– Очень вкусно. И чай тоже.
– Как и следует. Мясо доставляют по воздуху раз в неделю прямо от поставщика из Бруклина. Итак, у вас было время поразмыслить, так что теперь можете поведать, какие у вас дела с Роблом.
Тони пораскинул умом и решил, что некая доля откровенности все-таки нужна, ведь Гольдштейн и без того знает немало. Тони вляпался по уши отнюдь не по своей вине, и если ради собственного освобождения надо нарушить секретность – что ж, значит, секретности нравится нарушаться.
– Я сказал правду, до сегодняшней ночи я его не встречал. Я прибыл в Мексику прямо из Соединенных Штатов, по поводу вышеупомянутого полотна. Я, ну, искусствовед. – Бакалавр искусствоведения, Государственный университет Сан-Диего, хватит с них и этого. – Я должен был взглянуть на картину и опознать ее, ничего более, а Робл сказал, что картина находится в багажнике его машины. Что было бы дальше, я и понятия не имею, клянусь, это чистая правда.
Медленно кивнув, Гольдштейн шумно отхлебнул чаю.
– Искусствовед, а? Возможно. Скажите-ка мне, мистер Эксперт, в каком году родился Микеланджело?
– Микеланджело? Вообще-то с датами у меня туговато. Конечно, в пятнадцатом веке. Умер он почти в девяносто, где-то около тысяча пятьсот шестидесятого, откуда получается, что родился где-то в тысяча четыреста семидесятых. Верно?
– Не исключено. А кто написал «Толедо в грозу»?
– Эль Греко. Мы что, играем в двадцать вопросов и ответов?
– Нет, остался только один вопрос. Где Хохханде?
– Ладно, ваша взяла. Не знаю. Правду говоря, не знаю даже, картина это или живописец, поскольку слышу это имя первый раз в жизни.
– Почему-то я вам верю, мистер Хоукин. Но хочу, чтобы вы запомнили последнюю фамилию и поразмыслили о ней. Уже поздно, вам надо немного отдохнуть. Наум, которого вы встретили у задней двери пару минут назад, отвезет вас на машине назад. До свиданья. – Когда Тони уже переступал порог, Гольдштейн добавил: – Мы еще встретимся.
«Если это от меня зависит, то не встретимся», – подумал Тони, когда израильтянин с ледяным лицом жестом пригласил его в машину. Допрос был нелегкий, и он держался отнюдь не лучшим образом. Быстро прокрутив в голове происшедшее, Тони осознал, что Гольдштейн вытянул из него куда больше информации, чем предоставил. В благодарность за удар по голове Тони выложил все, что знает об операции «Лютик». Ничего не скажешь, славное начало карьеры в роли секретного агента. Единственное, что он не разболтал, – смерть Дэвидсона.
Покойник. В пылу событий Тони напрочь позабыл о нем, а теперь снова впал в глубочайшую депрессию. Что предпринять дальше? Войти в контакт с цэрэушником Хиггинсоном и спросить дальнейших инструкций? Связаться с ФБР? А как насчет коротенького полетика в Вашингтон, чтобы получить приказы на месте? Вроде бы неплохая идея, лучшая из выданных за сегодняшнюю ночь, и Тони все еще лелеял ее, когда автомобиль остановился за углом отеля. Так и не проронив ни слова, израильтянин умчался прочь, а Тони, озаренный холодным сиянием занимающегося утра, побрел к отелю.
Правда ли, что ночной портье посмотрел на него с подозрением, протягивая ключ? Или нервы натянуты до той степени, когда подозреваешь всех и каждого? Тони уже стосковался по мягкой постели. Лифт долго не шел, а затем, поднявшись всего на этаж, остановился. Коридорный – и не просто коридорный, а тот самый коридорный – с радушной улыбкой вошел в лифт и сделал нечто эдакое с панелью управления, что двери закрылись, но кабина не тронулась.
– У меня имеется бесплатная информация для вас, – доложил коридорный.
