69. Рюбецаль
Являлся людям в образе серого монаха <…> сбивал с пути, заманивал в пропасть.
– Все плохо? – спрашиваю, отдавая ей папиросу.
– Наверное, нет. Наверное, все хорошо. – Ташка сердито сплевывает слова на замызганное лобовое стекло. – Давай до дачи доедем, ладно? Если я начну объяснять, что мое нынешнее «хорошо» – хуже любой погибели, некому будет показывать дорогу. Нужна некая линейная последовательность действий… И еще нужно купить чего-нибудь выпить. Обязательно.
Это ее пожелание исполнить несложно. Магазинов в центре теперь больше, чем жилых домов – так мне, по крайней мере, кажется. Беру бутылку джина и упаковку тоника для себя и несколько бутылок сухого игристого вина по заказу Ташки. Обилие спиртного внушает мне некоторый ужас, и я покупаю гроздь спелых бананов да два килограмма иссиня-черной черешни, словно в надежде, что витамины каким-то образом уравновесят грядущий загул.
Потом мы очень долго куда-то едем. Мне то и дело кажется, что город уже закончился, – но нет, дачные участки вдруг сменяются урбанистическими пейзажами, а в зарослях фруктовых деревьев утопают трамвайные рельсы. В какой-то момент новостройки окончательно уступают место садам, выплескивающимся на проезжую часть из-за низких деревянных заборов, и вот тут-то начинается абсолютный бред, обусловленный, впрочем, не какими-то метафизическими причинами, а Ташкиным топографическим идиотизмом.
Она очень старалась стать хорошим проводником, пялилась, сощурившись, в чернильную муть за окном, не отвлекалась на постороннюю болтовню, даже вторую папиросу отложила на сладостное «потом». Вотще: часа полтора мы кружили среди утопающих во тьме палисадников, застревали в тупиках, утыкались бампером в гнилые доски чужих сараев. Когда я начал думать, что в гостинице мне было бы, мягко говоря, комфортнее, Ташка вдруг захлопала в ладоши.
– Мы победили! Видишь эту помойку?
– Хочешь сказать, это все, что осталось от твоей дачи?
– Почти. Зато я теперь все понимаю. Мы с самого начала пропустили нужный поворот… Ну да, я пропустила, я, не смотри на меня зверем! Зато теперь налево – и до большого каштана. Он там один такой на всю улицу. Как раз перед нашими воротами.
С
70. Сати
С обгоревшим телом Сати Шива долго блуждал по миру…
Крошечный двухэтажный домик состоял всего из трех помещений. Внизу располагались тесная, плохо освещенная жилая комната и просторная, захламленная кухня. Зато наверху, в мансарде, было почти пусто и очень уютно: низкая, узкая тахта, почти игрушечный столик, несколько книжных полок и целых две лампы: антикварная керосинка на подоконнике и красный фонарь над дверью – хоть сейчас пленки проявляй!
– Видишь, цел твой подарок, – гордо указала на него Ташка. – Сколько лет прошло… Правда, повесить его тут мне удалось только месяц назад. Мама, как ты понимаешь, этот фонарь ненавидела больше, чем всех моих кавалеров, вместе взятых. Мол, нечего из ее дачи публичный дом делать… А ты не стой, а садись. Или ложись, если устал. Только сначала открой хоть одну бутылку.
Я, разумеется, слушаю и повинуюсь. Джинн из меня вышел бы знатный.
– Может быть, тебе домой позвонить нужно? – спрашиваю тактично. – У меня мобильный телефон есть, не стесняйся, если что.
– У меня тоже есть телефон. Только звонить никуда не нужно. Дома никого, Витька позавчера улетел на неделю… Я же говорю: не семейная жизнь, а счастье. Не-че-ло-ве-чес-ко-е! Тут мне и правда повезло. Что хочешь, то и твори. Всего-то труда: несколько дней в месяц вести себя прилично…
– По-моему, неплохо. Это ведь ты говорила мне, будто готова терпеть все, что угодно, лишь бы не изо дня в день?
