к которому стоит еще присмотреться.
Администратор улыбнулся Тане.
– Как время провели?
Таня опешила.
– Спасибо, – пробормотала она испуганно.
– А вы как? – спросил администратора Миша.
– Хлопот полон рот, – снова улыбнувшись Тане, сказал администратор.
Он долго смотрел вслед артистке, наблюдал ее плечи и высокие сильные ноги.
«Мало ли что может быть, – подумал он. – Мало ли что бывает с администраторами».
Ему нравилась его работа, в которой чудилось ему сочетание дипломатической тонкости, тонкого расчета и внезапного оперативного удара. В жизни своей он редко был удовлетворен, порой опускался до совсем незначительного состояния, но здесь, в этом шестиэтажном доме с мягкими коврами, большими окнами, с музыкантами, швейцарами и целым взводом официантов, он понял, что, наконец, добился своего.
Кянукук в этот вечер чувствовал себя со всеми на равных. В конце концов ведь это он заказывал и за всех расплачивался сам.
«Ладно, что-нибудь придумаем с этими штиблетами за девять тридцать», – думал он.
Он танцевал с Таней в ее номере, лихо отплясывал чарльстон, только звенел графин на столе да хлопали ребятишки. И ребятишки сегодня вели себя с ним по-свойски, конечно, не из-за денег: мало ли они его угощали, денег у них вообще куры не клюют, – просто, видно, поняли, что он тоже не лаптем щи хлебает, разбирается в джазе и танцует здорово, просто стали относиться к нему, как к товарищу по институту, вместе веселились – свой парень Витька Кянукук…
Олег крутил свой транзистор и ловил для Тани и Кянукука один танец за другим. Он сидел на диване, поджав ноги, и смотрел на танцующих. Таня старалась не глядеть на него, его улыбку, она чувствовала, что сегодня он уж не отступится от нее. Она крутила коленками, с улыбкой смотрела на веселящегося Кянукука, иногда она вся сжималась от страха, но порой ей становилось на все наплевать. «Ну и пусть, – думала она, – кому какое дело, ну и пусть…»
Эдуард и Миша бросили несколько раз кости. Эдуард выиграл рубль пятнадцать. Потом Олег кивнул и показал глазами на дверь.
Они встали и тихо удалились. Миша от дверей сделал Олегу жест, означавший: «Решительнее, Олежка! Кончай с этим пижонством раз и навсегда!»
В коридоре он сказал Эдуарду:
– Вот пижон Олежка. Больше месяца с ней возится. Нашел себе кадр.
– Артистка, – пробурчал Эдуард и вдруг схватил Мишу за лацкан. – А ты, свинья, Михаил. Мне Нонка все рассказала. Так друзья не поступают.
– Твоя Нонка дрянь, – лениво промямлил Миша.
– Согласен, но зачем ты…
Препираясь, приятели стали спускаться на свой этаж. У дверей номера Миша остановился и сказал Эдуарду:
– Ладно, не нервничай. Завтра Олег получит перевод, и будем в темпе закругляться. Надоело.
– Да уж действительно, полный кризис жанра. У меня такое правило – раз чувствую, что наступает кризис жанра, значит надо идти по домам.
– Золотое правило, – похвалил Миша, и они пошли спать.
– Покрути, дружище, еще! – крикнул Кянукук Олегу.
– Поймай-ка твист! Мы с Танюшкой только разошлись.
Олег встал с дивана и сказал ему мягко:
– Кяну, дружище, можно тебя на минутку? – и пошел к двери.
Кянукук последовал за ним, а Таня осталась стоять посреди комнаты. Она стояла с повисшими, как плети, руками и смотрела им вслед.
– Пора тебе домой, Кяну, – сказал Олег в коридоре и взял Виктора за запястье крепкой дружеской хваткой.
– Рано еще, время детское, – сказал Кянукук, холодея и понимая, наконец, что к чему.
– Ты ведь мужчина, Кяну, – улыбнулся Олег, крепче сжимая запястье, – не мне тебе объяснять, в чем дело. Ты ведь мужчина, и ты мой друг. Верно?
– Да, да… – пробормотал Кянукук. – Конечно, друг. Кто же еще? Ладно, Олежка, – он освободил свою руку и хлопнул Олега по плечу, – пойду завтра к Лилиан, пойду мириться.
– Ну, иди, иди, – улыбнулся Олег. – До завтра.
Кянукук пошел к лестнице, и когда оглянулся, Олега в коридоре уже не было.
Он спускался по лестнице и старался ни о чем не думать.
«Милый вечерок мы провели, – бубнил он, – милый вечерок».
В вестибюле было пусто и полутемно. Швейцар Изотов еще переругивался через стекло с двумя морячками, но в ресторане все уже было кончено. В открытую дверь было видно, как официанты стаскивают со стола скатерти и ставят на столы стулья ножками вверх.
Кянукук все же заглянул в ресторан: очень уж не хотелось ему выскакивать под дождь и трусить через весь город к спортзалу. Возле двери в углу сидела за столом официантка Нина.
Перед ней стояло большое блюдо, она что-то ела из него, рассеянно ковырялась вилочкой.
– Что это вы едите, Нина, такое вкусное? – спросил Кянукук.
– Миноги, – ответила она. – Хотите? Присаживайтесь за компанию.
С трудом разгибая спину, она встала, смахнула салфеткой со стола соринки и положила перед Кянукуком вилку слева, ножик справа. Потом опять села. Они стали вместе есть миноги из одного блюда. Кянукук вытаскивал их из жирного соуса и нес ко рту, подставляя снизу кусочек хлеба, чтобы не капало на скатерть. Иногда он взглядывал на Нину и благодарно ловил ее усталый и пустой взгляд. Его охватило ощущение покоя и уюта.