– Очень мило. Нельзя ли ознакомиться с ней, пока лифт будет ехать вверх?
– Разумеется, нет, а то узнают, что я с вами беседовал. Вы были добры ко мне, так что я буду добр к вам. Вас в комнате дожидается полицейский офицер.
– Да, Господи, это очень любезно с вашей стороны. Эта новость и вправду интересует меня. Пожалуй, лучше мне просто спуститься и мирно удалиться.
– Подобный курс не рекомендуется, поскольку в вестибюле сидит другой офицер, видевший, как вы пришли.
– Что ж, полиция меня не беспокоит! – Вот уж воистину пустая бравада. – Так что пускайте лифт наверх, чтобы я наконец-то покончил с этим и отправился в постель.
– Через коротенькую секундочку. Полагаю, что сперва вы с радостью вознаградите меня за неустанную заботу о вашей безопасности. Когда полицейские прямо-таки кишмя кишат поблизости, мое молчание наверняка придется вам по душе.
– Да, и полагаю, сто песо придется вам по душе.
– Мне бы пришлось по душе на две сотни больше.
Молча заплатив, Тони проводил взглядом благодарного служителя. Лифт снова пошел вверх, зато сам Тони пал духом и в номер шел, как на казнь.
Отперев дверь и переступив порог, он увидел человека, вольготно развалившегося в кресле, человек перелистывал паспорт Тони и копался в содержимом его «дипломата». Заранее заготовленное фальшивое изумление тут же сменилось неподдельным гневом.
– Кто вы такой, черт возьми, и что тут делаете, а?!
Пришелец – симпатичный темноволосый мужчина в деловом коричневом костюме – дружелюбнейшим образом кивнул, положил бумаги на стол и поднялся.
– Конечно же, вы мистер Тони Хоукин, судя по фото на паспорте. Рад познакомиться. Я Рикардо Гонсалес-и-Альварес, лейтенант полиции.
– А что, звание лейтенанта дает вам право вторгаться сюда и копаться в моих бумагах без ордера на обыск?
– Да, совершенно верно, в Мексике звание дает такое право. Особенно когда личность постояльца ассоциируется с известными иностранными шпионами.
Какое преуменьшение! За считанные часы пребывания в Мексике Тони встретил больше шпионов, чем мексиканцев.
– Весьма серьезное и голословное обвинение, лейтенант, да притом совершенно ложное.
– Боюсь, что все-таки правдивое. Уважаемый нами свидетель – назовем его информатором – сообщил, что Джордж Хиггинсон сегодня ночью приходил к вам в номер, притом не единожды, и вы ушли с ним вместе.
– Хиггинсон никакой не иностранный шпион, он американец.
– Мистер Хоукин, я вас умоляю. В нашей стране любой американец – иностранец. А ЦРУ – иностранная секретная служба. Не будете ли теперь любезны открыть мне, какие у вас дела с Хиггинсоном? Будьте лаконичны и, главное, правдивы.
– У меня нет ответа на ваш вопрос.
– Конечно, нет. Как и у нас нет желания терпеть вас в нашей стране.
– Да, совершенно верно, прошу прощения. Ночка выдалась долгая. Я порядком выпил, совсем не спал. Мы выпивали, вот и все. У меня и в мыслях не было, что Хиггинсон – агент ЦРУ, это для меня большая новость. Отец с ним дружит, просил заглянуть в гости и всякое такое.
Гонсалеса это ни капельки не убедило; надув губы, он побарабанил кончиками пальцев по бумагам.
– Не любопытно ли, что он работает на ЦРУ, а вы – агент ФБР? Подобная взаимосвязь пробуждает подозрения, не так ли?
«Вы забрасываете удочку наугад, лейтенант. Понимаете, что нечто затевается, но не знаете, что именно».
– Вообще-то нет. Дело в том, что население Вашингтона состоит почти из одних государственных служащих, они знакомы между собой, навещают друг друга за границей, все очень просто. А если вы действительно просматривали мои бумаги внимательно, как мне кажется, вы наверняка обнаружили, что я не агент ФБР, а работник агентства, управляющий сувенирным киоском. У вас все?
