Я дала продавцам двадцать куков, и мужики засияли как лампочки.
– «Мы не жадные и не бедные!» Помнишь фразу из первого Джеймса Бонда с Дэниелом Крейгом?
– Нет. У нас этот фильм не показывали.Всю дорогу пытаюсь с карманным словариком составить фразу «мы не жадные и не бедные» по-испански.
Таксист привез нас к дому, похожему на упрощенный вариант советской восьмиэтажки. Слова «жадный» так и не нашла.
Выходим из машины.
Вокруг рядами стоят одинаковые восьмиэтажные дома. На углу винно-водочный ларек с пластмассовым столом и стульями под тентом. Грохочет попса. Спальный район.
Вокруг ларька сидят разомлевшие от пива районные доходяги. Они с нескрываемым любопытством зырят на меня, кое-кто даже показывает пальцем. Похоже, белые сюда давно не совались.
Среди доходяг оказался уже знакомый мне Аледи. Он помахал нам рукой.
Алехандро взял меня за локоть.
– Аледи! Какая встреча! Что ты здесь делаешь?
– Приехал к друзьям. – Аледи кивнул на доходяг.Мы подошли к прилавку. На нем лежат странные корни, больше всего напоминающие картофель. Я видала такие и раньше, но никогда не понимала, что это.
Алехандро купил несколько килограммов таких корней. Стоят они меньше одного песо, и продавщицы долго отказывались принимать песо конвертабль, настаивая, чтобы мы заплатили в песо насьональ.
– Им нельзя торговать за песо конвертабль, но у нас нет песо насьональ, – поясняет Алесандро.
В конце концов он уломал их, и женщины начали отсчитывать сдачу с одного песо конвертабль в песо насьональ. Это примерно то же, что уговорить продавщиц в московском мини-маркете дать сдачу с доллара в рублях.
Продавщицы спорили между собой минут пять и никак не могли сосчитать. Образовалась очередь.
Подошел старик с живым петухом в руке. Стали считать все вместе. Петух, которого держали за ноги, время от времени поднимал голову и косился на всех желтым глазом.
– Скажи им, что сдачи не надо, – шепнула я Алехандро, – я устала.
– Так надо, для порядка. Здесь все проверяют. Я им сразу сказал, что сдачу они могут взять себе. Но они говорят, что порядок – это важно.
Алехандро сгреб горсть выданной мелочи в карман.
В подъезде на стенах не имелось никакой облицовки или покраски. Лестницы, стены и потолок состояли из плит, швы между которыми были грубо замазаны цементом.
Пока мы поднимались по узкой лестнице без перил, из дверей на меня таращились жильцы. Я придерживала юбку, чтобы любопытные соседи не увидели лишнего.Площадки между лестничными пролетами не больше метра в ширину, на этаже четыре квартиры, все двери распахнуты, и видно, как у орущих на полную громкость телевизоров резвятся черномазые детишки.
Пожилая женщина с бровями, вытатуированными толстыми синими линиями на смуглом лице, радостно замахала руками при виде Алехандро.
– Это няня. Когда сестра на работе, она сидит с детьми. – Алехандро обнял ее. – А это моя королева, – сказал он няне по-испански.
Синие брови взлетели на самый верх лба. Няня требовательно оглядела меня с ног до головы.
Амая – сестра Алехандро, веселая великанша, в обтягивающих шортах и короткой маечке, похожая на брата как две капли воды, с любопытством посмотрела на мои туфли, педикюр, платье, улыбнулась во весь рот и пожала мне руку.Трехкомнатная квартира Амаи планировкой похожа на московскую «трешку-распашонку» с той разницей, что между лоджией и гостиной вместо стены арка, а в окнах нет стекол, только железные ставни. На полу линолеум, на стенах краска. Из мебели есть только кресла, обтянутые потрескавшимся кожзамом.
Вечер выдался жаркий. Амая, мерцая огромными черными глазами, поставила передо мной два вентилятора. Но и это мне не помогло, моя кожа горела.
