Все вышеперечисленное следовало бы считать рациональными доводами в пользу того, что нельзя выиграть у Лужкова в суде. Но был и иррациональный довод — главный. Когда дело об эвакуации автомобиля Комаровского стало известно прессе, когда пресса подхватила эту историю и раскрутила, Лужков, раздосадованный многочисленными вопросами про эвакуаторы, заявил: «Эвакуаторы мы не отменим. Так было и так будет». После этого заявления мэра, сколько бы ни пытался склонный вести переговоры с кем угодно и по любому поводу Аузан поговорить с московскими чиновниками, те только разводили руками: дескать, мэр же сказал — так было и так будет, что же теперь можно сделать, если мэр сказал? Как будто слова градоначальника были непреложнее второго закона термодинамики.
Единственное обстоятельство, делавшее Лужкова в какой-то степени уязвимым, заключалось в том, что градоначальников в Москве в то время еще избирали. И пока дело Комаровского переходило из районного суда в кассационный, опять в районный и опять в кассационный, очередные выборы мэра приближались. Равно как и парламентские и президентские выборы, на которых Лужков и Примаков вместе так или иначе собирались прийти к власти. Надо сказать, правда, что выборы в Москве Лужков всегда уверенно выигрывал. И все же это были выборы.
У Лужкова было достаточно врагов. От знамени российского либерализма Анатолия Чубайса до могущественного по тем временам медиамагната Бориса Березовского. В 99-м, когда дело Комаровского тянулось уже третий год, по разным причинам как Чубайс, так и Березовский развернули против Лужкова дискредитационные кампании в прессе. От либералов кандидатом в мэры выдвинулся бывший неудачливый премьер Сергей Кириенко, и целая толпа людей в рамках его предвыборной кампании делала даже специальную газету «Отечество не выбирают». Название газеты намекало на лужковскую партию. А смысл газеты сплошь сводился к очернению Лужкова. С другой стороны, на Первом канале, принадлежавшем тогда Борису Березовскому, великолепный телеведущий Сергей Доренко развернул против Лужкова настоящую травлю. Травля была отвратительной, но крайне изобретательной: чего стоило хотя бы проведенное с привлечением уважаемых экспертов расследование, в результате которого выяснялось, что рост Лужкова — три сантиметра.
В этой развернутой против Лужкова травле дело Комаровского было бы лыком в строку. Кто угодно поддержал бы его, хоть журналисты, работавшие на Кириенко, хоть журналисты, работавшие на Березовского, кто угодно поднял бы на знамя несчастного мелкого предпринимателя, правозащитника и представителя среднего класса, у которого зарвавшийся московский мэр незаконно отобрал автомобиль и незаконно не отдает. Комаровский лично и вся КонфОП вместе с ним могли бы стать частью антилужковской кампании, но Комаровский, повторим, был потребительского движения беззаветным паладином. Он не хотел отстранить Лужкова от власти в Москве. Он не хотел не допустить Лужкова к власти федеральной. Он даже не очень хотел получить назад свой автомобиль вместе с денежной компенсацией. Он просто хотел отменить в суде один-единственный указ московского градоначальника — указ об эвакуаторах, указ, который нарушал права любого автомобилиста в Москве.
И это сработало. Если бы Комаровский со своим автомобилем, который драматичнейшим образом ржавел под снегом на штрафной стоянке, присоединился к одной из антилужковских политических группировок, он получил бы влиятельных сторонников и значительные денежные ресурсы. Но тогда из его жалобы исчезла бы та святая простота, которая подкупала. В то время люди (а судьи — это ведь тоже люди) с удовольствием следили за публичными политическими баталиями, но не воспринимали их всерьез. Принято было негодовать по поводу лужковской коррупции и лужковского бескультурья, читая газету «Отечество не выбирают», но никому не приходило в голову думать, будто газета эта хочет восстановить справедливость, а не просто подвинуть Лужкова от московской власти и московских ресурсов. Принято было потирать руки и похихикивать, глядя антилужковские программы Доренко, но никому не приходило в голову верить, будто это Доренко восстанавливает справедливость, а не Березовский пытается остановить продвижение Лужкова к федеральной власти.
А Комаровский именно что восстанавливал справедливость.
К тому же все, кто участвовал в антилужковской пропаганде, неплохо, очень неплохо зарабатывали на этом, тогда как Комаровский жертвовал, причем жертвовал священный еще по тем временам для всякого россиянина предмет — автомобиль.
