Мелькают дни и ночи, меняются времена года, тучи расходятся, свечи оплывают воском, вянут венки. Мальчик и его отец несутся сквозь время, большие пальцы прижаты друг к другу.
Мальчик растет, как трава.
В каждом мгновении — невидимый мир, выше балконов, вне пределов памяти, за гранью понимания.
Я могу писать лишь о том, что знаю. Но я стараюсь и, честное слово, буду стараться дальше. На том и порешим.
Продрома сущ. — ранняя стадия болезни, на которой появляются ее первые признаки.
Есть погода и есть климат.
Если за окном идет дождь или вы раз за разом тыкаете одноклассника в плечо иголкой от циркуля, пока его белая форменная рубашка не превратится в марлю, это погода.
Если там, где вы живете, часто идет дождь или действительность в вашем восприятии искажается так сильно, что вы начинаете бояться и подозревать самых близких вам людей, — это климат.
Так учат в школе.
Я болен, и мой недуг похож на длинную, шипящую змею. Когда я узнаю что-то новое, он тоже это узнает.
Если у вас ВИЧ, или рак, или микоз стопы, вы ничему их не можете научить. Когда Эшли Стоун умирал от менингита, он, возможно, знал, что умирает, но его менингит — нет. Менингит ничего не знает. Но моя болезнь знает все, что знаю я. Это было трудно осмыслить, но в ту же секунду, как я это понял, моя болезнь тоже это поняла.
Это то, о чем мы узнали.
Мы узнали про атомы.
Моя болезнь и я.
Мне было тринадцать.
— ПРЕКРАТИ НЕМЕДЛЕННО!
Его лицо покраснело и на шее вздулись вены. Мистер Филипс старался сделать уроки интересными. Его нелегко было вывести из себя.
Но Джейкобу Гринингу это удалось. Я не помню, что именно он сделал. Это случилось на уроке естественных наук, поэтому, вероятнее всего, было как-то связано с газовыми кранами. В кабинете естественных наук на столах установлены краны, к которым подключают бунзеновские горелки. Может, Джейкоб засунул кран в рот и всасывал газ, чтобы посмотреть, что будет. Наверное, это его лицо покраснело, а на шее вздулись вены. Скорее всего, он собирался дунуть на огонек зажигалки, чтобы выдохнуть пламя.
Джейкоб тоже хотел сделать уроки интересными.
Мы познакомились в первый же день.
Вот как это случилось.
Папа научил меня завязывать галстук, как и обещал. Джейкоб пришел в школу без галстука. На перекличке он стал что-то шептать мне в ухо, как давнему знакомому. Он говорил, что ему надо зайти к директору по очень важному и секретному делу. Я не особо вслушивался. Мои мысли были заняты ночным разговором с мамой, когда я сказал, что ненавижу ее. В школу мы ехали в полном молчании. Я прижался лицом к холодному стеклу, а она переключала радиостанции. Я ее обидел и теперь пытался разобраться, насколько для меня это важно. Джейкоб все еще говорил, и только теперь я осознал, что он встревожен. Он захлебывался словами. Ему надо было идти к директору, но у него не было галстука. Из-за этого он так разволновался.
— Если хочешь, возьми мой.
— Правда?
Я отдал ему галстук, он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня. Тогда я завязал ему галстук, опустил воротник и засунул кончик внутрь. Мне кажется, после этого мы подружились. Он сидел рядом со мной на уроках, но на переменах уходил, выскакивая из школьных ворот в развевающейся по ветру куртке с закинутым за спину рюкзаком. У него было особое разрешение не сидеть на переменах в школе, а идти домой. Мы с ним это не обсуждали.
Мистер Филипс стукнул кулаком по нашему столу:
— Это что за безобразие, Джейкоб? Немедленно прекрати эти глупые выходки…
— Прошу прощения, сэр.
Но когда он это сказал, по его прыщавому лицу пробежала улыбка. Удивительно, как быстро мы меняемся: отсутствие школьного галстука его теперь ни капли не волновало.
— Выйди вон из класса. Сейчас же!
Он стал медленно собираться.
— Сумку можешь оставить. Возьмешь ее после звонка.
— Но…
— Вон! Немедленно!
Сидеть рядом с Джейкобом не очень удобно; поскольку он постоянно привлекает к себе внимание, все смотрят и на меня тоже. Тогда я на него сильно рассердился. Вот вопрос:
Что у нас общего с Альбертом Эйнштейном?
1) Мы сделаны из одного набора атомов
2) Мы сделаны из одинаковых атомов
3) Мы сделаны из ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ атомов
Джейкоб Грининг с шумом захлопнул дверь, и мистер Филипс сказал, чтобы мы расселись по местам и посмотрели на белую доску. Хороший вопрос, мне кажется.
