В основном флорентийские оплакивания трёхфигурные. Это композиции алтарного типа, рассчитанные на фон, с недостаточно тщательно проработанной тыльной стороной. Флорентийцы восприняли не только готическую иконографию «горизонтальной» pietá, точнее – не только формальную сторону этой иконографии.
С одной стороны – эта художественная традиция «мягкого» стиля немецкой скульптуры рубежа XIV–XV веков прямо соответствовала представлениям Савонаролы о культовом образе. Облик Христа всегда отличается благородством и красотой, так же как и у североитальянских мастеров (например, «Христос» из «Оплакивания» работы Андреа делла Роббиа в Мулине и «Христос» из венецианского «Оплакивания», которого Ч. Ньюди назвал «самым красивым из «Христов» Маццони»).
В этих произведениях нет северной экзальтации, бурной динамики поз; напротив – фигурам присуща плавная замедленность жеста, задумчивая плавность движений. Здесь царит теплота человеческих чувств, в основе которых – истинная любовь к Богу, благодарность ему и смирение перед его волей. Для мастеров стремление к обобщению значительно более сильно, чем натуралистический интерес.
С другой стороны, обобщённость идеально правильных форм, идеализированные типы лиц, строгость и простота композиции, спокойствие и величественность образов – это признаки стиля Высокого Возрождения. Они особенно чётко проявились в лучших «Оплакиваниях» Джованни делла Роббиа (из флорентийских церквей Сан Сальваторе аль Монте и Сан Феличе ин Пьяцца и из Музея Виктории и Альберта).
Прекрасно сохранившиеся группы работы скульпторов круга Джованни делла Роббиа (около 1500, Кортона, музей, илл. 44; Терранова Браччолини, церковь Санта Мария, илл. 45) представляют собой композиции из шести фигур (помимо обычных для флорентийских оплакиваний персонажей – Марии, Иоанна и Магдалины, здесь присутствуют Святые жёны, поддерживающие Богоматерь)[200]. Фигуры круглые, но они так связаны между собой жестами, что не могут существовать отдельно друг от друга (Иоанн поддерживает голову, а Магдалина – ноги Христа; тело его покоится на коленях Богоматери, а женщины сзади обнимают её за плечи). В этой композиционной особенности сказалось влияние традиции объёмно-пространственного построения средневековых алтарей.
Если североитальянские мастера-кватрочентисты шли по пути ренессансных художников первого поколения – они искали новые реалистические формы эмпирическим путём, через подражание природе, в большей степени, нежели их флорентийские современники, опираясь на традицию готического натурализма, то авторы флорентийских терракотовых групп конца XV – начала XVI веков использовали уже сложившиеся к этому времени в искусстве Флоренции основы «синтетического» стиля.
В непосредственной близости от них работал молодой Микеланджело. В его раннем творчестве пропагандируемая Савонаролой идея «образа поклонения» в форме группы «Пьета́» нашла, пожалуй, самое блестящее для того времени воплощение («Пьета́», 1498, Рим, собор Святого Петра).
Скульптурные группы из раскрашенной терракоты и зрелищная культура раннего возрождения в Италии
В период раннего Возрождения произведение искусства составляло часть повседневного быта горожанина, и подчас не только как предмет созерцания или утилитарного пользования, но как его труд и творчество. Возведение храмов и памятников, изготовление разного рода предметов для украшения церквей, оформление городских зданий были плодом усилий многих людей, становились важными общественными предприятиями, проявлениями местного и цехового патриотизма.
В это время впервые сформировались самосознание и общественное восприятие художника как творца. Альберти с гордостью утверждает: «В нашей власти достигнуть всяческой похвалы в какой бы то ни было доблести при помощи собственного нашего рвения и умения, а не только по милости природы и времён… Имена наши заслуживают тем большего признания, что мы без всяких наставников и всяких образцов создаём искусства и науки неслыханные и невиданные»[201].
О почти божественной силе таланта говорит и один из первых в истории исследователей искусства Дж. Вазари: «…Помимо прочих чудесных своих свойств талант превращает алчность сильных мира сего в щедрость, укрощает ненависть в человеческом сердце, зарывает в землю всякую зависть и из мирской юдоли возносит до небес тех, кого слава из смертных превратила в бессмертных…»[202].