Дорогие лоббисты
Это сработало. Не сразу, конечно, но сработало. В общей сложности Комаровский судился с московским правительством четыре года. Автомобиль его гнил на штрафной стоянке, а Комаровский судился. В районном суде дело было проиграно, а у автомобиля тем временем спустили шины и пошла по крыльям ржавчина. В Московском городском суде дело разбирала судья Ольга Егорова. Она уже прославилась увольнением свободомыслящего судьи Пашина, и ей еще предстояло прославиться давлением на районных судей в процессе Ходорковского. Между двумя этими вехами своей карьеры судья Егорова отказала Комаровскому вторично. А автомобиль его на штрафной стоянке вплавился тем временем на четверть колеса в асфальт летом и проржавел зимой до дыр.
К исходу четвертого года автомобиль Комаровского на штрафной стоянке превратился совсем уже в кучу металлолома, но тут Верховный суд — о чудо! — удовлетворил конфоповский иск и признал незаконным московский закон об эвакуаторах.
Никто уже и не верил. Все ведь знали, что Лужков строит в Москве дом для судей Верховного суда. Все думали, что судьи не захотят ссориться с градоначальником и рисковать квартирами.
Все было как прежде. Диана Сорк все так же излагала свои безупречно подобранные юридические аргументы, которые не сработали уже в районном суде и в городском. Комаровский говорил все те же слова. Журналистов все так же набилось ползала. И вдруг — удовлетворение иска, отмена закона об эвакуаторах, победа гражданина над властью, каковую победу никто прежде не считал возможной. То ли верховные судьи посчитали ниже своего профессионального достоинства принимать неправосудное решение. То ли решили, что на кону не решение градоначальника вовсе, а интересы небольшой частной компании, зарабатывавшей в Москве на эвакуаторах. То ли прошли четыре года, в которые Лужков со всем его политическим весом не сумел прийти к власти, а пришел Путин, и очевидно стало, что не так уж Лужков всесилен. Так или иначе, закон об эвакуаторах отменили, и чуть ли не впервые в России гражданин одержал победу над властью в суде.
Когда приговор был оглашен, Диана Сорк, пораженная своей победой, отошла тихонько в сторонку и не стала ничего комментировать журналистам. С журналистами общался адвокат Ольшанский, никакого отношения к иску Комаровского не имевший, а просто пришедший послушать процесс. После этого случая Ольшанский возглавил «Движение автомобилистов России», и на некоторое время движение это стало влиятельной политической силой.
Когда решение суда вступило в законную силу, журнал «Эксперт» назвал кампанию, развернутую КонфОП против московских эвакуаторов, лучшим лоббистским проектом года и оценил затраты, понадобившиеся для этой блестящей победы над Лужковым, в один миллион долларов. Даже если посчитать зарплату Дианы Сорк за четыре года, даже если бы она не занималась в это время другими делами, даже если включить в затраты и стоимость металлолома, принадлежавшего Комаровскому, да так и оставшегося на штрафной стоянке, журнал «Эксперт» ошибался приблизительно порядка на два, а то и на три.
Когда эвакуаторы с московских улиц убрали, на какой-то вечеринке к Аузану подошел его бывший однокурсник по экономическому факультету МГУ и сказал:
«Саша, компания, которая эвакуацией занималась, — это же моя была компания. Я теперь со всем оборудованием на техосмотр переполз. Скажи честно, КонфОП не затевает какого-нибудь суда против техосмотра, а то разорюсь ведь вконец?»
Аузан заверил бывшего товарища, что против техосмотра пока никакого суда не ожидается и в этой сфере пока можно спокойно граждан обирать. А про себя отметил, что на этой истории с эвакуаторами КонфОП заработал себе репутацию мощной лоббистской организации, настолько мощной, что даже Лужков может быть побежден ею.
Через пару лет эвакуаторы вернулись, конечно, на московские улицы, но вместе с эвакуаторами появилась диспетчерская, немедленно докладывавшая владельцу, куда увезена его машина. А на штрафных стоянках перестали брать плату хотя бы за первый день.
Марочки
Одновременно с делом Комаровского лоббистская репутация КонфОП имела шанс укрепиться и еще на одном политическом деле. В том же 97-м, когда Комаровский отказался забирать со штрафной стоянки свою машину, Аузан имел неожиданный разговор с главой Госстандарта Белоруссии господином Корешковым.