— Скажите мне, какой ответ, по-вашему, верен, и запишите его номер у себя в тетради.
— Сэр?
— Да, Салли.
— А что, если мы не знаем, сэр?
— А я и не жду, что вы знаете. Мы будем разбираться вместе. Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Сколько, по-вашему, я вешу?
— Что?
Салли пожала плечами, и я представил, как целую ее в шею и трогаю ее груди.
— Попробуйте угадать.
— Около двенадцати стоунов?
— Близко.
Салли улыбнулась, а потом заметила, как я на нее пялюсь. «Придурок», — показала она мне одними губами. Я отвернулся и взял у Джейкоба карандаш. Странный он все-таки парень — рисует члены на своем собственном пенале.
Никогда такого не понимал.
Мистер Филипс стоял рядом с белой доской.
— Я вешу около одиннадцати с половиной стоунов, или семьдесят четыре килограмма, а это значит, в моем теле примерно 7,4 x1027 атомов.
Так сокращают очень большие числа. Полная запись выглядит вот так:
7 400 000 000 000 000 000 000 000 000
Джейкоб в коридоре пинал ногой стены. Салли копировала в тетрадь нули. Кто-то смотрел в окно. Кто-то раздумывал о том, кем станет, когда вырастет. У кого-то начинала болеть голова. Кто-то хотел в туалет. Кто-то пытался следить за уроком. Кому-то было скучно и противно. Кто-то еще был где-то далеко, и мистер Филипс сказал:
— Это больше, чем песчинок на пляже.
Это Больше, чем ЗВЕЗД во всей ВСЕЛЕННОЙ
Это то, что мы узнали.
Моя болезнь и я.
— Миллиарды лет назад расширяющееся вещество вселенной наполнило пространство атомами, и с тех пор мы, на Земле, их используем. Если не считать случайных комет, метеоритов и межзвездной пыли, с момента образования Земли мы используем одни и те же атомы. В данный момент мы обмениваемся атомами между собой, а также с другими животными, растениями, грибами, почвой…
Мистер Филипс посмотрел на часы, до перемены оставалось совсем чуть-чуть, и все уже начали собираться и разговаривать.
— Потише, пожалуйста. Мы еще не закончили. Так что же у нас общего с Эйнштейном? Первое. Мы сделаны из одного набора атомов? Да! Если не считать незначительных различий, большинство людей сделаны из одних и тех же основных элементов: кислород (65 %), углерод (18 %), водород (10 %) и т. д. Второе утверждение тоже верно, но вот как насчет номера три? Может быть, в ком-нибудь из нас есть частица величайшего физика в истории человечества?
Он огляделся, сделав паузу для большего эффекта.
— К сожалению, очень-очень малая. Но для тех, кто интересуется, я должен сказать, что ответ тоже «да». И не один или два атома, а гораздо больше тех атомов, что когда-то составляли Альберта Эйнштейна, теперь являются частью вашего тела. И не только Эйнштейна, но и Юлия Цезаря, Гитлера, пещерного человека, динозавров…
Прозвеневший звонок оборвал его на полуслове.
Правда, я кое-кого добавил.
Джейкоб ворвался в класс, схватил свой рюкзак и умчался, не обращая внимания на мистера Филипса, который приказал ему остаться. Я не знаю, почему именно в тот день я решил пойти за ним. А может, и не в тот. Может, это был другой день.
Кажется, я ждал под дождем, прячась рядом с домиком для велосипедов — на самом деле это не совсем домик, это больше походило на клетки с навесами, — и когда он выскочил за ворота, хватая ртом воздух, я побежал за ним. Это было недалеко, за несколько улиц от школы, за кварталом с одноэтажными коттеджами и аккуратно подстриженным зеленым газоном.
Думаю, я хотел лишь посмотреть, где он живет. Наверное, я собирался развернуться и пойти обратно, как только он войдет в дом.
— Джейкоб!
Но только я не развернулся.
Я окликнул его.
Тогда это началось: стоило мне только подумать, что я собираюсь что-то сделать, как я уже не мог остановиться. Он поднялся на крыльцо.
— Джейкоб!
Мой голос утонул в ветре. Он закрыл за собой дверь, а я стоял на газоне перед домом, переводя дыхание.
Дождь усилился. Я натянул капюшон и двинулся в обход коттеджа. Дом был маленький, как кукольный. Я не хочу сказать, что он был плох. Я совсем не это имел в виду. И вообще, не надо во всем видеть намеки.
Я аккуратно переступил через пустые цветочные горшки и садового гнома с удочкой. Я не подсматривал. Это нельзя назвать подсматриванием, ведь я пытался привлечь его внимание.
