– Но не здесь, ведь так? – Ульпен покосился на наставника, увидел, что, судя по довольной улыбке, тот собирается сесть на любимого конька. – Известных нам демонологов, – поспешно добавил Ульпен.
Абдаран перевел дыхание.
– Таких нет, – сказал он.
– А боги... ну, они оказывают милости жрецам, но что до других – вряд ли из-за такой малости, как отдавленный кошачий хвост, они станут вмешиваться.
– Как правило, да, – согласился Абдаран.
– Вы думаете, Синасса могла попросить бога присмотреть за мной? – Жрица Синасса жила в Южном Харрисе; Ульпен видел ее раз в раннем детстве, когда подхватил лихорадку и мать возила его лечиться. Ходили слухи, что некогда Абдаран был влюблен в нее.
– А как думаешь ты? – спросил Абдаран. – Ты платил ей за подобное или хотя бы просил ее?
– Нет. – Ульпен снова подбросил дров. – Я не говорил с... Проклятие! – Он бросил остаток дров и встал на колени перед топкой.
Его вина: большая часть растопки прогорела, пока он разговаривал с учителем; последнее подкинутое им бревно вместо того, чтобы оживить огонь, совсем его загасило. Угли все еще тлели, но Ульпен знал: чтобы разжечь огонь снова, этого недостаточно. Он осторожно подул в топку, стараясь заставить дрова разгореться.
– Ну же, ну, – бормотал он. – Гори!
Над горкой дров поднялась струйка дыма – и развеялась.
Не такая уж серьезная проблема – разжечь огонь заново: если больше ничего не поможет, Ульпен загасит его окончательно и зажжет с помощью или огнива, или Триндоловой Вспышки.
Но, разумеется, это будет весьма нудно и подвигнет Абдарана на долгие рассуждения о правильном ведении хозяйства – «нельзя использовать магию в повседневных делах!» и тому подобные благоглупости.
Будь у Ульпена под рукой хоть немного серы, он все же мог бы попробовать исподтишка воспользоваться заклинанием Вспышки, но вся сера хранилась в мастерской, а кроме того, если применить Вспышку к тому, что уже горит, можно устроить взрыв. Железная печь то ли выдержит это, то ли нет, а разорванная на куски печь грозит ему неприятностями куда большими, чем просто занудная лекция.
Он уставился на дрова, мысленно приказывая им загореться...
И они зажглись. Сперва разлилось сияние, неестественно рыжее, потом дерево задымило, занялось, разбрасывая искры, и вспыхнуло.
– Что ты сейчас сделал? – спросил Абдаран, оказавшийся рядом.
– Я... я не знаю! – Ульпен потрясенно уставился в печь.
– Оранжевое сияние, – сказал Абдаран.
– Да, – согласился Ульпен, не отводя глаз от плиты.
– Но ведь ты же как-то сделал это, правда, мой мальчик?
Ульпен кивнул.
– Попробуй повторить. – Абдаран протянул Ульпену деревяшку.
Ульпен непослушными пальцами взял ее. Посмотрел на щепку, потом снова в печь.
Огонь весело пылал – не слабенькие, неверные язычки только что разгоревшегося пламени, а яркое, уверенное полыхание. Чтобы так разгореться, дровам нужно не меньше получаса. Сунуть туда деревяшку – и никакие чары не понадобятся...
Вместо этого Ульпен поднялся, отошел назад и поднял щепку, как факел. А потом уставился на нее и приказал вспыхнул,
Щепка – и рука Ульпена – оранжево засияли. Посыпались искры, и дерево охватило пламя. Внезапный жар был так внезапен и силен, что Ульпен выронил щепку...
И, не касаясь, поймал ее в футе от пола.
– Дело в тебе, – произнес Абдаран. – Ты зачарован.
Ульпен кивнул и, по-прежнему не касаясь, отправил горящую деревяшку в печь.