Пока я обалдело разглядывала ее прическу, состоящую из множества косичек, плотно прижатых к голове, она, не говоря ни слова, по-английски забрала сумки со свиной ногой и овощами на кухню, махнув мне рукой, чтобы я сидела и не беспокоилась.
Алехандро взял большой кухонный нож.
– Пойду принесу воды, а то жарко, – сказал он и вышел.Амая подливает мне кока-колы – других напитков в доме нет – и разговаривает со мной на испанском. Я улыбаюсь и машинально киваю, хоть и не понимаю что к чему.
В обоих комнатах на полную громкость работают телевизоры. Племянники Алехандро Анхель и Мария вполглаза смотрят мультики и носятся по квартире, взволнованные моим появлением. В гостиной, в качестве звукового фона, Амая врубила телек с каким-то местным музыкальным шоу.
С улицы из бара слышно заводное регаи.Дети совершенно ошалели, обнаружив, что моя кожа от пребывания на солнце стала малиновой. Они бегают вокруг, трогают мои горящие плечи и кричат:
– Лангуста! Лангуста!
В ажитации выскакивают на лестничную клетку и зовут соседей посмотреть.
Вокруг меня столпились любопытные. Они гладят мою кожу, качают головами и удивляются:
– Действительно лангуста. Вареная лангуста.
Неужели никто из них не видел раньше белых людей, обгоревших на солнце?
Они все наперебой говорят со мной на испанском, задают какие-то вопросы.
– Она ничего не понимает! Это она от солнца покраснела! – кричат дети.
– Невероятно, – качают головами старики, – мы слышали, что с белыми такое бывает, но никогда не видели так близко!
Краем глаза я сквозь проем двери наблюдаю, что на кухне какие-то люди быстро-быстро кромсают на куски кожу и сало, срезая ломти со свиной ноги. Куски они побросали в огромную пароварку и залили маслом. В большом чане замочили фасоль.Алехандро вернулся с гигантским листом алоэ, напоминающим небольшого крокодила. В другой руке у него пакет с тремя двухлитровыми бутылками рома, бутылкой белого сухого и бутылочкой питьевой воды, которую он сразу протянул мне.
Я прижала ледяную бутылку к щеке, и мне стало чуть лучше.
Он ловко разделал алоэ-крокодила ножом и натер мякотью мои плечи, лицо, шею, руки и ноги под одобрительные комментарии соседей, которые тем временем разлили по чашкам ром и увлеклись телешоу. Оставшийся кусок алоэ, Алехандро положил в ванной на полочку перед зеркалом.
Шоу по телеку время от времени прерывается каким-нибудь местным карибским клипом, и тогда все одобрительно комментируют исполнителя, начинают подпевать, а в некоторых случаях вскакивают и пускаются в пляс. Дети, нацепив темные очки, хором поют гангста-рэп и синхронно двигаются, размахивая пластмассовыми пистолетами, – типа подпевка.
Алехандро весело болтает с сестрой, не обращая внимания на звуковую какофонию. Им приходится говорить на повышенных тонах, чтобы слышать себя и друг друга, словно они глуховатые люди. Их сильные голоса привычно перекрывают оба телевизора, ор детей и соседей.
– Белый рис и черные бобы! – гаркнул Алехандро, показывая мне на кухню, где какая-то женщина засыпает рис в огромную кастрюлю, какие встречались раньше в пунктах общественного питания. – Это «белые и негры» – наше традиционное блюдо. Мы любим его!
Мне странно хорошо в этой густой домашней атмосфере, рядом с большими добрыми людьми. Их ритмично льющаяся, почти лишенная согласных звуков речь успокаивает и почти гипнотизирует меня.
В квартиру прибывают все новые и новые люди, видимо соседи позвали друзей. Все радостно болтают, пьют ром, включаются в песни и пляски. Меня поразило, что трехлетние крошки в ярких платьицах из люрекса садятся на корточки, вращая бедрами, трясут кудряшками и выкидывают па, которые не снились нашим заправским московским стриптизершам. Матери танцуют с сыновьями, страстно сливаясь и ритмично трепеща.