Я его окликнул.
Мне кажется.
Обойдя дом, я увидел большое окно, закрытое жалюзи. Я присел на корточки, вцепившись пальцами в мокрый подоконник.
В первый момент я увидел электрическую кресло-коляску, но в ней никого не было. Женщина лежала в кровати, и Джейкоб склонился над ней, присоединяя зажимы к какому-то подъемному приспособлению. Потом он отошел в сторону и взял пульт управления. Ее тело, подвешенное на огромной петле, стало медленно приподниматься над матрасом. Уверенными и точными движениями Джейкоб двумя руками свернул верхнюю часть подъемника в сторону, вытащил грязные простыни и положил на их место чистые. Я уже не смотрел на него, потому что не мог отвести глаз от лица женщины. Когда он ее повернул, она оказалась подвешена лицом к окну. Ее распухшие руки хлопали по бокам, тусклые глаза смотрели в одну точку.
Темно, ночь, воздух пахнет солью, и Саймон ноет, умоляя меня не копать, говоря, что ему страшно. Но я не слушаю. Я протягиваю ему мокрую, грязную куклу. Ее руки хлопают по бокам. Я держу ее в воздухе. Дождь льет, и Саймон отступает назад, обхватив себя руками. Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.
Я кинулся прочь, споткнулся о каменный горшок, снова поднялся на ноги и, не оборачиваясь, понесся через газон, на другую сторону, в ворота, на школьный двор… Внутри меня сталкивались миллиарды атомов, и многие, многие из них были атомами Саймона. На игровой площадке я рухнул на колени. Меня вырвало.
Мне кажется, следующим уроком была география. А может, и нет. Может, это было в другой день.
Учитель поставила нам видео о погоде и климате. Помните разницу? Свет потушили, чтобы экран было лучше видно, поэтому Джейкоб не заметил, как я взял его пенал и достал оттуда циркуль. Я уже говорил, что случилось потом. Прости, Джейкоб.
Наблюдательный пункт
— Боже мой, да ты себя послушай! Ты говоришь в точности как твой отец. И это ты предлагаешь? Чего ты этим добьешься, Ричард? Вправишь ему мозги?
— Думаешь, нет?
— Чему это его научит?
— Что он, черт возьми, не может…
— Продолжай.
— О, господи, Сьюзен. Но нельзя же вообще ничего не делать.
— Разве я это предлагаю?
Они сидят в круге света от торшера и держатся за руки, по-прежнему держатся за руки, хотя и спорят, что им делать с таким сыном, как я. Мамина голова лежит у отца на плече, вторая бутылка вина почти допита.
— А что тогда?
— Он знает, что так нельзя…
— Это его не останавливает.
— Мы пойдем в школу…
— Да, потому что нас вызвали.
— Нет, нас пригласили. Он подросток. У него переходный возраст. Вспомни себя в его возрасте.
— Я на людей не бросался.
— Он вовсе не…
— Да ты сама себя послушай. Разве это можно назвать нормальным взрослением? И знаешь, что самое обидное?
— Ты разочарован, я понимаю. Я тоже…
— Нет, не в этом дело. Я был разочарован, когда он нагрубил твоей маме. Я был разочарован, когда он стал плохо учиться и, похоже, ему было наплевать. Я был разочарован, когда выяснилось, что он курит, и к тому же курит траву. Я не помню ни одного дня, когда бы он не разочаровывал меня по тому или иному поводу. Но это?
— Ладно, давай не будем.
— Мне стыдно.
Саймон ложился спать на час позже меня, потому что он был старшим. Я чистил зубы, и меня укладывали в кровать, но когда мама спускалась вниз, я следовал за ней.
Если сидеть на четвертой ступеньке сверху и прижать лоб к перилам, то сквозь стеклянную дверь видно большую часть дивана, половину журнального столика и уголок камина. Я смотрел до тех пор, пока темнота прихожей не смыкалась вокруг отсвета гостиной и их негромкие голоса не сливались с моим собственным дыханием, так что иногда я даже не чувствовал, как меня поднимали, и не слышал, как мама называла меня своим шалунишкой. Просто на следующее утро я просыпался в своей уютной, мягкой постели.
Однажды вечером Саймон учился читать. Это случилось вскоре после того, как я присоединился к его занятиям и мы с ним стали читать одну и ту же книгу по очереди.
— Это моя страница, Мэтью. Ты свою уже прочел.
— Я только хочу помочь.
— Я сам справлюсь.
Но у него не очень получалось. Поэтому мама занималась с ним, когда я уже ложился спать, и я смотрел, как она каждый вечер терпеливо объясняет ему одни и те же слова. Ее нежность и терпение были бесконечны. Отца отсылали на дальний конец дивана, так что я видел лишь его ноги в носках, лежащие на журнальном столике.
