Меня выгнали из школы на две недели. Мама с папой и я сидели на одном конце стола, а заместитель директора — на другом.
— Такое поведение в школе, да и вообще в нашем обществе — недопустимо, — говорила она.
Наверное, мои родители кивали.
Я уткнулся взглядом в ладони: мне было стыдно поднять глаза. Мама сказала, что я очень сожалел о своем поступке и что пришел из школы домой белый, как привидение, а заместитель директора ответила, что она в этом не сомневается, поскольку и она, и другие преподаватели всегда считали меня спокойным, вдумчивым учеником.
Я так сильно сжал кулаки, что на ладони отпечатались полукруглые следы от ногтей. Я чувствовал, что она смотрит на меня, пытаясь проникнуть в мои мысли. Может быть, в семье что-то случилось? Может, меня что-то беспокоит?
Мои родители покачали головами.
Наверное.
Но это все не имело значения, поскольку, когда я вернулся в школу и занял свое место на утренней перекличке, его ухмыляющаяся физиономия появилась рядом со мной.
— Ладно, проехали. Мне было не больно.
Я думаю, ему было нелегко решиться пригласить меня к себе в гости, но тем не менее он это сделал. Он сказал:
— У меня есть «Гранд Зефт Ауто», хочешь поиграть?
Так мы начали дружить. Мы общались после школы. Хотя мне трудно сосредоточиться на играх, даже на тех, что мне раньше нравились. И то же самое с уроками. Вот вроде я слушаю, все понимаю, мне интересно, а в следующий момент голова абсолютно пустая.
Мне было легче сосредоточиться, когда я помогал ему ухаживать за миссис Грининг. Но это случилось не сразу. Сначала я ждал на кухне, пока Джейкоб не сделает все, что нужно, но со временем я стал помогать ему со всякими мелочами: заваривал чай или настраивал радио, пока он измельчал таблетки.
Но через пару месяцев я уже помогал ему во всем и даже решил, что, может быть, после школы пойду учиться на врача.
Я знаю, это глупо.
Сейчас я понимаю.
Я не прошу сочувствия. Раньше меня часто жалели, преимущественно медсестры, как молоденькие, еще не научившиеся держать себя в руках, так и сентиментальные мамаши, которые, глядя на меня, сразу представляли, что такое могло случиться с их собственными детьми. Одна медсестричка однажды сказала мне, что чуть не плакала, читая мою историю болезни. Я послал ее куда подальше. И с этим было покончено.
Прямо сейчас я смотрю на свои руки. Я смотрю на пальцы, стучащие по клавиатуре, на неотмывающиеся темно-коричневые пятна, костяшки, желтые от табака, на обкусанные ногти… Трудно поверить, что я тот же самый человек. Неужели это те же руки, которые переворачивали миссис Грининг в постели, которые аккуратно втирали мазь в ее пролежни, умывали ее и причесывали.
— Мы будем у меня в комнате, ма.
— Хорошо, милый, — сказала она, поднося ко рту ложку горячего пюре и проливая соус. — Только не очень шумите.
Стены его комнаты были увешаны афишами модных в начале 90-х рейвов, вроде «Хелтера Скелтера» и «Фантазии». Это глупо, поскольку в те времена, когда это все происходило, мы были еще детьми, но он любил распространяться, как измельчала и коммерциализировалась танцевальная музыка. Думаю, на самом деле он просто хвастался передо мной своим старшим братом, который оставил ему все это барахло после того, как ушел в армию.
Ну, мне, по крайней мере, так кажется.
Он не умничал, просто хотел поговорить о своем брате, и тогда я начинал говорить о своем. Но я это понял только сейчас, когда написал.
Я открыл гардероб и достал ведро с водой и разрезанной бутылкой из-под кока-колы, плававшей в слое пепла. Этим мы с Джейкобом Гринингом тоже занимались вместе. Он порылся в комоде, извлек оттуда все, что осталось от нашей десятифунтовой порции «вонючки», и стал складывать траву в чашечку из фольги.
Я не знаю, может, вы и курили когда-нибудь бонг, но Джейкоба этому научил его брат. Чтобы наверняка с ног валило.
— Скажи, а что ты такого сделал? — спросил он ни с того, ни с сего.
— Ты о чем?
— Ты знаешь о чем.
— О чем?
Он поджег листья, и бутылка медленно поднялась над водой, заполнив камеру густым белым дымом.
— Почему тебя отчислили из младшей школы? Говорят, что ты…
— И что же они говорят?
Он посмотрел прямо на меня. Вроде как испуганно. Потом сказал:
— Ладно, проехали. Давай, ты первый.
Я встал на колени и сделал длинный, глубокий вдох. Наконец мои губы коснулись воды, и я задержал дыхание.