«Что же это вы делаете? — сказал Корешков так, что Аузан принялся спешно вспоминать, что именно натворил накануне. — Куда смотрит ваша КонфОП? — продолжал Корешков так, как будто КонфОП уже заменила в России правительство. — Сейчас же тысячи фур встанут на границе. Все будут марочки наклеивать!»
Про фуры и марочки Аузан точно знал, что не имеет отношения ни к тому ни к другому. Однако Корешков объяснил ему, что Россия вводит новый закон о голографической маркировке всех сертифицированных товаров.
Вернувшись в Москву, Аузан провел небольшое расследование и вскоре действительно обнаружил подготовленный в недрах российского Госстандарта закон о марочках. Бизнес-схема была на удивление похожей на ту, что применялась и в случае московских эвакуаторов. Ради общественного блага, ради защиты потребителей от подделок каждому продавцу вменялось в обязанность купить и наклеить на каждый свой товар специальную голографическую марку, которая удостоверяла бы, что товар сертифицирован. Печатать и распространять голографические марки поручено было, разумеется, частной компании, точно так же, как частной компании в Москве поручено было эвакуировать неправильно припаркованные автомобили. Иными словами, ради общественного блага (защиты прав потребителей) вводился дополнительный налог на все, и собирать этот налог должно было не государство, а частная компания. Нехитрые расчеты привели Аузана к выводу, что тот, кто будет печатать и раздавать предпринимателям эти голографические марки, заработает не меньше миллиарда долларов.
Тогда, в 97-м, Аузану легко удалось остановить этот закон еще на уровне утверждения его правительством. Достаточно было одного разговора с вице-премьером правительства Анатолием Чубайсом, и продвижение закона приостановилось. Во всяком случае приостановилось.
Когда же правительство младореформаторов ушло в отставку, идея закона о голографических марках снова ожила в недрах Госстандарта, и законопроект быстро задвигался сквозь парламентские формальности к принятию. Судя по всему, в принятии этого закона был заинтересован спикер Государственной думы, член фракции коммунистов Геннадий Селезнев. Во всяком случае, спикер очень уверенно вел этот закон от чтения к чтению, оставляя обсуждение марочек на конец заседаний, когда все уже устали и хотят домой, и всячески давая понять своим коллегам-парламентариям, что обсуждаются всего лишь марочки какие-то голографические, всего лишь правила сертификации товаров — технический вопрос, и нету за этими правилами никакого миллиарда долларов ни для какой частной компании.
Историю с голографическими марками Аузан принял близко к сердцу, пожалуй, так же, как принял близко к сердцу Комаровский историю с эвакуацией своего автомобиля. По правде сказать, мы не знаем, могла ли быть борьба КонфОП против эвакуаторов такой затяжной и отчаянной, если бы Комаровский не был обижен эвакуаторами лично. И мы не знаем, занялась бы КонфОП затяжной лоббистской работой в правительстве и парламенте, если бы обнаружилась не эта, а другая какая-нибудь мошенническая схема. На марочки эти Аузан, просто говоря, обиделся: они были ущемлением прав потребителей под видом борьбы за права потребителей. К тому же влиятельность КонфОП в потребительской сфере была уже такова, что Аузан искренне полагал, будто не только правительство и парламент, но даже и просто мошенники не могут мошенничать в сфере защиты потребительских прав, не посоветовавшись с конфоповскими юристами.
Мошенники, надо сказать, вскоре осознали свою ошибку. Когда подан уже был иск и оспаривался уже в суде закон о голографических марках, Аузана пригласил вдруг поговорить один из высших чиновников Госстандарта. В кабинете чиновника находился известный международный бизнесмен, американец российского происхождения, имени которого Аузан до сих пор не называет, опасаясь то ли американских судов, то ли иных, российского происхождения, видов мести.
Бизнесмен этот без всяких обиняков прямо спросил Аузана, какую долю тот хочет в предприятии «Голографические марочки» за то, чтобы КонфОП просто не мешала этому проекту своими разъяснениями в прессе, своими судебными исками и своими беседами про марочки с профильными министрами.