– Пока что. – Встав, Гонсалес направился к двери. – Еще один вопрос. Где ваш сосед по номеру, мистер Дэвидсон?
Тони дожидался этого вопроса, и небрежность тона не застала его врасплох.
– Честное слово, не знаю. – Истинная правда! – Он взрослый человек и вполне способен позаботиться о себе. У нас с ним просто шапочное знакомство, а номер мы сняли вместе из соображений экономии. У нас с ним разные планы на отпуск, уверяю вас.
Лейтенант Гонсалес долгую минуту пристально смотрел Тони в глаза, после чего неспешно кивнул.
– Пока все, мистер Хоукин. Наверно, мы еще свидимся. И ради вашего же блага надеюсь, что вы не впутались ни в какие дела, входящие в конфликт с нашими мексиканскими законами.
– Доброй ночи, лейтенант.
Вот и все. По крайней мере, на время. Закрывая дверь на замок и засовы, Тони обнаружил, что руки у него явственно трясутся. Мысль о глотке виски в качестве средства от трясучки застила от него свет. Тони щедрой рукой плеснул спиртного в бокал, осушил почти до дна, после чего сбросил пиджак и направился к гардеробу, чтобы повесить его. Усталость навалилась на плечи непомерной тяжестью.
Человек, уставившийся на него из шкафа, держал в руке нацеленный пистолет.
– А теперь и мы можем потолковать, сеньор Хоукин, – провозгласил он.
Глава 5
Тони ничего не оставалось, кроме как оцепенеть и вытаращиться, ибо эта нежданная встреча стала последней каплей, достойным венцом ночи, которая будет являться ему в дурных снах до скончания дней. Это уж чересчур. Он был чересчур измучен, чересчур ошарашен, чтобы испугаться или не удержаться от истеричного смешка. Не в силах сказать или сделать хоть что-нибудь, он просто прирос к месту, а его округлившиеся глаза смахивали на блюдца.
– Доброй ночи, лейтенант.
Вот и все. По крайней мере, на время. Закрывая дверь на замок и засовы, Тони обнаружил, что руки у него явственно трясутся. Мысль о глотке виски в качестве средства от трясучки застила от него свет. Тони щедрой рукой плеснул спиртного в бокал, осушил почти до дна, после чего сбросил пиджак и направился к гардеробу, чтобы повесить его. Усталость навалилась на плечи непомерной тяжестью.
Человек, уставившийся на него из шкафа, держал в руке нацеленный пистолет.
– А теперь и мы можем потолковать, сеньор Хоукин, – провозгласил он.
Глава 5
Тони ничего не оставалось, кроме как оцепенеть и вытаращиться, ибо эта нежданная встреча стала последней каплей, достойным венцом ночи, которая будет являться ему в дурных снах до скончания дней. Это уж чересчур. Он был чересчур измучен, чересчур ошарашен, чтобы испугаться или не удержаться от истеричного смешка. Не в силах сказать или сделать хоть что-нибудь, он просто прирос к месту, а его округлившиеся глаза смахивали на блюдца.
– Оч-чень мудро, – выходя из шкафа и устало обходя Тони, повернувшего голову следом, проговорил незнакомец – пожилой субъект с рассыпавшимися по плечам абсолютно седыми волосами, аккуратно подстриженной седой бородкой и усами, одетый в зеленый костюм безупречного покроя; видневшийся из-под пиджака жилет был сшит, судя по всему, из парчи ручной выделки. Ботинки его были начищены до зеркального блеска, как и никелированный ствол пистолета в его руке. Осторожно зайдя Тони сзади, он быстро и профессионально обыскал его в поисках оружия. Очевидно удовлетворившись результатом, он уселся в кресло, всего минуту назад оставленное лейтенантом полиции, после чего жестом пригласил Тони занять место на кушетке.