Амая и еще какая-то соседка трутся попами об Алехандро, который делает сексуальные движения и, воздев руки, щелкает пальцами.
Поймай мой растерянный взгляд, Амая потянула меня за руку:
– Танцуй с нами! Танцуй как мы!
Она знаками показала мне, что я должна тоже наклониться и потереться попой об Алехандро.
Я почувствовала, что становлюсь вдвое краснее, чем была. Но спорить не было сил, и я выполнила ее желание. Дети пооткрывали рты и замерли от изумления.
Алехандро привлек меня к себе и поцеловал. Дети завизжали от восторга.
Амая схватила Педро за руку:
– Ты что?! Какой пример ты показываешь детям!
Другие женщины тоже закричали:
– Вы с ума сошли! Прекратите целоваться! Здесь дети!
– Ой, я забылся! Извините, извините! – Алехандро раскланялся во все стороны.
И все продолжили трясти бедрами и тереться гениталиями как ни в чем не бывало.
Вдруг я услышала, что в телеке исполняют рэп про пиплов Кахакинта – туповатых, но неунывающих жителей мегаполиса. Так вот откуда приятели Алехандро взяли свой речитатив! Это местный хит.
Услышав знакомые рифмы, Алехандро оживился:
– Эта песня о том, что все зависит от тебя. – Он встал передо мной на колени.
Все расступились, хлопая в ладоши и подпевая, а он молитвенно сложил руки и повторял:
– Слово за тобой! Я принял решение! Теперь все зависит от тебя!
– Слово за тобой! Я принял решение! Теперь все зависит от тебя!
– Что? Что от меня зависит? – спрашивала я, и у меня зачесались глаза, выступили слезы: – Ничего от меня не зависит! – Я почувствовала запах гари, доносящийся из кухни. – Чем-то пахнет! – кричала я, но меня никто не слушал.
Наконец Алехандро встрепенулся:
– Свинина!!!
Все толпой побежали на кухню.
Пароварка издавала неприятный вой, вместе с которым, как из трубы паровоза, из нее вырвалось облако пара или дыма. Свинина превратилась в сухие комочки, которые хозяева высыпали прямо на стол. Я пришла в ужас.
– Это нормально! Это о’кей для нас, – похлопал меня по плечу Алехандро.
Жадные руки быстро разбирали свиные комочки. Не успела я опомниться, как вся свинина исчезла. По тому, как долго ее пережевывали, я поняла, что она, видимо, превратилась в жвачку.
Алехандро наслаждался видом жующих родственников. Его лицо размякло в добродушной улыбке.
– Ми рейна, посмотри, какие у меня прекрасные племянники! Они мне как дети! – С этими словами он блаженно развалился в драном кресле и снова закинул ноги мне на колени. – Сестра получает сорок долларов на электромеханическом заводе. Это большая зарплата у нас. Ей за хорошую работу дали эту квартиру. Но все равно денег не хватает. У Анхеля, – Педро кивнул на одного из своих «прекрасных племенников», – скоро будет день рождения, я хочу подарить ему новые кроссовки.
Я посмотрела на ноги племянничка и увидела, что на них стоптанные кроссовки без задников.
– А где его отец?
– Моя сестра уже два года живет без мужа. Развод.
– Бедные дети…
– Наши родители тоже в разводе. Это типично для нас. Наша мама вышла замуж, родила моих двух сестер и развелась. Потом снова вышла замуж, родила меня и снова развелась. А потом опять вышла замуж и родила еще двоих…
– Так вы с сестрой родные только по матери?
– Да, но ее дети мне как родные! И вон те дети – тоже! – Алехандро показал в проем двери на трех шоколадных очаровашек, резвящихся на лестничной клетке. – Это дети моего брата, он тоже бросил жену. Вон она, в розовом платье. Мы любим ее, потому что она хорошая женщина. Она очень хорошая женщина.
