Великолепные натуралистически трактованные портретные образы встречаются и в более ранних группах Маццони: в моденском «Рождестве» (1480–85, Модена, собор, крипта) – в виде Иосифа и святой (Бригитты?) изображены заказчики – супруги Поррини[181] (илл. 33); в «Оплакивании» из феррарской церкви Санта Мария делла Роза (1485), в образах Иосифа Аримафейского и Марии – матери Иакова представлены Эрколе I д`Эсте и его жена Элеонора Арагонская[182]; а в образе Иоанна – Аццо д‘Эсте – основатель династии (XIII век)[183] (илл. 34); в «Оплакивании» из Санта Мария дельи Анжели (деи Фрати) в Буссето (после 1475) – в образах Иосифа и Никодима – портреты Джованни Лонги и Джованни Панчера[184].
Введение портретов реальных лиц в сакральные композиции было не ново: существовала давняя традиция изображения донаторов рядом с Христом, Богоматерью и святыми; портретные изображения усопших помещались на надгробиях. Кроме того, в XV веке в Европе существовал культ канонизированных монархов (Карл Великий, Генрих II, Людовик IX) – и, возможно, стремление придать персонажам священной сцены черты правителей и членов их семейств связано с целью их обожествления и прославления.
Было бы неверно рассматривать все натуралистические портреты Маццони только как муляж, механическую копию натуры, наподобие восковых «ex voto». В неаполитанских и моденских портретах, которые являются, несомненно, лучшими среди названных, натурализм в передаче индивидуальных физиономических особенностей модели сочетается у него с почти «психологической» выразительностью черт; эмоциональная сдержанность, значительность выражения – с пластической монументальностью облика; выделение особо характерных деталей – со стремлением увязать конкретный облик живой натуры с необходимыми элементами духовного строя образа, диктуемыми прежде всего конфессиональным характером сюжета, в который мастер вписывает реальные портретные лица. Вне сомнения, особый интерес Маццони к портрету подогревался его возможными контактами с нидерландскими живописцами в Ферраре и в Неаполе[185]. По сути Гвидо – единственный из скульпторов интересующего нас круга был мастером натуралистического портрета.
В этих портретах Маццони поражают поистине «живописное» качество физиономической нюансировки, передающей мельчайшие морщинки и дефекты кожи, распределение светотени на поверхности лица; натурализм по-старчески одутловатых форм лица, шеи и рук, – кстати, служащих великолепным дополнением к характеристике внешности.
Портреты реальных исторических лиц у Маццони отличает не только иллюзионистический натурализм трактовки формы, но и необычное для итальянского портрета соотношение между натурой и идеалом. В образах Эрколе I д‘Эсте (Иосиф в «Оплакивании» из феррарской Санта Мария делла Роза), Альфонсо II Арагонского и его брата Федериго (Никодим и Иосиф в «Оплакивании» из Неаполя) совершенно отсутствует момент идеализации в духе общечеловеческих и героико-гражданственных представлений, выработанных итальянским гуманизмом. В то же время здесь нет и той абстрактной одухотворённости, которая присуща средневековым изображениям святых. Очевидно, что художника необычайно интересовала живая, реальная натура, несмотря на всю условность произведений в целом.
Более примитивно и прямолинейно трактован натуралистический портрет мастером «Оплакивания» из Оратория Сан Джованни в Реджо (Никодим): здесь всё внимание сосредоточено на гримасе, искажающей лицо персонажа; она как бы мотивируется не характером сюжета в целом, но самым непосредственным образом – Никодим держит в руках клещи и смотрит на них (илл. 35).
Несомненно, на основе физиономических наблюдений создавался и натуралистический типаж Маццони. Например, голова старика из утраченного «Рождества» в Буссето (Модена, галерея Эстенезе, илл. 36); Никодим из «Оплакивания» в Сан Джованни делла Буона Морте в Модене (илл. 37).
Существенную роль в сложении типажа играла для Маццони театральная маска. Лица, «придуманные» мастером на основе характерных черт классической трагической театральной маски, сразу можно отличить от тех, в которых очевидны натурные наблюдения: в них значительно меньше мелких деталей; поверхность щёк, скул, лба лепится широкими плоскостями, разделёнными глубокими бороздами; рот, как правило, открыт, и от носа ко рту проходит резкая черта. Такая маска особенно часто применялась им для Марии Магдалины (в венецианском «Оплакивании» из церкви Сан Антонио ди Кастелло; «Оплакивании» из церкви Санта Мария делла Роза в Ферраре, илл. 38).