– Как ты это делаешь? – спросил Абдаран.
– Не знаю, хозяин! – взвыл Ульпен. – А ты знаешь?
Абдаран развел руками.
– Ничего подобного в жизни не видел, – признался он. – И читать тоже не читал, а если мой учитель мне когда-нибудь о таком и рассказывал, так я давно позабыл.
– Но... ты ведь можешь что-нибудь сделать? Ты же маг-наставник!
Абдаран насмешливо поглядел на Ульпена.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он.
– Я... – Ульпен помолчал, внимательно вслушиваясь в себя. – А знаешь – прекрасно. – К своему удивлению, он понял, что чувствует себя лучше, чем когда-либо. Мерзкий тошнотворный привкус ночного кошмара и обычная утренняя слабость в коленках исчезли. Его уныние было вызвано потрясением от новых неожиданно свалившихся способностей, а вовсе не плохим самочувствием.
– Не устал?
– Нет.
– Тогда, значит, это не ведьмовство – я уж было решил, что ты каким-то образом внезапно обучился ему. Но и Кардель, и Луралла говорили, что ведьм зажигание огня страшно изматывает.
– Значит, это не ведьмовство, – повторил Ульпен. Если не считать испуга от неожиданности, зажигание огня скорее возбуждало, а не изматывало. – Разве нет какого-нибудь заклинания, чтобы выяснить, что это? Какого-нибудь прозрения?..
Абдаран фыркнул.
– Ульпен, я, конечно, волшебник и твой наставник, но как ты думаешь – сидел бы я здесь, торгуя приворотными зельями и врачуя скот, будь я способен на подобные прозрения?
Вопрос застал Ульпена врасплох: прежде он никогда ни о чем подобном не задумывался. Абдаран был здесь всегда, единственный волшебник в городе, неотъемлемая часть общины. Ульпену в голову не приходило, что Абдаран может хотеть быть где-то еще.
– Нет, на такое я не способен, – проговорил Абдаран, не дожидаясь ответа Ульпена. – Думаю, тебе лучше поискать кого-нибудь, кто знает о магии больше, чем я.
– Но... – начал Ульпен.
– Думаю, это дело Гильдии, – продолжал Абдаран, не обращая на Ульпена внимания. – Неизвестная магия всегда касается прежде всего Гильдии.
Глаза Ульпена широко раскрылись.
– Даже так?
Он слышал, разумеется, о Гильдии магов и даже состоял в ее членах – дал с полдюжины великих и ужасных клятв, когда только сделался подмастерьем и приступил к изучению тайн магии. Каждый волшебник был обязан вступать в Гильдию; того, кто занимался магией, не будучи членом Гильдии, ждала смерть.
Но Ульпену никогда не приходилось по-настоящему сталкиваться с Гильдией – он ведь был всего лишь подмастерьем Абдарана. За свою жизнь он – да и то мельком – встречался еще только с тремя волшебниками, причем все они были такими же простыми деревенскими волшебниками, как Абдаран, и никак не связывались в сознании Ульпена с Гильдией. Гильдия казалась ему таинственном всемогущей организацией, действующей где-то по ту сторону горизонта.
Он всегда знал, что, когда его ученичество закончится, он предстанет перед представителями Гильдии, чтобы те утвердили – или не утвердили – его в ранге бродячего волшебника; знал он, и что однажды, если ничего не случится, его ждет экзамен в Гильдии на звание мастера и право иметь собственных учеников.
Все это, однако, ожидало его в далеком будущем – до того, как он сделается бродячим волшебником, по самым скромным подсчетам, ему оставалось еще года два – и было тем не менее делом достаточно страшным.
– Ты должен встретиться с магистром, – сказал Абдаран. Глаза Ульпена стали совсем круглыми.
– Вы говорите о главе всей Гильдии?
Абдаран вздрогнул.