Он сжал мое плечо.
А может, показалось.
Я задержал дыхание.
— Ты знаешь, о чем я, — снова сказал он, на этот раз тише. — Можешь мне рассказать, если хочешь. Честно…
Я задержал дыхание и начал пересказывать ему его разговор с мамой, который случайно подслушал, когда зашел в кухню. Они говорили о самых обычных вещах, о том, что он делал в школе и какие у нее ужасные боли, а потом она сказала кое-что. Она сказала:
— Твой брат сегодня звонил. Говорил, что тяжело ему в тюрьме, Джейки, очень тяжело…
Знакомое онемение обволокло сознание, сковав мозг. К черту! Я выдохнул, и комната заполнилась дымом.
Он не слушал. Он даже не поднял головы, так что теперь я засомневался, произнес ли я это на самом деле или просто подумал. Но ведь так не бывает, это было сказано громко, в этой комнате, так, может, он сам это сказал? Я плохо соображал, но если бы он это сказал, то его губы шевелились бы? Я уже не мог вспомнить смысл сказанного, хотя голос, наверное, был мне знаком. Я обкурился до бесчувствия и совсем перестал соображать.
— Ты слышал?
— Слышал что? — Джейкоб снова поджег траву, теперь была его очередь. — Что слышал?
— Не знаю.
— Мама звала?
— Нет. Не помню я.
— Что?
— Что ты только что сказал?
И снова все поплыло. Я сказал? Что сказал? Голова совсем не варила.
— Во что будем играть?
Джейкоб включил Плейстейшен-2 и загрузил «Обитель зла». Я сполз на пол, пялясь на экран и погружаясь в насилие. Я мысленно представлял, как стану врачом и всех вылечу — и маму Джейкоба, и свою. И что-то еще, что я не мог рассмотреть за облаком дыма.
Этот вопрос полезен?
5 — Да
4 — Скорее да
3 — Затрудняюсь ответить
2 — Скорее нет
1 — Нет
Интересно, верите вы мне или нет? Обычно мне никто не верит. Мне задавали множество вопросов. Например:
Вы слышите этот голос — его голос — в своей голове, или он исходит снаружи, и что именно он говорит, и отдает ли он вам команды или просто комментирует ваши действия, и выполняли ли вы его приказания, например, вы говорите, ваша мама принимает таблетки, для чего они, есть ли в вашей семье еще ПСИХИ, принимаете ли вы нелегальные препараты, сколько спиртного вы выпиваете в неделю, в день, и как вы сейчас себя чувствуете по шкале 1—10, а если по шкале 1–7 400 000 000 000 000 000 000 000 000, и не мучает ли вас бессонница, не страдаете ли вы отсутствием аппетита, что именно случилось в ту ночь на обрыве, расскажите своими словами, вы помните, можете вспомнить, у вас есть вопросы? И все в таком роде.
Но даже если я изо всех сил стараюсь все вспомнить и говорить только правду, никто не верит ни единому слову из того, что я сказал.
Все, что я делаю, решают за меня. Для этого существует план. Я не шучу. У меня где-то есть экземпляр. Я должен являться на встречи с докторами, медсестрами и всеми остальными, у кого есть настроение поглумиться. Так вот, я хожу на встречи. Эти встречи проводятся ради меня, поэтому все говорят обо мне.
А потом мне дают несколько скрепленных вместе листков бумаги, на которых напечатан мой план.
Там написано, что я должен делать каждый день, например, приходить на групповые занятия сюда, в группы дневного пребывания «Хоуп Роуд», какие таблетки принимать, какие уколы мне будут делать и кто должен за этим следить. А если я не придерживаюсь этого плана, тогда на сцену выходит другой. Он следует за мной, как тень. И это моя жизнь. Мне девятнадцать лет, и единственное, что я могу решать сам, — это как мне рассказывать эту историю. Поэтому тут все серьезно. Было бы здорово, если бы вы мне поверили.
Розовый слон
При правильном свете все еще можно увидеть под слоем краски просвечивающего покемона.
Спальню Саймона превратили в гостевую комнату.
Все было готово за выходные.
— Давно стоило это сделать, — сказал папа.
Он стоял на стремянке и красил стену валиком. Я работал в углах маленькой кисточкой, а мама сортировала вещи: что отдать в секонд-хенд, а что выкинуть.
Папа опустил валик.
— То есть я хотел сказать…
— Я понял, пап…
Он был прав. Если бы мы сделали это сразу, все бы растворилось в большем горе, стало бы частью прощания. Но если долго медлишь в нерешительности, как понять, когда наконец пора? Через год? Год незаметно переходит в два, а потом в три, и в мгновение ока пролетают пять лет, и слон в комнате становится самой комнатой.