– Я. Но прими во внимание: изо дня в день я терплю себя.
– Заметь: тебе достался не худший вариант.
– Наверное… Не знаю. Ничего я уже не знаю, Макс. Теоретически говоря, у меня все так хорошо – обалдеть! Только мне от этого не легче. Ничего мне уже давно не хочется, ничего не нужно, на все насрать… Вон, видишь, сегодня в тапочках из дома вышла. И не по рассеянности, а просто так. Потому что без разницы. Олла была права: нельзя мне мужней женой быть. Ни при каких обстоятельствах. Причем никто не виноват. Витька – меньше всех. Он очень хороший, мне с ним повезло. Просто надо было вовремя испугаться и оставить его в любовниках. Но мне так надоела вся эта долботня: дескать, такая красавица, и жизнь не удалась, в девках засиделась… Ха, нашли «девку»!
– Ты давай, по порядку рассказывай, – прошу. – Мне пока ничего не понятно. В чем надрыв?
– По порядку не могу. Нет никакого порядка. И надрыва тоже нет. У меня все очень хорошо, Макс. Только вот меня – той, кому, теоретически говоря, должно быть хорошо – нет больше. Есть некая зажравшаяся тетка тридцати с лишним лет, которая с жиру блажит… А меня – нет.
– «С жиру» – это сильно сказано, – смеюсь, стараясь обратить ее признание в шутку.
– А, ерунда, – она хлопает себя по поджарому животику. – Ну да, повезло мне с фигурой, даже тихая семейная жизнь ее не берет… Но все равно я чувствую себя грузной старой бабой. Бывает ведь и душевное ожирение, Макс. В этом смысле у меня пять сальных подбородков и… и больше ничего!
Теперь она рыдает навзрыд, а я с ужасом понимаю, что совершенно не умею успокаивать плачущих. Всегда был уверен, что человеку нужно дать возможность реветь, сколько влезет, – если уж начал. Рано или поздно сам успокоится. Но взирать на плачущую Ташку – невелико удовольствие. Очень уж жалобно выскуливает она невнятные формулы своих печалей.
– Вот, еще не напилась, а уже реву, – наконец резюмирует она, хлюпая носиком. – Что ж дальше-то будет? Подумать страшно…
– А что Олла по этому поводу говорит? – интересуюсь. – Может быть, можно еще все поменять?
– Я к ней несколько раз заходила, но мне никто не открыл. Знаешь, я ведь и правда потеряла удачу. Поскольку мне, как ты понимаешь, не приходится бороться за выживание, это не очень заметно. Но застать кого-то дома стало почти невозможно. Да и дозвониться никому никогда не могу. Порой целый день сижу с телефонной трубкой, кнопки нажимаю и слушаю гудки… Тебя вот, правда, встретила сегодня случайно. Давно со мной такого не было: случайно встретить на улице старого друга. Иногда нарочно весь день по центру брожу – никого! Можешь ты себе такое представить?..
– Но ты же сама говоришь: многие уехали, прочие – умерли.
– Все-таки живых пока тоже хватает… Знаешь, я иногда думаю: а вдруг это я умерла? А все остальные живы…
– Странная идея, – вздыхаю.
Ташкины проблемы кажутся мне, мягко говоря, преувеличением. Сходит с ума от скуки, как многие обеспеченные домохозяйки. А поскольку девочка всегда была незаурядная, обычная дамская депрессия приняла столь замысловатую форму…
Часа через два усталость моя превозмогает вежливость, и я заваливаюсь спать на узкую тахту.
– А я рядышком посплю, можно? – робко просит Ташка. – Внизу неуютно… Я имею в виду: просто посплю. Как с плюшевым мишкой. Трахаться не будем, это мы уже проходили когда-то, и нам не понравилось…
Предпочитаю поверить ей на слово: сил нет доказывать обратное. Я проснулся на рассвете, проехал несколько сотен километров, одолел полбутылки джина, да еще и эти ее папиросы бесконечные… Ничем иным, кроме как «плюшевым мишкой», я в эту ночь быть не способен.