Грубоватый, простонародный, прозаический по настроению типаж, сопряжённый с жанровым мотивом, присутствует в группе «Рождество» из крипты моденского собора: служанка, пробующая воду, изображена со всей силой наивной непосредственности, сосредоточенно дующей на ложку. У Маццони бытовая деталь не просто приближает священную сцену к событиям самой заурядной повседневности; подробно проработанная в мелочах, она становится как бы самоценной.
Творчество Маццони последнего десятилетия пребывания на родине обнаруживает хорошее знакомство с образцами флорентийской пластики. Это особенно ясно видно на примере моденского «Рождества». В центре композиции – фигура Марии с младенцем на коленях. Крупные, хорошо пластически проработанные формы, красивые мягкие драпировки, осторожный, изящный жест руки, предостерегающий движения младенца, ухватившегося ручкой за корсаж матери, вызывают в памяти «Мадонн» Верроккьо.
С Верроккьо Маццони мог встречаться в Венеции, где тот с 1481 года работал над конным памятником Коллеони. В венецианском «Оплакивании» (церковь Сан Антонио ди Кастелло, ныне – фрагменты в Падуанском музее, 1485–90, илл. 39), особая мягкость трактовки форм, благородная красота образов выдают влияние флорентийского мастера, хотя в целом эта группа была одной из самых экзальтированных по настроению.
Кроме того, если у Гвидо Маццони были контакты с Верроккьо, то он, конечно, не мог не заметить пристрастия последнего к работе с натуралистическими слепками.
Повышенная эмоциональность, даже аффектированность поз и жестов персонажей отличает «Оплакивание» из церкви Санта Мария дельи Анжели в Буссето. Жестикуляция персонажей здесь почти столь же экспрессивна, как и у Никколо дель`Арка (особенно – жесты Богоматери и Марии Магдалины). Не исключено даже, что Никколо мог позаимствовать у Маццони отдельные детали.
Маццони не интересуют или почти не интересуют динамические проблемы. Сами по себе фигуры у него довольно застылы и плотно задрапированы. Зато каждая фигура – это как бы носитель определённого символически выразительного жеста, передающего один из оттенков общего настроения. В этом очевидна связь терракотовых скульптурных групп Маццони и «живых картин» церковного театра.
«Театральность» искусства Маццони проявляется и в его особом интересе к деталям костюма. Костюм для него – важное иллюстративное средство; мастера привлекают не столько пластические проблемы драпировки, сколько подробности фасона, расцветка (группа из Сан Джованни дела Буона Морте).
Крупнейший мастер итальянских «mortori» не избежал влияния северной позднеготической скульптуры, – как стилистического, так и типологического. «Оплакивание» из Оратория Сан Джованни делла Буона Морте в Модене, выполненное мастером после возвращения из Франции (1516)[186], хотя и следующее обычной для Маццони композиции с типичным набором жестов, выделяется характерными для северных памятников сухостью и жёсткостью стиля.
Однако Гвидо Маццони попал во Францию уже вполне сформировавшимся мастером и сам, в свою очередь, оказал влияние на развитие типологии франко-бургундских скульптурных групп «Положение во гроб». Разумеется, он был знаком с ними и раньше: во-первых, через посредство Никколо дель`Арка, который побывал во Франции ещё в конце 50-х годов. К сожалению, нам неизвестно, как выглядели ранние работы Никколо, но вполне вероятно, что их стиль во многом определялся впечатлениями от французских памятников.
Во-вторых, в Италии были мастера, прямо подражавшие северным. Можно назвать несколько монументальных «Оплакиваний», представляющих собой не национальную традицию «mortori», но повторение северных образцов: группа работы веронского скульптора 1460-х годов из церкви Санта Анастазия в Вероне, в которой расстановка фигур и их жестикуляция напоминали немецкие и французские «Оплакивания»[187]; франко-германская по стилю группа из церкви Санта Мария делла Скала в Монкальери, включающая, помимо традиционных персонажей, фигуры двух ангелов с символами страстей[188].
В-третьих, традиция поздней готики была чрезвычайно сильна в североитальянской, особенно феррарской живописи[189].