– Что? Нет, разумеется, нет. Я говорю о магистре Манрине из Этшара-на-Песках. Он отвечает за эти края, и вовсе не глава всей Гильдии. В мире несколько дюжин магистров. Честно говоря, я не знаю, кто возглавляет Гильдию, и не хочу знать, да и ты, если достаточно мудр, не захочешь.
– Гм, – сказал Ульпен. Это замечание не прибавило ему уверенности в себе.
– Так что собирайся, – отворачиваясь, сказал Абдаран. – Упакуй вещи. Путь до города неблизкий, и чем быстрее мы выйдем, тем лучше.
– А... – Ульпен помедлил, пытаясь сказать что-нибудь умное, но не нашел ничего подходящего и промямлил: – Хорошо, хозяин.
Двух волшебников, наставника и ученика, вот уже с полчаса не было дома, когда к ним за советом явились перепуганные поселяне и фермеры с ближайших хуторов. Им нужно было знать, что означали кошмары, мучившие их прошлой ночью, как быть со странными способностями, обретенными двумя из них, а еще – куда подевались три человека.
Глава 13
Лорд Ханнер не сразу понял, что уже проснулся: все вокруг было слишком непривычным, и сперва он решил, будто видит сон. Однако постепенно он вспомнил прошлую ночь и начал узнавать комнату, в которой находился.
Это спальня дяди Фарана в особняке на Высокой улице – особняке, про который дядюшка никогда ничего не рассказывал Ханнеру.
Ханнер смотрел в обрамленное полированной медью зеркало – оно стояло на прикроватном столике, наполовину скрытом занавесями, и в нем отражалась бронзовая статуэтка, изображающая занимающуюся любовью пару, а дальше – обнаженная мраморная женщина.
Вот почему он решил, что спит: до прошлой ночи подобные скульптуры он видел лишь в садах и парадных залах, и никогда – в спальнях.
Комната тонула в полумраке, но раз Ханнер хоть что-то видит, значит, солнце уже взошло, ведь лампу перед тем, как уснуть, он задул. Ханнер сел.
Свет проникал сквозь ставни и шторы. Ханнер откинул черное шелковое покрывало, сполз с кровати и прошлепал к ближайшему окну. Он раздвинул занавеси и отворил ставни; деревянные створки распахнулись настежь.
Внутрь хлынул свет, заставив Ханнера щуриться и моргать; сперва ему показалось, что он смотрит прямо на солнце. Когда же зрение прояснилось, он понял, что солнца вообще не видно, а прикинув, как расположен дом, сообразил, что окна спальни выходят на север. Его обманул контраст между темнотой зашторенной комнаты и яркостью летнего утра.
Окна выходили на балкон над садом. Ханнер открыл створку и вышел в жар летнего утра. Слева, за стеной, он видел кусок Коронной улицы; прямо перед ним та же улица бежала к перекрестку с Купеческой. Напротив, за садом, стоял, как показалось Ханнеру, купеческий дом – торговец жил над своей лавкой, – а за стеной справа виднелся сад и еще один особняк.
По теням деревьев в саду Ханнер заключил, что сейчас должно быть, середина утра, что-нибудь между восходом и полднем. Он не собирался спать так долго – впрочем, ложиться прошлой ночью так поздно он тоже не собирался.
Прошло уже несколько утренних часов, и с неразберихой которую вызвала загадочная новая магия, вполне могли уже разобраться и кое-что даже успеть исправить.
Ханнер искренне надеялся, что так оно и есть. На видимых участках Коронной и Купеческой улиц никаких разрушений заметно не было – разве что пешеходы и повозки почти отсутствовали, но Ханнер прежде заглядывал в эту часть города редко, а потому и судить, нормально это или нет, не мог. Хорошо виден ему был лишь соседний квартал; ни дыма от горящих домов, ни летающих вдалеке чародеев он разглядеть бы не смог, но те, кого он видел, шли, а не бежали. Добрый знак – и все же, подумалось Ханнеру, успокаиваться пока рано.