– Пожалуйста, устраивайтесь, сеньор Хоукин, чтобы мы могли мило поболтать.
– Не будете ли вы против, если я спрошу, кто вы, черт возьми? – Тони устало рухнул на кушетку, ни на миг не забывая о немигающем зрачке пистолета, все еще направленного на него.
– Разумеется. Меня зовут Карло Д'Изерния. Мое имя вам известно?
– Нет.
– Удивлен. Говорят, вы специалист по живописи, и посему предполагается, что вы слыхали о запрестольном образе из Сапри…
– Погодите-ка, да, конечно, знаете, со мной уже не впервые за ночь играют в двадцать вопросов и ответов. Знаменитый запрестольный образ, пропал, продан шейху, нефтяному магнату, в деле замешан знаменитый перекупщик краденых произведений искусства, итальянское правительство все еще разыскивает его, по фамилии Д'Изерния. Это вы?
– Фамилия та самая. Значит, вы все-таки помните, вот и чудесно. Мне ужасно жаль, что сегодня ночью у вас возникли некоторые затруднения.
– Мне тоже. Ваша работа?
– Как раз напротив. Я сидел за рулем и был вынужден уехать, когда из переулка выскочили плечистые молодые люди. Мои компаньоны полагают, что это событие… как там у вас говорится?.. подорвало операцию. Но я считаю иначе. Я полагал, что мы могли бы поболтать, дабы я мог уяснить, что же стряслось. Я по-прежнему убежден, что американцы могут предоставить необходимую сумму вопреки сегодняшнему фиаско.
– Я бы с радостью вам сказал, но откуда мне знать, что вы тот, за кого себя выдаете? – После сегодняшних событий в душе Тони тоже завелся червячок подозрительности.
– Справедливый вопрос. Упомяну одно название. Операция «Лютик». Оно вам о чем-нибудь говорит? А также покажу вам вот это.
Вытащив из внутреннего кармана пиджака фотографию, он запустил ее по воздуху, так что она, вертясь, приземлилась у ног Тони. Наклонившись, он подобрал цветной снимок необрамленного полотна, прислоненного к каменной стене. «Битва при Ангиари».
– Похоже, все сходится. Если вы были в машине, то знаете о случившемся в тот миг больше, чем я. Меня стукнули по голове. Я очнулся в подсобке ресторана и был подвергнут основательному допросу по вопросам живописи человеком по имени Яков Гольдштейн…
– Кем?! – Д'Изерния подался вперед, напрочь забыв о пистолете и опустив его.
– Гольдштейном. Вам знакома эта фамилия? Это знаменитый охотник на нацистских преступников.
– Я уже слыхал эту фамилию. Продолжайте. – Внешняя невозмутимость вернулась к Д'Изернии, но Тони знал, что она лишь напускная.
– Похоже, ему порядком известно об этой операции. Я отвечал на его вопросы, постаравшись открыть ему как можно меньше. Похоже, он остался удовлетворен, и меня отвезли сюда.
– И все?
– Он еще назвал мне одну фамилию, я ее ни разу не слыхал, и он велел мне запомнить ее и поразмыслить о ней. Хохханде. Она вам что-нибудь говорит?
– Ничего. Что ж, кажется, вы были откровенны со мной, мистер Хоукин. Пожалуй, мы можем вернуться к нашему деловому соглашению, каковое было столь грубо прервано. Могу ли я рассчитывать, что, отложив оружие, не подвергнусь с вашей стороны попытке насилия?
– Да, конечно. С какой стати?
– С какой стати? А с какой стати искусствовед возит в своем багаже большой и острый мясницкий нож? – Д'Изрения указал на пол шкафа, где виднелось это жуткое оружие. – Я обнаружил его в вашем чемодане и убрал за считанные минуты до прихода полиции. Стоять там было крайне неудобно. И с какой же стати вы возите такое оружие?
– Я его не вожу. Я ни разу не видел его до вчерашнего вечера и не клал его в чемодан, клянусь. – Правда от слова до слова, хоть и несколько деформированная.