Аузан от доли отказался. Нет, надо понимать: он не был против идеи сертифицирования товаров, он не был против того, чтобы государство контролировало качество всего, что продается в российских магазинах. Он даже не был против того, чтобы какая-то частная компания заработала на производстве голографических марок. Он был против мошенничества, против того, чтобы обложить все товары дополнительным налогом и отдать этот налог на откуп частному лицу. Он сказал: «Поздно. Ничего уже не исправишь. Ваш проект с марочками сделан юридически безграмотно и политически грязно. Теперь можно только закрыть его, а исправить никак нельзя».
На том разговор и кончился. Аузан ушел думать, как бы это еще раз победить государство, сговорившееся с мошенниками. Как бы это так остановить в парламенте продвигаемый лично спикером законопроект, дошедший уже до третьего, как правило технического, чтения.
Глава девятая
Предсказуемая иррациональность
С потребительской точки зрения о парламенте нашем трудно иметь высокое мнение. Строго говоря, Государственную думу Российской Федерации потребитель этой самой Думы, то есть всякий законопослушный гражданин, вообще не очень-то может считать органом законодательной власти, где депутаты представительствуют от имени народа. Скорее, Государственная дума — это что-то вроде тележки в супермаркете, где депутаты собраны, как собирает хозяйка товары с полок — не те, за которыми пришла, а те, которые как бы невзначай принудил ее купить хитрый мерчандайзер, гипнотически расставивший на полках баночки и коробочки. С точки зрения прав потребителя российская политика с самого начала была обманом и продолжает оставаться обманом до сих пор. Разница только в том, что права потребителя колбасы защищаются законом прямого действия, а права потребителя государственных услуг, то бишь гражданина, защищаются опосредованно как-то. Если вам продали бракованный телевизор, обратиться с жалобой можно в любой суд напрямую. Если вам приняли идиотский закон, в суд прямо не обратишься. Если продавец витаминов наврал вам об их чудодейственных свойствах — это в суд. А если наврал парламентарий или чиновник — это называют политикой.
И врали почти всегда.
В 1992 году, когда правительство Гайдара отпустило цены и наполнило таким образом прилавки магазинов, народу было честно сказано, что товаров может быть много, потребителю может быть предоставлен свободный выбор, на рынке может хозяйничать потребитель, а не продавец, но стоит это в десять раз дороже, чем фиксированные государственные цены, и будет еще дорожать. Народ тогда повозмущался, конечно, но новые правила игры принял, однако же исключительно в коммерческой сфере и никак не в социальной.
За колбасу, сметану, штаны и автомобили люди готовы были платить вдесятеро, лишь бы все это было на рынке. За здравоохранение, образование, дороги и безопасность платить никому не приходило голову. Про колбасу, сметану, штаны и автомобили мы хотели знать, насколько все это качественно, раз уж мы за все это так дорого платим. Про здравоохранение, образование, дороги и безопасность мы не спрашивали, сколько нужно заплатить, чтобы все это работало. Ни правительство, ни президент, ни одна из парламентских партий не осмелились сказать избирателям, что социальные блага стоят денег, что никаких денег, кроме денег налогоплательщика, у государства нет и быть не может и что заплатить за хорошее образование, здравоохранение, милицию и дороги придется столько-то.
Любой политик, который сказал бы, что за социальные блага придется платить, проиграл бы выборы. А потому никто и не сказал ни разу. А сами граждане как-то не задумались про то, откуда берутся деньги на школы, больницы, дороги, военные парады и что не могут же эти деньги соткаться из воздуха в нарушение закона Ломоносова — Лавуазье.
За годы потребительской революции мы научились соотносить цену и качество товаров и услуг. Но мы не научились воспринимать государство как услугу, которая стоит денег и качество которой должно соответствовать заплаченным деньгам. Если бы мы научились воспринимать государство как услугу, оплачиваемую нами, вот тут-то и началась бы политика. Правые партии считали бы, что налогов надо платить поменьше и никакой помощи от государства ждать не следует. Они считали бы, что следует за здравоохранение платить самому посредством страховых компаний, за образование своих детей следует платить самому частным школам, за хорошие дороги следует брать плату с проезжающих и так далее. Левые партии считали бы, что налогов надо собирать много, причем с богатых больше, чем с бедных. Они считали бы, что на эти налоги следует учредить бесплатные и равные для всех школы, больницы и дороги. Разные партии выражали бы интересы разных слоев общества, и выиграли бы по тем временам левые, конечно, потому что бедных и немощных было не в пример больше, чем состоятельных и самостоятельных.