Тогда же «впервые осознаётся – и тем самым приобретает культурное и эстетическое бытие – проблема зрителя»[203]. Человек средневековья и раннего Возрождения имел необычайно развитые навыки видеть и слушать. Зритель XV века как бы един в двух лицах: формирующееся ренессансное искусство в своём стремлении подражать природе и превзойти её совершенством, требовало новых критериев восприятия, а значит и зрителя нового типа. В то же время, человек той эпохи – по сути ещё частица средневековой толпы, читатель «Библии для неграмотных»; основной интеллектуальной пищей была для него религиозная догматика, воспринимаемая, в первую очередь, через призму сакрального зрелища.
Функционально-художественное предназначение скульптурных групп из раскрашенной терракоты было изначально связано с религиозным действом, с потребностью в новых наглядных культовых формах и образах.
В эпоху Возрождения символико-мифологический мир религии становится всё более экзотерическим; он начинает реально соотноситься с миром действительным, история евангельских персонажей – с жизнью простых смертных.
Маленьких детей учили, что для простоты запоминания Священного писания надо постараться представить себе, что рассказанные в нём события происходят в твоём городе, с твоими близкими или хорошо знакомыми людьми.
В сценах Священной истории, изображённых на стенах храма, даже не искушённый в богословии и истории зритель мог с лёгкостью обнаружить слабо скрытые намёки на действительные события прошлого или современности: благодаря не только реалистически трактованной обстановке, но и введению в эти сцены портретов реальных лиц. Эту традицию во флорентийской монументальной живописи XV века можно проследить, начиная с росписей Мазаччо капеллы Бранкаччи в церкви Санта Мария дель Кармине (1427–28). Яркими примерами являются циклы Доменико Гирландайо в капелле Сассетти в церкви Санта Тринита (1482–86) и в хоре Санта Мария Новелла (1485–90).
Если в первом случае художник как бы переносит священное событие (утверждение францисканского ордена папой Гонорием III) в обстановку современной Флоренции и делает его участниками представителей семьи и окружения Лоренцо Великолепного или соотносит чудесные деяния Святого Франциска (которому посвящена капелла) с фактами из жизни семейства заказчика (воскрешение Франциском Ассизским римского мальчика, при котором присутствуют члены семьи Сассетти); то во втором он изображает представителей семьи Торнабуони не только в традиционном качестве зрителей, но и в образах персонажей евангельской истории («Рождество Богоматери», «Встреча Марии и Елизаветы»).
Мы видели, как это соотношение ещё в Средние века постепенно предопределялось рядом идейных предпосылок. Тогда оно уже находило натуралистическое воплощение в видах зрелищ, непосредственно связанных с культом – ритуальных действах, «антураже» мессы и проповедей, церковном театре. Все они, именно в своих средневековых формах, были унаследованы ранним Возрождением.
Церковное здание, и в особенности его интерьер, как комплекс, объединяющий в себе различные произведения изобразительного искусства, несущий важную смысловую наглядно-иллюстративную нагрузку, являлся местом зримых контактов между изобразительным искусством и игровым зрелищем – церковной службой.
Помимо литургического текста и ритуальных действий клира, на верующего во время мессы воздействовала и сама зрелищная атмосфера храма, в котором на стенах помещались картины и фрески, изображавшие сюжеты из Ветхого и Нового Завета, житий святых; окна заполнялись цветными витражами, создававшими причудливую игру света; вдоль нефов, в нишах и капеллах устанавливались скульптуры, скульптурные группы, представлявшие сцены из Евангелия и иногда трактованные очень натуралистично, вотивные муляжи.
Скульптурная группа, состоящая из отдельных фигур, устанавливалась прямо на полу храма, в непосредственной близости от молящихся. В полумраке интерьера, в мерцающем свете свечей эти застывшие в естественных человеческих позах фигуры казались живыми. К ним можно было подойти вплотную, встать рядом, потрогать рукой – то есть оказаться в обстановке священной сцены уже не мысленно, но реально.
Скорее всего, такие скульптурные группы являлись разновидностью монументальных ex voto, наводнявших итальянские церкви[204]. Объектом паломничества и особенно ревностного поклонения стал уникальный на юге Италии памятник «североитальянского типа» – скульптурная группа «Оплакивание Христа» работы Гвидо Маццони в неаполитанском монастыре Монте Оливето (посетившие его паломники приобретали право на получение индульгенции)[205].