– В твоей семье все разводятся. И ты предлагаешь мне стать твоей женой?
– Ми рейна! Мы с тобой никогда не разведемся! Поверь мне, этого не случится! Я тебя искал всю жизнь!
Я машинально достала из сумки противогрибковую мазь и начала массирующими движениями втирать ее в огромные растрескавшиеся пятки.
Алехандро доволен. Родственники, доедая свинину, поглядывают на него с уважением.– Кансадо? – спросил меня Алехандро.
Я уже знаю, что «кансадо» значит по-испански «устала?».
Я киваю. И его широкие ладони обхватили меня, как суточного цыпленка, и перенесли на матрас, лежащий прямо на полу.
К грязным матрасам мне уже не привыкать.
– Нау релакс! Релакс, ми рейна! Спи!
Я мгновенно заснула.Когда я открыла глаза, было темно. Душная ночь заползала в открытое окно, несмотря на железные ставни. Через полоски металла балконной двери в комнату заглядывает любопытная бледнолицая луна. Интересно, поздравил ли кто-нибудь из моих московских друзей меня с праздником?
Я вспомнила тот вечер на Малеконе, когда огромный лунный шар из-за крепости поманил меня к себе.
Рядом похрапывает Алехандро.
Я выхожу на балкон подышать, смотрю на небо, в который раз безрезультатно стараясь разыскать Большую Медведицу.
На соседнем балконе няня с синими бровями курит сигару. На ней белая ночная рубашка, что придает ей некоторую фантастичность.
– Очун! – сказала она мне, показывая на луну.
– Да, красиво! – кивнула я.
– Очун – это дева, богиня любви. Такая же красавица, как ты. Такие же золотые волосы, – говорит няня на ломаном английском. – А темнота – это Чанго, мужское начало, бог огня и танцев. Он большой, как Алехандро. – Говорить по-английски ей трудно, она машет своей трубкой, подбирая слова, стараясь объяснить мне что-то важное. – Очун спасла рабов, которые хотели сбежать на лодке и начали тонуть. Она превратилась в большую деревянную статую и поплыла по реке. Рабы схватились за нее и выплыли.
– А, понятно…
– Когда Очун и Чанго соединяются, всем людям становится хорошо!
– Да, понимаю…
– Ты – Очун, ты должна спасти Алехандро!
– Спасти? Алехандро?
– Забрать его отсюда, спасти его! Понимаешь? – настаивала няня.
– Да, да, понимаю.
Няня показала на луну, со значением подняла вверх указательный палец и, царственно подобрав подол своей ночнушки, удалилась с балкона.Я вернулась в комнату и легла на матрас. Алехандро обнял меня, не просыпаясь, и издал стон. Заснуть никак не получалось, и я стала представлять деревья в воде.
Так я пролежала с закрытыми глазами до тех пор, пока тьма за окном не стала редеть.
Где-то прокричал петух.
– Я понял тебя, амиго, – тихо сказал Алехандро, встал и вышел из комнаты.
Я видела сквозь неплотно прикрытую дверь, как он бреется, как натирает кожу головы и щеки мякотью алоэ. Потом он тихонько включил телевизор и стал смотреть повтор какого-то бразильского сериала.
Я вышла в гостиную.
– Милый, почему ты не спишь?
– Я привык рано вставать, ми рейна.
– Ты такой счастливый, у тебя есть братья и сестры, а я совсем одна.
Я легла рядом с ним на диван и уткнулась лицом в его ногу. Он гладил мои волосы и смотрел в экран.
Спать у меня уже не получится. Я встала, достала из потайного кармана сумки тысячу евро, положила их в конверт, написала на нем: «Любовнику, брату и другу» – и протянула конверт Алехандро.
– Я хочу, чтобы ты знал: я не туристка, которая однажды уедет и которой все равно, что с тобой случится дальше. Ты помог мне сэкономить деньги благодаря своим связям, и я хочу тебе их отдать. Мне будет спокойнее знать, что на всякий экстренный случай у тебя есть эта сумма.
