В довершение всех бед в день дефолта Александр Аузан и жена его Ирина Виноградова возвращались с работы домой на первом их автомобиле «жигули» четвертой модели и разбили машину, не заметив валявшейся у обочины бетонной тумбы.
Ирина была за рулем, но на дорогу смотрела плохо, все больше думая про то, как же теперь издавать журнал, если сгорели все предназначенные для издания деньги. А Аузан думал, что вот же разговаривал давеча с главою Центробанка Сергеем Дубининым, предлагал же Дубинину ускорить в Государственной думе прохождение закона о страховании банковских вкладов, а Дубинин сказал почему-то, что спешить со страхованием вкладов они не будут. Почему он так сказал? Вот ведь сейчас люди потеряют деньги. А если бы банковские вклады были застрахованы, то не потеряли бы. Или? Или государство не хочет спасать вкладчиков, а хочет спасать банкиров?..
Так думал Аузан, как вдруг автомобиль наскочил на бетонную тумбу, подпрыгнул, развернулся и стал поперек дороги. Из-под капота потекли, шипя, какие-то перегретые жидкости. Опасаясь взрыва, Александр с Ириной вышли из машины, отошли подальше и даже не сказали друг другу ничего, а просто посмотрели друг на друга с одной мыслью — все, все пропало.
Не пропала только волшебная трухачевская методика с листочком бумаги, над которым следовало склониться и спокойно расставить приоритеты. Фокус с листочком сработал и на этот раз.
Во-первых, следовало спасти журнал, ибо никогда не бывает потребительский журнал так нужен, как бывает он нужен во время системного кризиса.
Во-вторых, следовало спасти КонфОП, его финансовую и юридическую службы, ибо никогда не бывает так нужна людям финансовая аналитика и юридическая помощь, как нужна она во время кризиса.
В-третьих, следовало попытаться вытащить из банков те деньги вкладчиков, которые не были вложены в ГКО. Потому что врут ведь банкиры, что сгорело все. Все сгореть не могло. Прячут же что-то, чтобы переложить свои убытки на плечи вкладчиков.
В-четвертых, следовало объявить дефолт незаконным и подать на государство в суд за дефолт, а сгоревшие ГКО записать государству в долг. Потому что это сейчас у государства нет денег, но когда-нибудь ведь появятся.
В-пятых, следовало потребовать от государства, чтобы оно ввело для потребителей в финансовой сфере дополнительные инструменты надежности.
Это был неплохой план. Это было самое тяжелое, но самое азартное для КонфОП время.
Во-первых, Аузан обратился к голландским и британским союзам потребителей, и те проспонсировали на первое время издание «Спроса». Кроме союзов потребителей за финансирование журнала взялся еще и Джордж Сорос, которому по окончании кризиса деньги пытались отдать, но фонд Сороса от возвращения денег отказался, поскольку не было у них такого в бухгалтерской практике, чтобы деньги возвращались.
Во-вторых, юридическая служба КонфОП работала с такой интенсивностью, с какой не работала никогда прежде. Стояли огромные очереди. Людям помогали оформлять иски, и исков было такое множество, что не считаться с ними значило бы для государства привести дело к русскому бунту, бессмысленному и беспощадному. Суды удовлетворяли иски вкладчиков и накладывали аресты на имущество банков.
В-третьих, удавалось иногда найти это самое банковское имущество и расставить ловушки на спрятанные банками деньги вкладчиков, которые прятались, конечно, но все же двигались.
Благодаря своим связям в банковской сфере Трухачев узнавал то и дело, где, как и благодаря каким хитростям прячут банкиры деньги, объявленные сгоревшими. А тогда уж пускали в ход тяжелую артиллерию в лице Аузана. И, например, Аузан приходил на прием к министру юстиции Павлу Крашенинникову и говорил о проблеме исполнения судебных решений. А министр наливал коньячку и спрашивал доверительно: «Что же вы думаете, Александр Александрович, главный судебный пристав берет взятки?»
Аузан пожимал плечами, отказывался этак вот в кабинете министра формулировать уголовные обвинения, но говорил: «Про судебного пристава я не знаю, но, кажется, он единственный человек, который не знает, что банк „МЕНАТЕП“ прячет свои деньги в Доверительном инвестиционном банке».