Получалось, что горожанина, вошедшего в церковь, окружала не только живая толпа его сограждан, но и многочисленные натуралистические подобия человека – те же фигуры и лица, часто портретные, которые он видел в реальности и в живописи на стенах. Они служили как бы «посредниками» между зрителем и произведениями изобразительного искусства, находившимися в храме. Звуки органа и хора под сводами храма дополняли зрительное впечатление и создавали в душе верующего настроение отрешённости от земной суеты, устремления к Богу, необходимое во время мессы.
О. Хардисон назвал мессу «основным архетипом христианской культуры», имея в виду влияние форм католического ритуала на развитие изобразительного искусства и театра в эпоху средневековья[206]. Прежде всего, речь здесь должна идти о зрелищной культуре – ведь церковная служба – это не только важнейшая культовая форма, но и яркое зрелище символико-аллегорического характера[207].
Строгая латынь Евангелия была непонятна основной массе верующих, поэтому главным выразительным средством являлся жест, имевший в ритуале такое же значение, как и слово (часто пояснительные ремарки к тексту были намного длиннее, чем сам текст). Интересно, что уже Гонорий Отенский, говоря о роли жеста в христианском ритуале, впервые провёл параллель с античным театром[208]. Ритуальная жестикуляция была достаточно сдержанной – речь может идти всего о нескольких канонических жестах, хорошо известных зрителю и легко прочитываемых (благословение, крестное знамение, распятие, объятие).
На помощь приходили и иные «иллюстративные» средства, рассчитанные на натуралистическое восприятие.
Ещё в X–XI веках в Италии текст Евангелия записывался на больших свитках и снабжался иллюстрациями, которые размещались «вверх ногами» по отношению к тексту. Читая его, священник постепенно спускал свиток с кафедры, и люди, стоявшие внизу поблизости, могли свободно рассматривать изображения на картинках[209].
Чтобы сильнее подействовать на воображение прихожан, сцены из только что прочитанного текста Евангелия разыгрывались перед алтарной преградой в форме «любительского спектакля» силами клира, а священник сопровождал их поучительными комментариями на итальянском языке. Таким образом достигалась очень высокая степень наглядности, которую можно назвать натуралистическим эффектом – легенда материализовалась на глазах зрителя так же как в театре. «…Всё вместе взятое: богослужение клира, присутствующие на нём люди, их натуралистические подобия в виде множества портретных манекенов и вечная литургия на стенах храма со своими участниками – образовало некий священный театр, причудливый theatrum mundi со своей сценой, вернее – сценами, зрителями живыми и изображёнными и такими же актёрами»[210].
Театральное представление и месса в XV веке были очень близки по форме. Многие элементы церковной службы напоминали театральное действо: например, церемониальные процессии, наличие декораций, музыкальный аккомпанемент, диалогическая форма антифонов. Кроме того, торжественная обедня в церкви и яркая мистерия на улицах составляли в то время части единого массового зрелища – религиозного праздника, традиции которого связаны с народной игровой культурой.
Наивная религиозность народа, которой всегда были свойственны «…приверженность к внешним формам, склонность воспринимать абстракции чувственным образом и буквально толковать символ…»[211], а также необыкновенная жизнеспособность народной обрядовой традиции способствовали тому, что зрелищные формы религиозного праздненства складывались под влиянием народной площадной карнавальной культуры. Народная обрядность, со свойственными ей простотой, наивной непосредственностью и иллюстративностью и, в то же время, яркой праздничностью, насыщенная смеховыми элементами, органично соответствовала натуралистическому восприятию зрителя XV столетия.
В XV столетии в городах Италии ежегодно отмечалось до сорока религиозных праздников. Двадцать пять из них были днями почитания святых: каждый город или ремесленный цех старался с наибольшей пышностью восславить своего святого патрона. Повсеместно очень торжественно отмечались праздники, связанные с вехами жизни Христа и Богоматери: Рождество Марии, Благовещение, Рождество Христа, Крещение, Пасха, Вознесение и другие.