На самом деле, это я предложил. Это случилось в субботу, перед тем как моему дедушке должны были оперировать второе колено. Первое ему прооперировали шестью месяцами раньше, и все закончилось благополучно, но бабушке Ну пришлось тяжело. Сначала он передвигался в инвалидном кресле, потом на костылях, поэтому его нужно было часто поднимать. За завтраком мама с папой обсуждали, какая она упрямая и как трудно было ее убедить, чтобы в следующий раз он пожил у нас. Они еще смеялись над тем, с каким облегчением дед вздохнул, когда она в конце концов согласилась. И тогда я вдруг сказал:
— А может, нам сделать в спальне ремонт?
Мы одновременно засунули в рот по ложке хлопьев, и какое-то время все молчали. Это надо было пережевать. Мама проглотила первая. Она сказала:
— Давайте сделаем это прямо сегодня.
Мне кажется, папа поперхнулся молоком. А может, и нет. Память часто меня подводит. Но он никак этого не ожидал.
— Ты серьезно, дорогая? Думаю, твой папа не обидится, если…
— Давай сделаем ему приятное, ладно?
Это как сорвать пластырь.
Нет.
Совсем не так. Это гораздо труднее. Но, как и с пластырем, решившись, надо действовать быстро. Я не даю советов, как справиться с горем. Просто рассказываю, что делали мы. Папа измерил комнату, и к полудню мы уже бродили по Би энд Кью, Алэйд Карпетсам и Икее.
— Ты не принесешь еще газет? — крикнул отец с верхней площадки стремянки. Мама не ответила.
— Как ты там, мам?
Она держалась отлично. В Би энд Кью она прямо-таки кокетничала с продавцом, чтобы нам дали скидку на валики, хотя у них и не было распродажи.
— Я схожу, — беззвучно прошептал мне отец.
Он вытер руки бумажным полотенцем и спустился с лестницы. Я остался в комнате и слушал.
— Можно поменять цвет, Ричард?
— Тебе же этот понравился?
— Я знаю. Мне и сейчас он нравится. Но давай поменяем?
Я слышал, как они обнялись, потом звук поцелуя в щеку.
— Если мы соберемся прямо сейчас, то успеем до закрытия.
Когда они выехали из гаража, отец опустил окно, помахал мне рукой и поднял вверх большой палец. Я вдохнул запах мокрой краски. Потом я намазал немного на руку и дал ей засохнуть. Я плохо разбираюсь в цветах, но, кажется, это был терракотовый, глубокий и теплый. Я сразу понял, что на этот раз они выберут белый или розоватый — цвета, в которые красят стены в залах ожидания или офисах и которые просто не замечаешь.
Когда мы делаем ремонт, мы стираем с комнаты старую индивидуальность и придаем ей новую. Мама могла смириться с потерей старых обоев, занавесок с покемонами и аэропланов на веревочках, но ей не нужна была комната, о которой можно что-то сказать. Она не хотела придавать ей индивидуальность. По крайней мере, я так думаю. Может, это не совсем нормально, но моя мама и есть ненормальная. У нас гораздо больше общего, чем мы хотим признать.
Мы избавились от вещей брата. Даже N64 отправился в магазин подержанных вещей, не говоря уже о трех больших мешках с его одеждой. В воскресенье магазин был закрыт, так что мы просто прикрепили к ним листок с надписью и оставили возле входа. У меня было странное чувство, но уж точно не стоило разводить церемонии из-за старых, ненужных вещей.
Конечно же, коробка с его «сокровищами» осталась на месте. Это даже не обсуждалось. Когда все было закончено, папа аккуратно поставил ее в новый шкаф, и мы вышли из комнаты.
Думаю, очевидно, что после операции на колене дедушка не мог подниматься по лестнице.
Наверное, мы тоже это понимали. Он пробыл у нас до тех пор, пока не начал передвигаться самостоятельно, и все это время спал на раскладном диване в гостиной. Он так и не увидел нашей новой гостевой спальни. С бледно-розовыми стенами.
Вехи
Все было видно по нашим теням. Солнце стояло низко за головой, я крутил педали, а мама бежала рядом, на три-четыре шага позади и подбадривала: «У тебя получается, милый. Получается». Глядя на землю, я видел, что ее тень медленно отстает: переднее колесо сначала пересекло ее колени, потом туловище, потом голову, а мой велосипед мчался вперед и вперед. Я ехал без всякой поддержки.
— Я готов! У меня получится.
— Что? Не слышу, — отозвалась из-за двери спальни мама. — Прошу тебя. Пора собираться.
Я прижался лицом к матрасу, так что подбородок уперся в пружину.
— Сколько времени?
— Почти полдень. Вставай, а то опоздаешь.