Среди произведений, подражающих франко-бургундским памятникам, – группа работы Винченцо Онофрио, находящаяся в церкви Сан Петронио в Болонье (около 1490), состоящая из семи фигур, установленных в полукруглой нише, в углублении от уровня пола. Со сценой «Положение во гроб» её роднит сценография – в полумраке тесной ниши человеческие фигуры в монашеских одеждах отбрасывают на стену огромные зловещие тени; мёртвый Христос не лежит на земле, а полусидит, опираясь спиной на саркофаг, покрытый саваном. Эмоциональная трактовка группы сдержанна: жесты спокойны, позы уравновешенны, на лицах – выражение задумчивости, тихой скорби. Выделяется, как обычно, трагическая маска Магдалины: широко раскрытый в неистовом крике рот, короткие волосы, вставшие дыбом. В её фигуре предпринята наивная попытка воспроизвести жест и позу великолепной Магдалины Никколо дель`Арка.
В целом это произведение эклектично и заслуживает внимания только как пример и подтверждение непосредственного знакомства итальянских мастеров с позднеготической скульптурой Севера.
Усиленный драматизм и повышенная эмоциональность, жёсткая трактовка форм, стремление сочетать повествовательность и натурализм с экспрессивной выразительностью, свойственные стилю Агостино Фондуло, сближают его с немецкой позднеготической скульптурой периода расцвета (70–90-е годы XV века), а особенно с творчеством Фейта Штосса[190].
Группа «Оплакивание» в миланской Сан Сатиро, состоящая из тринадцати фигур (восемь стоящих и пять сидящих, лежащих и коленопреклонённых), помещена в нише на фоне фрески, изображающей пустой крест на Голгофе (автором росписи и раскрасчиком скульптур был Антонио Раймонди). В иконографии её соединились тип итальянского mortorio и немецкого vesperbild: тело Христа покоится на коленях Богоматери, которая сама в обмороке падает назад, на руки окружающих её людей. Композиция строится в двух пространственных планах, фигуры второго плана как бы сливаются с фоном. Некоторая скученность, зажатость композиции в нише, боязнь свободного пространства, наряду со стремлением к объёмно-пространственной трактовке группы, вызывают ассоциацию с позднеготическими скульптурными алтарями.
Повествование ведётся на высокой эмоциональной ноте: все персонажи глубоко переживают совершившуюся трагедию, и в каждом образе это переживание воплощается по-своему. Поражает одновременно и анатомический натурализм лиц, подчас до безобразия искажённых горем (Иоанн), и высокая духовность, пронизывающая образы (Богоматерь), – она облагораживает движения, объединяет персонажей общим настроением, смягчает резкость внешнего, натуралистического эффекта. По своему художественному уровню это произведение стоит в одном ряду с таким замечательным памятником поздней готики, как краковский алтарь Фейта Штосса, возникший приблизительно в это же время (1477–89). И в том, и в другом сочетаются натурализм индивидуального (насыщение композиции множеством жизненно-конкретных деталей, реалистическая характеристика фигур и лиц) с идеализмом общего (отвлечённая замкнутость композиции в пространственных пределах ниши, аффектированная резкость и спиритуализм трактовки эмоций, декоративность и стилизация пластической обработки).
Но, если у немецкого мастера между ними нет противоречия, то Фондуло стремится преодолеть эту раздвоенность. Пластика его фигур более жива и насыщенна, чувства более человечны и непосредственны, реалистические детали более убедительны. В поисках нового художественного языка мастер, несомненно, испытал влияние живописного стиля Мантеньи.
По своей пространственной организации группа работы Джакомо Коццарелли из сьенской Оссерванцы, типологически близкая североитальянскому кругу, также напоминает скульптурную часть северного позднеготического алтаря – композиция очень скученная, большие фигуры как бы искусственно втиснуты в неглубокую нишу (а фигура лежащего Христа оказывается фактически за её предела-ми)[191] (илл. 41). Наивная попытка расширить пространство заключается в помещении группы на фоне фрески с пейзажем, построенным по законам ренессансной перспективы. Правда, и фреска и ниша более поздние, но вся конфигурация группы свидетельствует о том, что она изначально была предназначена для установки в нише[192].