Он не спешил брать его.
– «Любовнику, брату, другу»? – прочитал он.
– Как ты знаешь, у меня есть муж, и мы с ним многое пережили. Но так случилось, что мы с тобой стали любовниками. Я хочу, чтобы ты видел во мне еще и друга, и относился ко мне, как к своей сестре. Наверное, потому, что у меня никогда не было братьев. – По его лицу я видела, что он очень удивлен и не знает, как реагировать. – Эти деньги тебе понадобятся, например, чтобы оформить визу в Россию.
Он сидел и просто смотрел на меня.
– Здесь больше, чем потребуется на оформление визы, в любом случае ты сможешь распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению. Можешь купить кроссовки Анхелю.
«Ну, отреагируй же как-нибудь! – думала я. – Открой конверт!».
Но он все сидел и смотрел на меня. Вдруг из его глаз покатились слезы.
– Я ничего не могу поделать. Я, Кахакинта, плачу как ребенок. Что ты со мной делаешь? Я больше не могу быть сильным. Ты пробила мою броню, ты открыла мое сердце.
– Милый, сила не в силе, а в правде. Это хорошие слезы.
Он сидел неподвижно и выглядел действительно как маленький мальчик, который увеличился до двух метров в высоту.Я собралась принять душ, увидела его бело-голубую тенниску, висящую на крючке в ванной, и решила ее постирать.
Почти всю ванную комнату занимает бестолковая стиральная машина кубинского производства. Внешне она выглядит, как стиралка, какие были в Советском Союзе у моей бабушки. Корпус, похожий на бочку, и сливной шланг, опущенный в раковину.
Я бы такому агрегату сейчас даже старые джинсы не доверила. Не хочу такую стиральную машину.Вода падала из душа, мои волосы намокли, я стояла с закрытыми глазами и стирала вручную остатками своего шампуня его тенниску, от воды ставшую большой и тяжелой. Когда я протерла глаза, то увидела, что он стоит в дверном проеме и смотрит на меня.
– Ми рейна, любовь – это не тысяча евро. Любовь – это если я в твоем сердце. Я постоянно думаю о тебе. Если я иду в магазин, я думаю, что ты любишь вино. Я покупаю тебе вино и даже забываю, что я шел, чтобы купить себе ром. Я уже не живу своей жизнью, я живу для тебя. Я не возьму твои деньги.
Он обнял меня, и мы замерли под душем.
– Ты стираешь, ты любишь готовить. Ты хорошая женщина. Как женщина стирает, такая она и есть. Хорошо стирает – хорошая женщина. Не любит стирать – плохая женщина. Я не какой-нибудь мачо, не такой, как другие мужчины. Сегодня ты стираешь – я готовлю: завтра я стираю – ты готовишь. Или ты работаешь, а я стираю. Выходные проводим вместе. Главное для меня – семья.– Милый, мне будет спокойнее в Москве знать, что у тебя есть деньги. Если с тобой что-то случится…
– Если со мной что-то случится, деньги мне уже не понадобятся.
Я вышла на лоджию повесить его тенниску и увидела нечто странное: сидящий в кустах нищий старик с длинными седыми дредами сложил руки рупором и прокричал петухом. Рядом с ним лежал петух со связанными ногами.
Я устроилась на диване, положив голову на колени Алехандро. Он снова, погрузился в сериал, где любовная драма, судя по накалу страстей, подошла к кульминации. А я разглядывала его кофейного цвета торс, детские глаза, каракулевые подмышки, вдыхала его запах, и внутренний голос во мне говорил: ты запомнишь этот момент навсегда. Как тот, когда в двенадцать лет ты вышла из прохладного бассейна под яркое солнце и вдруг поняла, что жизнь прекрасна. И это чувство необъяснимого счастья всегда вспоминается, как некий бесценный опыт. Так и этот момент абсолютного покоя ты будешь помнить…