Я глубоко вздохнул. Простыни пахли потом и грязью.
— Никуда я не пойду.
— Не говори глупости.
— Пришлют по почте.
— Я тебя не слышу. Можно войти?
— Я сказал, пришлют по почте.
Войдя, она тихонько хлопнула дверь, а потом вздохнула и покачала головой.
— В чем дело?
— Ты даже не встал с постели, — сказала она.
— Я спать хочу.
— Мне казалось…
— Я не говорил, что пойду.
Одним движением она подняла валявшуюся на полу одежду и бросила ее в корзину со стиркой. Стоя посреди комнаты, мама, конечно, не могла не заметить маленькую трубку и коробку с «чертовым зельем» на столике рядом с кроватью, но притворилась, будто ничего такого не видела, и, быстро повернувшись к окну, раздернула занавески.
— Мэтью? Что это?
Мои занавески меня не устраивали, потому что из-под них просачивался свет, тогда я взял несколько пустых коробок из-под хлопьев, расплющил и приклеил к стеклу скотчем.
— Это еще зачем?
— Не трогай! Без них слишком светло.
— Днем должно быть светло, а у тебя тут как в пещере.
— Оставь.
Мама так и осталась стоять с рукой, протянутой, чтобы убрать картонки. Потом она снова задернула занавески, повернулась ко мне и уперла руки в бедра:
— Если у тебя кончился дезодорант, то почему ты не внесешь его в список? Я же не могу следить за всем, что нужно покупать. Для этого список и нужен.
— Слушай, о чем ты? Я разве что-нибудь говорил…
— Тут душно. Мне нетрудно купить тебе «Линкс» или еще что-нибудь, только ты должен внести его в список, потому что…
— О, господи! Я тебя сюда не приглашал.
— А если вдруг к тебе зайдет кто-то из друзей?
— Кто, например?
— Да кто угодно. Джейкоб, например. Дело не в этом. Пожалуйста, прошу, ради меня. Пожалуйста, Мэтт. Даже если тебя самого не интересуют твои отметки, для меня это по-прежнему важно.
В жизни каждого человека существуют вехи. События, которые делают какие-то дни особенными, не похожими на другие.
Вехи начинаются, когда мы еще слишком малы и не знаем об их существовании — это день, когда мы произнесли первое слово и когда сделали первые самостоятельные шаги. Когда первый раз в жизни обошлись ночью без памперса. Когда узнали, что другим людям тоже бывает больно, и когда с наших велосипедов сняли боковые колесики.
Если нам в жизни повезло — а мне повезло, я знаю — нас все время кто-то поддерживает на этом пути. Никто не проплыл за меня бассейн от бортика до бортика, но отец возил меня на плавание, хотя сам так и не научился плавать, и когда мне выдали значок с тигром Тони, в знак того что я теперь могу самостоятельно проплыть пять метров, мама аккуратно пришила его на мои плавки. Я помню множество вех из моего раннего детства: это были и их вехи.
Мама опустила руки, потом сложила их на груди, но в конце концов снова вернула их на прежнее место.
Она нервничала, вот и все.
— Даже если тебя самого не интересуют твои отметки, для меня это по-прежнему важно.
Сначала она проснулась вместе с отцом и отвезла его на работу. В машине они слушали радио. Я не могу знать наверняка, но догадываюсь. Это как раз то, что называется «обоснованное предположение». Передавали местные новости. Корреспондент вел репортаж из какой-то школы, они толком не разобрали из какой. Вполне возможно, что и из моей. Корреспондент сообщал, что средний балл выпускных работ в этом году опять вырос на миллионную долю процента, что мальчики сокращают отставание от девочек, что процент обучающихся на дому вырос, но незначительно, и мама вдруг почувствовала, что в животе у нее все перевернулось. Тут репортер обретает региональный акцент и, обращаясь к группке визжащих девчонок, приглашает одну для непременного интервью. Ну-у, четыре «A» с плюсом, пять «А» и две «B», говорит она, задыхаясь от волнения. Да, и одна «С» по математике, девчонка хихикает. Ненавижу математику.
Выйдя из машины, отец на минутку останавливается.
— Он умный мальчик. Думаю, он неплохо написал.
Мама тихо отвечает:
— Да, я знаю.
Это только догадки, но они «хорошо обоснованы».
Машины едва ползут, с неба сыпется мелкая морось — без дворников уже не обойтись, но они скрипят по стеклу — и мама позволяет себе немного помечтать об идеальном утре.
В это утро, в идеальное утро, она вернется домой и застанет меня уже вставшим с постели. Я буду ждать ее на кухне. Я сделал себе тосты, но не могу проглотить ни кусочка. Я слишком волнуюсь.