– Почему-то я вам верю, мистер Хоукин. На мой взгляд, на убийцу вы не похожи. – Пистолет скользнул в карман пиджака. – Посему мы возобновляем торг. Вам известна цена, которую мы запрашиваем за полотно?
– Меня о ней не известили.
– Один миллион долларов. Вам подходит?
– Чудесное круглое число. Если полотно настоящее, это просто мизер.
– Уверяю вас, так оно и есть. И в качестве жеста доброй воли я предлагаю вам вот это. Ваши люди могут осмотреть его и проверить подлинность, после чего вернуть. Тогда мы еще раз организуем для вас возможность взглянуть на полотно.
«Это» оказалось плоским предметом, завернутым в ткань. Развернув ее, Тони увидел деревянный ящичек размером не больше средней книги. Внутри ящичка, закрытого на простенький крючок, лежала старательно закутанная в вату плоская деревянная панель величиной с мужскую ладонь, потемневшая от времени. Но краски на ней оставались такими же яркими и сочными, как в день написания образа. Святой Себастьян, в полном комплекте с кровоточащими ранами и буквально утыканный стрелами. Не удержавшись, Тони громко охнул.
– Утраченная левая панель триптиха работы Челлини! Тоже погибшая при бомбежке музея Монте д'Капителло. – Еще бы ему не узнать панель, ведь перед поездкой в Мексику Тони внимательно перечитал «Утраченные европейские полотна», прекрасную и повергающую в уныние книгу о произведениях искусства, погибших во время войны.
– Совершенно верно.
– Прекрасная… бесценная…
– От начала и до конца. Итак, вам очевидна степень моей доброй воли, если я вверяю ее вам и вашему правительству, мистер Хоукин. Сегодня утро среды, а самолеты летают весьма регулярно. Вернете мне картину в пятницу вечером, после чего наши прерванные торги возобновятся. По рукам?
– Конечно, да! Неужели вы оставите ее у меня?
– Это мой bona fide.[15] Эта панель и полотно да Винчи – единственные картины, сохранившиеся после гибели музея.
– А вы не могли бы посвятить меня в подробности всей этой операции?
– Ваше правительство чрезмерно секретничает даже с собственными секретными агентами? Это бич всех правительств. Что ж, тогда вы должны мысленно вернуться в 1945 год. Война подходит к концу, немцы бегут, победоносные союзные армии готовят смертельный удар. И все же немцы бьются до последнего, как загнанные в угол крысы. Чтобы сломить их сопротивление, в Салерно предпринимается отвлекающий десант, вы наверняка слыхали об этом. На огневые позиции немцев обрушиваются тонны бомб, дабы ослабить их перед десантом, и, когда американские бомбы чуточку промахиваются мимо цели, гибнут абсолютно невинные люди, оказавшиеся поблизости. И не только люди. В глубине страны, но все-таки довольно близко к морю, стоит музей Монте д'Капителло, место паломничества для помешанных на искусстве туристов в промежутках между войнами. Здесь, посреди не ахти какой коллекции сломанных мечей, ржавых лат и прочего средневекового хлама, находятся два упомянутых нами произведения искусства. Воистину национальные сокровища, их следовало убрать куда-нибудь в безопасное место, но кто же мог подумать, что война доберется и до этого уединенного уголка Италии? Ба-бах! Громадные американские бомбы падают немцам на головы, но одна из них залетает чересчур далеко и напрочь уничтожает крыло музея, где висели эти две картины. Насмешка богов, на пару футов подальше, и вместо этих бесценных произведений на воздух взлетел бы хлам эпохи Возрождения. Вот такая байка, воистину очень занимательная, излагается в книгах. Американцы донельзя огорчены, пекущиеся об общественном благе индивидуумы собирают по подписке громадные суммы для восстановления музея. Но картины, увы и ах, возродить невозможно. Впрочем, так ли это? Вы держите в руках половину ответа на этот вопрос.