71. Сваха
«Жертвуй это!»
Проснувшись, я решил, что мое одиночество – наказание за излишне крепкий сон. Действительно свинство: всю ночь дрыхнуть в объятиях очаровательной женщины да еще и уход ее проморгать. Бревно бесчувственное. Урод. Ненавижу.
При солнечном свете уютная мансарда производила не лучшее впечатление: пыльное, нежилое помещение, в котором лучше бы не задерживаться. Покрывало на тахте пахнет пылью и тленом, словно его постелили в позапрошлом году, и комнату с тех пор ни разу не проветривали. Возможно, впрочем, именно так и обстояли дела. Из моей старинной подружки вряд ли могла получиться хорошая хозяйка…
Спустившись вниз и совершив краткую познавательную экскурсию по дому, я решил перебраться в гостиницу. Море в десяти минутах ходьбы, еженощные дружеские попойки и экономия средств – это, конечно, круто, но чистые простыни, горячая вода и душевный покой привлекают меня куда больше.
Ташки в доме не было. Я взял купленную вчера черешню и отправился в сад. Никого. Уселся на крыльцо, вяло склевал несколько ягод. Есть не хотелось. Вообще ничего не хотелось, кроме как сматываться из этого унылого храма старой дружбы. Оставлю Ташке записку. Сама, в конце концов, виновата, что смылась с утра пораньше. Разбудить меня трудно, но вполне возможно. Стараться надо было!
Тем временем вокруг меня начали собираться независимые наблюдатели. Две старушки в ситцевых халатах и ветхих соломенных шляпках тусовались у калитки. Делали вид, что увлечены болтовней, а сами то и дело стреляли глазами в мою сторону. Еще одна, в зеленой шерстяной кофте и белой косынке, больше похожей на бинт, выгуливала вокруг уличного каштана хромую черную козу. Четвертая приветливо улыбалась мне из-за соседского забора. Она выглядела гораздо моложе своих соседок: не старушка даже, просто милая дама лет пятидесяти с хвостиком, с добрым лицом всеобщей тетушки и величественной осанкой школьной учительницы. Увидела, что я на нее смотрю, и помахала рукой, как старому знакомому.
– Хотите, кофе, молодой человек? – приветливо спросила она. – Только не вздумайте стесняться. Вы же мой новый сосед, я правильно понимаю?
– Еще не знаю, – неопределенно ответил я. – Но кофе – это слишком большое счастье, чтобы от него отказываться.
– Ну тогда идите сюда. Вам через забор проще лезть, чем мне: вы все же в брюках.
Метнувшись в дом за нетронутой гроздью бананов (не с пустыми же руками в гости идти!) возвращаюсь в сад. Забор между садовыми участками – скорее формальность, чем преграда. Он едва достает мне до пояса. Чуть-чуть подтянуться на руках, поочередно перекинуть ноги – и мы с бананами уже на чужой территории.
Ташкина соседка хлопочет на веранде. Машет мне оттуда, но я и сам скачу галопом на дивный кофейный аромат. Понимаю, что она его ВАРИТ! Не верю собственной удаче: я-то думал, что меня сейчас будут пичкать какой-нибудь растворимой бурдой, но даже такой печальный расклад был готов принять с благодарностью. А уж теперь-то… Усаживаюсь на табурет, получаю необъятную чашку цвета небесной лазури с небольшой трещинкой на позолоченной ручке. Из такой, конечно, не кофе бы пить, а компот. Ну да где наша не пропадала!
– Кофе вроде бы удался. Только сервиз у меня дачный, – смеется моя благодетельница, придвигая к себе пиалу, расписанную маками. – Знаете, что такое дачный сервиз? Это посуда, которую невозможно терпеть дома, но все еще жалко выбросить… Давайте-ка сюда ваши бананы. Я их обожаю, но сама не покупаю никогда. Слишком калорийная пища. Но если уж вы их принесли, я отказываюсь отвечать за последствия…
Она ловко, как ученая обезьянка, чистит банан и с удовольствием его ест. Я маленькими глотками пью кофе и уже планирую попросить добавку: чашка-то велика, но наполнена хорошо если на четверть. Да и напиток не тот, чтобы ограничиться одной скромной порцией…
– Да, надо ведь познакомиться, – спохватывается моя новая знакомая. – Меня зовут Мила, Людмила Исаевна; впрочем, меня все зовут Милой. Даже мои дети и внуки.
Сообщаю свои паспортные данные. Понимаю, что это только начало: за божественный утренний эликсир надо платить информацией. Что ж, я готов. Придумаю что-нибудь. Скажу, что я – дальний родственник Ташкиного мужа. Из меня выйдет отличный двоюродный племянник, таких типичных двоюродных племянников еще поискать!
– Вы купили дачу покойных Тиньковых? – любопытствует Мила. – Или просто сняли на месяц?
– Почему «покойных»? – переспрашиваю осторожно. – Я знаю, что Вера Федоровна умерла в прошлом году. Но мужа у нее, кажется, не было. Или был?..
– Мужа не было, – горестно кивает Мила. – Только дочка. Та еще три года назад умерла. Вы не знали? Такая красивая девочка! Такое несчастье, она как раз только-только замуж вышла, жизнь, можно сказать, началась… Вера тогда постарела буквально за день: утром ей сказали, а вечером по саду уже бродила седая старуха. А ведь она на два года моложе меня была… Потом уже видно стало, что не жилица. Моя старшая, Оленька, на нее посмотрела, сказала: двух лет не протянет. И оказалась права… Вы дачу-то у ее сестры покупали? Или у Виктора? Не знаю, как они там наследство поделили…
– Я… да, я с Виктором… С Наташиным мужем, – лепечу что-то невразумительное, лишь бы не молчать.
– И он вам не сказал, что у него жена умерла? – Мила неодобрительно качает головой. – Ну да, он не любит о ней говорить. До сих пор себя винит. Не уехал бы тогда в командировку, было бы кому «скорую» вызвать, глядишь, и спасли бы… Да только никто не виноват. Он – мужчина, ему сам бог велел работать, а не дома сидеть. Да и дома мог бы проспать, ничего не услышать. Уж кому что на роду написано…
Она что-то еще говорит про судьбу, от которой не убежишь. Но я почти не слушаю. Ее наивный фатализм не даст мне ответа ни на один из вопросов. Кто, черт побери, привез меня вчера на эту дачу? Чьими жалобами на жизнь я закусывал хвойный аромат джина и хининовую горечь тоника? Чьи острые коленки упирались мне в живот, когда я спал на узкой тахте? Что вообще происходит?!
Стараюсь вести себя так, словно бы ничего не случилось. Надеюсь, что мой потерянный вид сойдет за печаль. Не улыбаться же до ушей, когда тебе рассказывают о мертвых владелицах дома, в котором ты провел ночь… За умелую имитацию скорби получаю еще одну порцию кофе. Это спасает мой рассудок: невозможно сойти с ума за чашечкой кофе, раскуривая первую утреннюю сигарету да еще и прикидывая, не рассердится ли на меня хозяйка веранды, у которой я забыл спросить разрешения.
Мила не рассердилась. Но диалог наш агонизировал: после рассказа о покойницах она сочла своим долгом печально умолкнуть, мне же, понятно, было не до разговоров. Я спросил, как проехать в центр, получил вполне внятные разъяснения, поблагодарил за кофе и распрощался.
«Скорее отсюда! – думал я, спускаясь в сад. – Сейчас сяду в машину и попробую сделать вид, будто только что приехал в город. Словно бы вчерашнего дня вообще не было. Невелика потеря, этот самый вчерашний день…»
72. Сел-Аня
…когда умирает старая ведьма-босоркань…
Навстречу мне по садовой тропинке идет женщина в ярко-красных джинсах и алом замшевом жилете, надетом прямо на голое тело. Лямки тяжелого рюкзака натирают нежные плечи, по вискам стекают тонкие струйки пота. Копна рыжих кудрявых волос, темные глаза, затейливые спирали веснушек, высокие скулы, маленький бледный рот – удивительное лицо. Такое, однажды увидев, не скоро забудешь. Вот и я, кажется, уже видел ее однажды – но где, когда?