Возможно, все кончилось, а возможно – это лишь затишье. Ну, ладно, сказал он себе: глядя из дядюшкиного сада, все равно ничего не разглядишь, кроме того, что в оформлении сада дядюшка проявил куда меньше фантазии, чем в украшении дома. Дорожки были прямыми и широкими, клумбы и живые изгороди – незамысловатыми, статуи – редкими.
Хочешь знать, что происходит, – пойди и выясни. Ханнер вернулся в комнату и взялся за сапоги, мечтая еще и о чистой паре носков.
Еще через минуту, полностью одетый, он был в коридоре. Берна, как он и ожидал, видно не было. У дядиной кровати висел шнур от звонка, но Ханнер не хотел пользоваться им. Не увидел он и никого другого – ни Альрис, ни чародеев. Снизу, однако, доносились голоса. Ханнер начал спускаться по лестнице.
Он был на полпути вниз, когда из дверного проема у подножия лестницы выглянула головка Рудиры. Ее длинные волосы были в полном беспорядке, неуложены и спутаны – если в ее комнате и была расческа, Рудира ею не воспользовалась. Румяна она тем не менее смыла, и это вместе с ярким солнечным светом – а ночью Ханнер видел ее лишь при свете факелов – превратило ее в совершенно другого человека, моложе и привлекательнее, во всяком случае, на взгляд Ханнера.
Ханнер заметил, что одета она в те же самые алые тунику и юбку, мятые оттого, что Рудира в них спала; впрочем, спросил себя Ханнер, а что еще ей было надеть? Он и сам в той же одежде, что и вчера.
Разница в том, решил он, что его наряд куда более подходит к обстановке, а кроме того, дневной свет не обнаруживает ветхости ткани, как в одежде Рудиры.
– А вот и ты! – сказала она. – Мы заждались!
Ханнер не знал, как ей ответить, а потому отвечать не стал; вместо этого он просто кивнул и продолжал спускаться. Рудира встретила его у последней ступеньки, взяла за руку и повела в столовую.
– Милорд. – Берн возник, едва он переступил порог, и низко поклонился. – Я накрыл для тебя во главе стола – как я понял, дядя твой к нам не присоединится?
– Насколько известно мне, до новых распоряжений он останется во дворце.
– А эти люди – они останутся?
– Пока не знаю, – сказал Ханнер. – Мы обсудим это позже.
– Осмелюсь сказать, их слишком много, чтобы я один мог достойно обслужить всех. Если вы останетесь, не лучше ли будет вызвать остальных слуг? У твоего дяди весьма большой штат.
– Я сообщу тебе о нашем решении, – проговорил Ханнер, проходя мимо и переводя взгляд на находящихся в столовой людей – и на саму столовую.
Комната была велика – что и неудивительно в таком-то особняке. Центр ее занимал великолепный инкрустированный слоновой костью стол из блестящего незнакомого Ханнеру дерева, по обе стороны которого стояла дюжина дубовых кресел; одно кресло – побольше, с высокой спинкой – находилось во главе стола. Вдоль восточной и западной стен выстроились четыре изящных буфета, полки и ящики которых блестели инкрустациями; в трех из четырех буфетов верх был застеклен, и за одним из этих стекол что-то двигалось; поскольку для домашнего животного место это подходило мало, Ханнер решил, что дядюшка Фаран раздобыл какую-то оживленную чарами утварь.
Все четыре стены украшали зеркала; три больших витражных окна, частью прикрытых кружевными занавесками, выходили на южную сторону – во двор и на Высокую улицу. В северной стене была большая плотно прикрытая скользящая дверь, а в восточной – две маленькие, сейчас отворенные.