Крашенинников вызывал главного судебного пристава, посылал арестовать счета Доверительного инвестиционного банка, и пристав бледнел от этого приказания, ибо если КонфОП не боялся почему-то арестовать двадцать миллионов долларов могущественнейшего по тем временам Михаила Ходорковского, то судебный пристав боялся.
Выиграв очередной иск, адвокаты КонфОП старались не отнести исполнительный лист к судебному приставу, а выяснить, где провинившийся банк прячет деньги, и отнести исполнительный лист туда, приложив к исполнительному листу инкассовое поручение. Инкассовое поручение, то есть платежка наоборот, имело приоритет по отношению ко всем другим поручениям. Таким образом деньги «СБС-Агро», например, ловили то ли в томском филиале этого банка, то ли на бирже, куда деньги поступали на несколько минут, чтобы быть конвертированными. Но до конвертации дело не доходило.
Так или иначе, только юристами КонфОП в год кризиса были найдены и переданы вкладчикам примерно два миллиона долларов. И еще на десятки миллионов конфоповцы помогли людям составить иски и разослать инкассы самостоятельно. В 1998 году, когда двухсотметровый коттедж на новом Рижском шоссе стоил двадцать пять тысяч долларов, десятки миллионов — это была огромная сумма.
Да и бизнесом неплохим для КонфОП оказалось это финансовое консультирование. За составление каждого иска юристы КонфОП брали по сто долларов, полагая справедливым взять сто долларов с человека, спасающего десятки тысяч. Постепенно финансовые дела самой КонфОП поправились, и, кроме того, наработался у КонфОП огромный авторитет и политический вес — ненадолго КонфОП стала представителем миллионов обманутых людей, которые требовали у банков и государства возврата денег.
Так или иначе, государство признало, что никто не забудет ему дефолт просто так. Сгоревшие в ГКО деньги все-таки записали государству в долг и от имени граждан торговались, как этот долг реструктурировать и как государство будет его возвращать. Благодаря своему кризисному авторитету Аузан вошел в так называемый Московский клуб кредиторов, где уж по крайней мере настоял на том, что государство вернет сгоревшие в ГКО деньги физическим лицам, некоммерческим организациям и печатным изданиям, если речь шла о деньгах, полученных за подписку.
Когда деньги эти вернулись, Аузан с горечью узнал, что кроме журнала «Спрос» почти ни одно печатное издание даже и не стало их забирать. Деньги за подписку, деньги читателей, были совершенно несущественны для газетных бюджетов. Газеты и журналы жили за счет рекламы или за счет богатых акционеров. И, соответственно, работали не в интересах читателей, а в интересах рекламодателей и акционеров.
И все же это была победа. Пускай и не все, но частично удалось найти и вернуть деньги вкладчиков. В кризис 1998 года впервые банкир в новейшей истории России оказался не всесильным человеком. Впервые вкладчик нашел на банкира хоть какую-то управу. А государство впервые стало всерьез строить систему страхования вкладов, не позволяющую финансистам набрать денег и скрыться, как бывало все 90-е годы.
Финансовая служба КонфОП, Сергей Трухачев, Александр Аузан выиграли в продолжавшейся все 90-е годы гонке, догнали, добрались до самого сердца российского финансового капитализма. Но сделали это тогда, когда сердце уже остановилось, когда опали кровеносные сосуды, соединявшие банки с властью (все банки с самыми верхними эшелонами власти, вне зависимости от партийности). Российская экономика из финансовой превратилась в сырьевую, банки стали для сырьевой экономики всего лишь инструментом, а государственные чиновники переключили свои интересы с финансов на нефть.
Глава восьмая
Разделение властей
В 1998 году, через десять лет после начала перестройки, пережив развал страны, смену одного президента, четырех парламентов и трех правительств, никто тем не менее не предполагал всерьез, что с властью можно спорить. Наверное, сотни лет в России с властью не спорили. Иногда образовывалось безвластие, иногда двоевластие: тогда пассионарные люди выбирали себе одну из властей и сражались против другой. Можно было быть за Петра I против Софьи, за Екатерину против Петра III, за Александра против Павла, за Константина против Николая, за Учредительное собрание против Николая II, за большевиков против Временного правительства, за Сталина против Троцкого, за Горбачева против партийной номенклатуры, за Ельцина против Горбачева, за коммунистическую Думу против Ельцина — все это можно было, но нельзя было быть гражданину самому по себе, против власти один на один или с группой единомышленников. Никогда нельзя было гражданину сказать в лицо царю, президенту или губернатору, что тот делает глупости или творит беззаконие. Никогда нельзя было сделать это так, чтобы царь, президент или губернатор опомнился и беззаконие прекратил, ибо власть в России за века ничуть не утратила своей сакральной природы.
Чтобы выступить против власти, даже в мелочи какой-нибудь, даже в каком-нибудь частном случае, надо было быть сумасшедшим в России. И сумасшедший нашелся.
Олег Комаровский был ведь сумасшедшим на всю голову. Из всей конфоповской компании он единственный был, что называется, профессиональным революционером. Александр Аузан был профессор экономики и всего лишь применял свои экономические знания и академические связи в потребительской сфере. Диана Сорк была адвокатом, просто ее практика складывалась из потребительских дел, а могла бы складываться и из уголовных. Сергей Трухачев был финансовым аналитиком, он работал в КонфОП, но мог бы работать и в банке. У Ирины Виноградовой был журнал, она была редактором. И только у Алика Комаровского, кроме КонфОП, кроме служения идеалам консюмеризма, не было ничего. Он служил потребительской революции, как в средневековых романах рыцарь служит Прекрасной Даме — беззаветно и эксцентрично, совершая отчаянные подвиги и сочиняя восторженные стихи.
Да-да, Комаровский писал о правах потребителей стихи и пел о правах потребителей романсы:
Надо ли удивляться, что и первую серьезную жертву на алтарь потребительской революции принес именно Комаровский?
Был 1997 год. День славянской письменности. Утром Комаровский приехал на работу на своем не первой молодости жигуленке, запарковал машину под окнами КонфОП на Варварке, и, как ему показалось, запарковал по правилам. Но вечером, выйдя с работы, автомобиля на месте не нашел. Автомобиль эвакуировали.
К тому времени в Москве всерьез встала проблема автомобильных пробок. Однако же, решая эту проблему, городские власти не преминули поручить эвакуацию неправильно припаркованных автомобилей частной компании, а частная компания не преминула взимать с граждан за эвакуацию их автомобилей и нахождение их автомобилей на штрафных стоянках плату по тысяче рублей в день. Сложилась забавная схема, в которой городские власти фактически принуждали граждан платить частной компании. Милиция фактически силой перекачивала деньги из карманов горожан в карман бог знает как выбранного частного предпринимателя.
Нарушение правил парковки констатировал милиционер. Теоретически оспорить его решение было возможно. Теоретически можно было спорить и можно было доказывать в суде, что машина припаркована правильно. Но практически, как только милиционер констатировал нарушение правил и составлял свой протокол, эвакуатор немедленно машину забирал и отвозил на штрафную стоянку. Стоянка была частной, платить за нахождение автомобиля там все равно бы пришлось вне зависимости от того, признает суд эвакуацию законной или незаконной. Не оплатив штрафа, забрать машину со штрафной стоянки было нельзя. Оспаривать штраф было довольно бессмысленно, потому что, пока суд да дело, столько можно задолжать штрафной стоянке, что сумма эта превзойдет не только штраф, но, вполне можно себе представить, и цену автомобиля.
К тому же штрафные стоянки находились на окраинах в разных частях города. Никогда нельзя было сказать наверняка, на какую именно стоянку автомобиль увезли, и не было толковой диспетчерской, куда собиралась бы информация со всех штрафных стоянок. Иногда люди неделями ездили со стоянки на стоянку, а через неделю, найдя свой автомобиль, оказывались должны за штрафную стоянку столько, что и забирать машину не имело смысла, особенно если речь шла о проржавевших с советских времен развалюхах, на которых ездили в основном пенсионеры.
По поводу эвакуаторов Александр Аузан не раз пытался поговорить с кем-нибудь в московской мэрии. Речь даже не шла о том, чтобы эвакуацию автомобилей отменить. Необходимость борьбы с пробками понимали более или менее все. Но общество потребителей хотело бы договориться как-то, привести как-то московский закон об эвакуаторах в соответствие с федеральным законом о защите прав потребителей. Добиться хотя бы, чтобы дружественная московской власти частная компания не навязывала потребителям свою услугу по транспортировке и охране их автомобилей на штрафных стоянках.
Однако же договориться с московской властью было не то что трудно, а практически невозможно. Тогдашний московский градоначальник Юрий Лужков, похоже, и знать не хотел, что существуют на свете какие-то общественные организации, что власть может и должна как-то взаимодействовать с ними, что с жалобами горожан, например, на плохую работу водопровода или дурное медицинское обслуживание потребительские организации способны разбираться эффективнее, чем городские чиновники… Мэры других городов с потребительскими, правозащитными и другими разного рода некоммерческими организациями сотрудничали. Мэр Москвы — никогда. Юрий Лужков чувствовал себя и реально был политиком федерального масштаба. Если в политических целях Лужкову требовалась какая-нибудь общественная организация, мэр просто создавал ее из своих же чиновников или близких к мэру дельцов, кормившихся на огромном московском хозяйстве.
Такова была власть. И такой власти паладин потребительского движения Олег Комаровский бросил вызов.
Так было и так будет
Когда машину Комаровского эвакуировали, он нашел ее за пару дней. Но забирать не стал. Вместо этого при помощи Дианы Сорк Комаровский составил и подал в суд жалобу. В иске своем Комаровский требовал признать, что машина его была эвакуирована незаконно, что удерживают ее на штрафной стоянке незаконно, что плату за штрафную стоянку требуют незаконно, что машину должны вернуть, денег должны не брать, а за то время, которое Комаровский вынужденно жил без машины, надо подумать еще, не потребовать ли с городских властей компенсацию морального ущерба. И главное, чего требовал Комаровский, — отменить, вообще отменить саму практику эвакуации автомобилей, по крайней мере в том виде, в котором практика эта сложилась.
Это был невозможный иск, нереальный. Выиграть такое дело в Москве против мэра Лужкова было нельзя. Начать с того, что по тем временам Лужков был единственной в России реальной властью. Президент Ельцин был катастрофически непопулярен. Парламент был расколот приблизительно надвое и чем больше угрожал президенту импичментом, тем больше рисковал быть распущенным. Либеральному правительству Кириенко оставался год, прежде чем оно уйдет в отставку с позором. Да и после этой отставки новое правительство Примакова получит страну в катастрофическом состоянии и не сможет похвастаться уверенностью в завтрашнем дне.
Дело Комаровского в общей сложности рассматривалось в судах четыре года. И все эти годы только Москва казалась оплотом управляемости и стабильности. Лужкова подозревали в коррупции, Лужкова винили в сносе исторических памятников, однако Лужков мало того что управлял городом твердой рукой, так еще и создал федерального масштаба партию «Отечество», партию губернаторов, которая вполне способна была выиграть очередные парламентские выборы. Случись так, Лужков и Примаков возглавили бы страну — один, например, стал бы президентом, другой — премьером. Во всяком случае, так про них принято было думать, а потому спорить с ними было не принято.
Даже и судебная власть вполне контролировалась Лужковым, в Москве-то уж точно. Всякому юристу было ведомо, что в Москве Лужков судов не проигрывает. Московские судьи получали от мэра особые надбавки и льготы. И даже про судей Верховного суда, теоретически не подпадавшего под юрисдикцию Москвы, было известно, что для них московский мэр строит в Москве дом, и как бы само собой подразумевалось, что может ускорить строительство, а может заморозить.
Все вышеперечисленное следовало бы считать рациональными доводами в пользу того, что нельзя выиграть у Лужкова в суде. Но был и иррациональный довод — главный. Когда дело об эвакуации автомобиля Комаровского стало известно прессе, когда пресса подхватила эту историю и раскрутила, Лужков, раздосадованный многочисленными вопросами про эвакуаторы, заявил: «Эвакуаторы мы не отменим. Так было и так будет». После этого заявления мэра, сколько бы ни пытался склонный вести переговоры с кем угодно и по любому поводу Аузан поговорить с московскими чиновниками, те только разводили руками: дескать, мэр же сказал — так было и так будет, что же теперь можно сделать, если мэр сказал? Как будто слова градоначальника были непреложнее второго закона термодинамики.
Единственное обстоятельство, делавшее Лужкова в какой-то степени уязвимым, заключалось в том, что градоначальников в Москве в то время еще избирали. И пока дело Комаровского переходило из районного суда в кассационный, опять в районный и опять в кассационный, очередные выборы мэра приближались. Равно как и парламентские и президентские выборы, на которых Лужков и Примаков вместе так или иначе собирались прийти к власти. Надо сказать, правда, что выборы в Москве Лужков всегда уверенно выигрывал. И все же это были выборы.