Определяющее влияние на становление стиля Коццарелли оказала готизирующая деревянная скульптура сьенской, апулийской и фриулийской школ[193]. Стиль этот совершенно иной, нежели у Никколо дель`Арка, Маццони или Фондуло. В нём отразились свойственные сьенцам мягкость и утонченность, линейная декоративность трактовки, особый лиризм образов в сочетании со стремлением к повествовательной трактовке сюжета. Здесь нет и тени той скорби и экзальтации, которые пронизывали произведения североитальянских мастеров; бросается в глаза несвойственный трагической сцене оттенок слащавости. Позы и жесты фигур разнообразны, но маловыразительны – они как бы продуманно изящны, так же как и красивый рисунок драпировок, как и выражения лиц, похожих друг на друга не только чертами, но и одинаковыми благостными улыбками.
Страдание выражено, пожалуй, только в облике Христа. Однако страдание это скорее экстатическое, напоминающее образы и состояния, предстающие в описаниях мистических откровений и часто воспроизводившиеся в деревянной скульптуре провинциальных школ. Стилю Коццарелли присуща «маньеристическая» изломанность линий, нарочитая непропорциональность фигур (особенно – женских), рафинированность образов.
Ближе к Маццони стоит его флорентийский последователь Дзаккариа Дзакки. Его великолепная группа из Колле Валь д‘Эльза, хотя и не лишена полностью налёта подчеркнутой эстетизации и довольно монументальна – фигуры больше натуральной величины, всё же трогает зрителя искренностью эмоций, пластической выразительностью застывших движений, напоминающих па медленного ритуального танца, благородной простотой образа Марии, мужественностью и почти портретной характерностью Никодима, натурализмом трактовки мёртвого тела Христа.
Это произведение стоит особняком и, бесспорно, выделяется высоким уровнем художественного качества в ряду многочисленных флорентийских образцов plastica savona-roliana.
Собственно говоря, сохранилось их не так уж много и, в основном, – во фрагментах. Виноваты в этом не только время, исторические коллизии и человеческая небрежность. Это скорее «орудия» разрушения, а причина – невысокий художественный уровень большинства вещей, их похожесть друг на друга, типичность, которые сказались сразу, как только терракотовые группы утратили своё основное, культовое значение, как «образы поклонения».
Были среди тосканских терракотовых групп и подлинные шедевры, выдающие как знакомство мастеров с традициями северной готики и следование им – не подражательное, но вполне осознанное и обусловленное идейными причинами, так и их близость ренессансному направлению в скульптуре.
Речь идёт прежде всего о работах братьев делла Роббиа. Атрибуция каждого произведения конкретному мастеру подчас представляет непреодолимую трудность, что объясняется существовавшим внутри мастерской разделением труда. Однако попытки таких уточненных атрибуций всё же предпринимаются. Так, Андреа делла Роббиа приписываются группы «Оплакивание Христа» (1510–25, Мулен, музей), «Рождество» (1515, Флоренция, Госпиталь Св. Марии Магдалины монастыря Сан Марко)[194]; «Рождество» (1460-е, Нью-Йорк, Музей Метрополитен)[195]. Джованни считается автором «Оплакивания» (1510–20, Лондон, Музей Виктории и Альберта)[196]; двух «Оплакиваний» (рубеж XV–XVI веков, Флоренция, Сан Сальваторе аль Монте); «Оплакивания» (того же времени, Флоренция, Сан Феличе ин Пьяцца); «Оплакивания» (около 1500, до II Мировой войны – Берлин, Кайзер-Фридрих Музеум)[197]; «Оплакивания» (1500-е, Лондон, частное собрание)[198]. Хорошо сохранившееся «presepio» (1504, Сьена, Санто Спирито) традиционно считается работой фра Амброджо делла Роббиа[199].
Высоким качеством отличаются терракотовые скульптурные композиции «Оплакивание Христа» (первая четверть XVI века, Лондон, Музей Виктории и Альберта); «presepe» и «Поклонение волхвов» (1470–80, Вольтерра, собор); «presepe» (около 1500, Флоренция, Музей Оспедале дельи Инноченти); «Оплакивание» (около 1517, Кортона, музей Диочезано), также вышедшие из мастерской делла Роббиа.
В основном флорентийские оплакивания трёхфигурные. Это композиции алтарного типа, рассчитанные на фон, с недостаточно тщательно проработанной тыльной стороной. Флорентийцы восприняли не только готическую иконографию «горизонтальной» pietá, точнее – не только формальную сторону этой иконографии.