Праздничность становится важнейшей отличительной чертой культуры Возрождения, праздник – естественным компонентом жизни города. «…Празднество <…> возвышенный момент народного бытия – момент, когда религиозные, нравственные и поэтические идеалы народа воплощались в зримой форме. Итальянское празднество в его высшей форме подлинный переход из жизни в искусство», – писал Я. Буркхардт[212]. Иными словами, для человека Возрождения слияние всех форм зрелищной культуры в феерии праздничного карнавала означает некую особую форму бытия, в которой превалируют художественность, фантазия, игра[213].
Наряду с литургией, центральным моментом праздника являлось возглавляемое клиром многолюдное шествие по улицам города, во время которого, здесь же на улицах, разыгрывались мистерии[214].
В торжественных церковных процессиях могли участвовать клирики, одетые в костюмы персонажей Священной истории: друг за другом шли «Адам» и «Ева», «Иуда» с мешком денег; ехал на коне «Святой Георгий», волоча за собой тушу дракона; на Рождество – «волхвы» шествовали поклониться младенцу Христу. Процессии сопровождались зрелищными эффектами – так, в Духов день, когда процессия входила в церковь, из-под сводов слетал белый голубь и падали зажжённые клочки пакли.
Во время таких процессий по улицам города на повозках провозились скульптуры или манекены, скульптурные группы, изображавшие персонажей и целые сцены из Евангелия. Иногда их место занимали живые актёры, замершие в определённых позах и образовывавшие «живую картину». Тогда же в церквях выставлялись ящики, передняя стенка которых снималась, открывая устроенную внутри игрушечную сцену – подобие диорамы, изображающей тот или иной сюжет из Евангелия (чаще всего – «Рождество» или «Поклонение волхвов»). О таких «вертепах» мы говорили выше.
Театральное действо, как и церковная служба, носило тогда поучительно-иллюстративный, повествовательный характер, являлось как бы «народной иллюстрацией Священной истории, изображаемой в лицах, в ряде отдельных сцен…»[215] Легендарное событие, далёкое от реальной жизни и осенённое ореолом святости, мистерия делала неожиданно близким, простым и доступным каждому человеку. Более того, в ней события Священной истории сплетались со сценами из будничной жизни.
Важнейшим отличительным признаком театрального действа был его натурализм, выражавшийся с одной стороны в стремлении к эффекту зрительского «соучастия», с другой – в выборе образных средств.
Театр средневековья и раннего Возрождения активно взаимодействовал со всеми видами изобразительного искусства. Тесное взаимопроникновение пластических искусств и театра, живописи и театра, литературы и театра – явление органичное для культуры Возрождения. Оно определялось рядом факторов. Во-первых, «театральностью» культуры, восприятием мира человеком как грандиозной театральной феерии («театральность была присуща культуре Возрождения в большей степени, чем какой-либо другой эпохе…»[216]). Во-вторых, – тем, что в XV веке начал складываться тип ренессансного художника как «uomo universale», обладавшего стремлением проникнуть в таинства всех искусств и во всех попробовать свои силы – «farsi universale di piu Arti excellenti» (М. Пальмьери). В-третьих, – общностью сюжетных источников (прежде всего – это произведения церковной литературы).
В этой связи совершенно особенным представляется положение художника. Зачастую он был связан с театром не только опосредованно, то есть как зритель, наравне со своими согражданами, но и непосредственно – как творец этого театра.
Например, широко известно участие Брунеллески в изготовлении сценических устройств для представления «Благовещения» в церкви Сантиссима Аннунциата во Флоренции в 1439 году; выдающимся декоратором второй половины XV века был Нери ди Биччи, известный также как раскрасчик скульптур; Гвидо Маццони впервые упоминается в качестве festaiuolo – устроителя театральных представлений по случаю прибытия в Модену Элеоноры Арагонской – супруги Эрколе I д`Эсте в 1473 году.
Деятельность такого рода предполагала не только режиссуру, но и участие художника в изготовлении декораций, костюмов и масок. (В Модене существовали специальные мастерские по изготовлению театральных масок; Маццони начинал с этого ремесла.) Известно также, что во время своего пребывания в Неаполе (1489–95) он принимал участие в постановке фарсов при дворе герцога Альфонсо. В 1492 году он собственноручно исполнил фигуры двух «гигантов», предназначенные, скорее всего, для оформления какого-либо празднества[217].