Саймон читал книжку с картинками «Король-лев», которую ему подарила бабушка Ну. Она стала его любимой, потому что, как только он доходил до той части, где Пумба и Тимон объясняют Симбе, что такое Акуна Матата, папа начинал петь. Самое смешное, что он не помнил слов и где-то к середине всегда оказывалось, что он поет песню короля обезьян, которая совсем даже не из «Короля-льва». Вообще-то, это надо видеть, но получалось действительно очень смешно.
Но только в ту ночь они до этого не дошли, потому что, когда отец Симбы умер — погиб под копытами антилоп, — Саймон вдруг замолчал.
— В чем дело, милый?
— А если папа умрет?
Я уже сказал, что мне было почти не видно отца. И не слышно тоже. Но вы же знаете, что полагается говорить в таких случаях? Наверное, он состроил смешную рожицу, недоуменно распахнул глаза и сказал что-то вроде:
— Ну и ну! Солнышко, ты знаешь что-то такое, чего не знает твой старенький отец?
Обычно этого бывает достаточно, но не в этот раз, потому что Саймон снова сказал:
— Серьезно. А что если ты умрешь? А что если… Если вы оба умрете?
Когда он волновался, ему не хватало дыхания, и от этого становилось только хуже. До моего рождения бывало, что он не мог вздохнуть так долго, что весь синел. Мне мама сказала. И хотя, по ее словам, ему сделали небольшую операцию, чтобы это не повторялось, ее, похоже, это пугало.
— Кто тогда… Что тогда…
Он обхватил себя руками. Я, наверное, выглядел как супергерой, вбежав в комнату в халате, который развевался за моей спиной, как плащ. Вероятно, от неожиданности он отошел от испуга, и я даже не уверен, разобрал ли он мои слова:
— Я буду заботиться о тебе, Саймон. Я всегда буду заботиться о тебе.
Оставшуюся часть мы дочитали все вместе. И когда дошло до «Акуна Матата», мы все вместе запели песню короля обезьян. Я никогда не видел своих родителей такими воодушевленными.
Отец допил остатки вина и потянулся за бутылкой, чтобы налить еще. Мама накрыла его бокал рукой.
— Мы устали. Пойдем спать.
— Я стыжусь своего сына.
— Пожалуйста, не надо.
— Но это так. И не в первый раз.
— Ну и что ты хочешь этим сказать?
— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, и не притворяйся, что тебе самой не стыдно.
— Не смей. Как… Ты просто пьян.
— Пьян?
— Да, пьян. Он наш сын, в конце концов.
Отец отодвинулся на край дивана, и мне были видны только его ноги в носках, лежащие на журнальном столике.
Облако дыма
Джейкоб закрепляет прищепки с одной стороны и смотрит, как я закрепляю с другой.
— Эту на третью отметку, — говорит он.
Я уже выучил.
Но он хочет быть уверенным.
Закончив с приготовлениями, я беру пульт и нажимаю кнопку, приводя в движение механическую руку, которая медленно поднимает ее в воздух.
— Спасибо тебе за помощь, — говорит миссис Грининг.
Сегодня у нее хороший день, бывают дни, когда она не может говорить. Думаю, Джейкоб предпочел бы, чтобы она не разговаривала.
Он вылил содержимое сборника для мочи в пластиковый кувшин, пока я стелил свежие простыни и взбивал подушки.
— Сегодня я посижу в кресле, — сказала она.
Джейкоб подставил электрическое кресло-каталку. Он поддерживал ее шею и голову, а я нажал кнопку. Из кухни донеслось пиканье микроволновки, и он пробормотал:
— Я сейчас. — И пошел за чаем.
— А где поднос?
— Вон там, на столике.
Она указала рукой, но даже это движение далось ей тяжело. У нее были лучшие дни и худшие дни. В худшие она не могла делать вообще ничего.
Я вставил поднос в специальные прорези на ее кресле, и она спросила:
— А за своей мамой ты тоже так ухаживаешь?
— Что? Моя мама не…
У нее была длинная стройная шея, но крючковатый нос. Я не мог решить, кто из них красивее, она или мама. Но, думаю, это не важно.
— То есть я хочу сказать…
— Вот, ма, держи. — Джейкоб вернулся и поставил еду на поднос. — Осторожно, горячо.
Он видел меня. Конечно же, он видел меня. Как я подглядывал в окно, следил за ним, смотрел на его маму. Да какая разница? Кому не хочется разболтать свои секреты?
Меня выгнали из школы на две недели. Мама с папой и я сидели на одном конце стола, а заместитель директора — на другом.