– Так, – она говорит очень тихо, почти не размыкая губ. – Я тебе гадала, помню. Очень хорошо. Я маме продукты привезла. Сейчас отдам и поедем в город. Вместе. По дороге поговорим. Это ведь твоя «Нива» в соседнем дворе? Вот и жди меня там.
Я не успеваю ответить, а она уже поднимается на веранду. Вот такие, значит, дочки у симпатичной тетушки Милы. Никогда бы не подумал…
Машина раскалилась на солнце до состояния геенны огненной. Опускаю все окна, включаю вентилятор и дезертирую в тень. Растягиваюсь на траве под жасминовым кустом. Закрываю глаза. Единственное, что я могу сейчас сделать, – постараться не мешать тому, что происходит. Все равно оно уже начало происходить, теперь не остановится, пока не доберется до последнего жеста. Так что лучше бы мне не сопротивляться.
Там, под кустом, меня и нашла гадалка Олла.
– Машина уже остыла – более-менее, насколько это вообще возможно. Поехали.
– Я уже понял, кто ты, – говорю, поднимаясь. – И это, пожалуй, единственное, что я понял.
– Сейчас расскажешь, – кивает она. – Я и сама вижу: что-то тут не так… Маме ты понравился. «Такой хороший мальчик!» – Олла скорчила умильную рожицу и на мгновение стала похожа на мать. – Хороший-то хороший, только вряд ли «мальчик». И вряд ли настоящий, как я понимаю.
– Да нет, вполне настоящий. Ну, был я когда-то призраком, так что ж теперь, вешаться в сортире? Мало ли, кто кем когда-то был…
– Хорошо излагаешь. – Олла смеется, показывая мелкие острые зубки. – Давай, выезжай за ворота и сразу направо. Как отсюда выбираться, ты, конечно, не помнишь?
– Странно было бы, если бы я помнил. Учитывая, что я приехал сюда ночью, и дорогу мне показывала женщина, которая, как теперь выясняется, умерла три года назад… Кстати, никогда не знал, что вы с Ташкой соседки по даче.
– Не мы, а наши мамы. Впрочем, именно тут мы и познакомились… Так, говоришь, она тебя сюда привезла? А утром ты проснулся целехонек, а рядом – никого? Очень странная история. Можешь рассказать подробно и по порядку?
Рассказываю подробно и по порядку. Спидометр отсчитывает не то проеханные метры, не то произнесенные слова. Я стараюсь ничего не упустить. Даже про «вьетнамки» Ташкины рассказываю. Забитые ею папиросы на пальцах подсчитываю. И, конечно, особое внимание уделяю ее нытью.
– Именно поэтому мне трудно поверить, что я имел дело с мертвой, – говорю. – Неужели покойница может жаловаться на депрессию, как обычная домохозяйка? Сетовала, что ей уже несколько лет поговорить по-человечески не с кем – теперь понятно, почему… Кстати, она сообщила, что ты ей не велела замуж выходить. И, дескать, была права.
– Я всегда права. Но мало кто меня слушает. Ты… вернее, тот, кто одолжил тебе свою жизнь, – оказался приятным исключением из правила.
– И его исключили из всех правил за непристойное поведение, – вздыхаю, тормозя перед светофором. – И что, Ташка действительно умерла три года назад? Какая нелепость…
– Да нет, не нелепость. У нее в натальной карте, на обеих руках, да чуть ли не на лбу было написано: эта женщина умрет вскоре после замужества. Причем к утрате девственности, как ты понимаешь, сие указание никакого отношения не имело. Ее смерть дожидалась именно перемены социального статуса… Тебя мама кофе угощала? Видно, пожадничала: сонный ты какой-то. Твоему сердцу после такого-то приключения положено выдавать не менее двухсот ударов в минуту. А оно – хорошо, если свои жалкие девяносто выстукивает…