Вокруг стола сидели семеро – по три чародея с каждой стороны и в дальнем конце – сестра Ханнера леди Альрис. Еще четверо чародеев стояли или прохаживались по комнате, не считая Рудиры, которая стояла у Ханнера за плечом. Очевидно, они о чем-то говорили – он ясно слышал с лестницы их голоса, но сейчас все молча смотрели на Ханнера. Ни одного из четверых пленников сюда не привели.
– А где... – начал он.
– Пленники заперты в их комнатах, – ответила Рудира, прежде чем он успел закончить. – Остальные еще спят.
– Если желаешь, милорд, я их разбужу, – предложил Йорн, стоявший у стены.
– Нет необходимости. – Неуверенно, чувствуя себя неуютно под взглядами дюжины пар глаз, он пересек комнату и занял место во главе стола.
Раньше он никогда не сидел во главе стола, и это ему совсем не понравилось: место по праву принадлежало его дяде. Как человек знатный, Ханнер с детства привык отдавать приказы слугам и солдатам и ожидал некоторых знаков почтения, но и сам он всегда был подчинен кому-то: родителям, дяде, правителю, городским сановникам. Ему, конечно, случалось оказываться обладателем самого высокого ранга за столом – но только в дворцовой кухне или в таверне, и никогда – в парадной столовой. Было очень странно сидеть в высоком резном кресле и смотреть вдоль всего стола.
Перед ним стояла чистая тарелка, а поблизости – полупустые блюда с хлебом и ветчиной и кувшин со слабым пивом. Ханнер заметил, что другие не стали дожидаться его, чтобы начать есть; Берн еще не убрал грязную посуду и рассыпанные крошки.
Ножом Ханнер подцепил кусок ветчины, переправил его на тарелку и потянулся за пивом и принесенной Берном оловянной кружкой.
– Милорд, – обратился к нему Йорн, когда Ханнер налил себе пива, – я должен вернуться в часть.
Удивленный, Ханнер поднял взгляд.
– Что, чародейство развеялось? – спросил он, опуская кувшин.
И понял, что должен был спросить об этом раньше, как только спустился и увидел поджидающую его Рудиру. Это было самым главным, единственным, что на самом деле могло повлиять на его поступки.
– Нет, – сказал Йорн.
– Нет,-повторил Зарек. Он сидел слева от Ханнера. – Смотри!
Его тарелка взвилась в воздух, потом снизилась и принялась крутиться; во все стороны полетели хлебные крошки. Одна шлепнулась Ханнеру в пиво.
– Прости. – Тарелка упала с высоты примерно в фут и громко звякнула.
– Ничего. – Ханнер взял кружку и поглядел на плавающую в ней крошку, потом поднял взгляд и заметил полные молчаливого осуждения глаза Берна. Ничего не поделаешь, он слуга, а Зарек, хоть и в отрепьях, – гость; слуге полагается терпеть любые выходки. Ханнер, морщась, залпом осушил кружку и поставил ее на стол.
– Итак, чары по-прежнему здесь, – проговорил он. – А вообще за ночь хоть что-нибудь изменилось?
Остальные переглянулись; сперва все молчали, потом Зарек сказал:
– Так хорошо, как здесь, я не спал долгие годы, спасибо вам за замечательную постель, но больше ничего не было.
– Из дворца ничего не слышно? – Вопрос был задан Альрис, но она посмотрела на Берна.
– Со времени вашего прибытия, милорд, никто не приходил, – отвечал Берн.
– Может, кто-нибудь получал какие-то вести другим способом? – Ханнер оглядел стол и тех, кто стоял вокруг. – Может быть, кому-то было послано сновидение?
Чародеи молча разводили руками.
– Альрис?
– Ничего я не слышала, – замотала головой та. – Если и был какой-то сон, я не помню.
– Мне был сон, – заявила Рудира. – Не послание, нет – кошмар. Очень мерзкий. Огонь, я падаю, задыхаюсь... все мешается, и... что-то будто меня зовет.
С полдюжины голосов зазвучало разом: