На веки вечные. И воздастся вам… - Звягинцев Александр Григорьевич 15 стр.

— У меня все вопросы, господин председатель, — деловито закончил Руденко.

Когда лорд Лоуренс осведомился у защиты, не хотят ли адвокаты задать вопросы, за всех ответил защитник начальника Генштаба Латернзер. И из его ответа следовало, что адвокатам нужно время для подготовки, так как свидетель появился крайне неожиданно. К тому же свидетель чрезвычайно важный… было очевидно, что защита в растерянности и ей надо собраться с силами и мыслями.

Выдержав заметную, но вполне корректную паузу, Руденко пообещал, что если так будет угодно Трибуналу, свидетель и завтра будет доставлен на судебное заседание…

Подъезжая к дому барона, Олаф думал о том, что разговор предстоит тяжелый. История с Паулюсом обернулась полным провалом и торжеством русских. Об этом кричали газеты всего мира. Все сразу пошло наперекосяк. С большой долей вероятности можно было сделать вывод о том, что русские были предупреждены о готовящемся нападении по дороге в Нюрнберг. Судя по тому, как они продумали план выезда, подготовили двойника, по количеству оружия, которое у них было с собой, они знали о возможности нападения. К счастью, русские не стали поднимать по этому поводу шум и скорее всего потому, что они и так добились своего.

Барон неважно себя чувствовал и ждал Олафа в небольшом кабинете на втором этаже. Он кутался в халат и выглядел усталым.

— Что с вами, господин барон?

Барон вяло махнул рукой.

— Обычное весеннее недомогание, мой мальчик. Вчера гулял по саду, дышал этим пьянящим весенним воздухом, наткнулся на распустившиеся крокусы — синие и желтые…

Жизнь берет свое. Поэтому не будем предаваться унынию. Значит, господин Паулюс выглядел на допросах неплохо?

— Да, он был спокоен, сдержан и говорил то, что нужно русским.

— После стольких лет в плену это неудивительно, — пожал плечами барон. — Тем более, что он говорит правду. Да-да, что ты на меня так удивленно смотришь? Разве неправда то, что Гитлер готовил нападение на Советский Союз? Что Россию хотели расчленить? А славян превратить в рабов, у которых будет только одно право — работать на доблестных германских хозяев?.. Все это — фантазии больного воображения и неустойчивой психики господина Гитлера. Я же всегда предпочитал совет великого немецкого канцлера Отто фон Бисмарка, который жил в России и знал ее. Так вот он предостерегал от войны с русскими!

Барон, поежившись, запахнул халат поплотнее.

— Кстати, я был вскоре после нападения на Россию на приеме у Геббельса, где этот хромой бес, больше всего похожий на загорелую мартышку, предложил выпить за встречу Рождества на Красной площади. Он почему-то был убежден, что в России начнется новая революция… Все аплодировали. И только один человек оказался способен возразить ему. Это была актриса Ольга Чехова. Она сказала, что русские только сплотятся перед лицом внешней угрозы и будут стоять до конца. А уж она-то знала Россию и русских получше этой мартышки!

— Теперь ходят слухи, что она была тайным агентом Сталина.

— Глупость, — брезгливо отмахнулся барон. — Гестапо ее вычислило бы моментально. Просто она весьма умная и расчетливая женщина. Кстати, хорошо понимавшая уже тогда, что можно делать, а что нельзя. Ладно, с ними, с этими газетными сплетнями. А что делали во время допросов Паулюса наши доблестные адвокаты? Им тоже не удалось поколебать спокойствие фельдмаршала?

— Боюсь, они согласны с вами, господин барон, — решил пошутить Олаф.

— В каком смысле? — удивленно скривил губы барон.

— Видимо, они тоже убеждены, что Паулюс говорит правду, и потому только и делают, что прибегают к аргументу «ad hominem».

— То есть?

— Они аппелировали не к фактам, а к личности фельдмаршала. Спрашивали, не считает ли он и себя преступником, раз немецкий Генштаб разрабатывал преступную войну? Где он живет в Москве? Как его кормят? Не преподает ли он русским офицерам в военной академии?.. Все выглядело довольно жалко. Как сказал один американский корреспондент: «Что за глупость — спрашивать, не учит ли он русских воевать! Чему может учить человек, оказавшийся со своей армией в окружении и сдавшийся в плен?»

— Что ж, вполне логично.

— Все вопросы наших адвокатов тут же испарялись, когда русские демонстрировали документальные кадры, снятые в их городах и деревнях после ухода наших войск. Или в концлагерях…

— Иногда я очень хорошо понимаю их… этих русских. Но мы с тобой немцы, и наш долг думать о Германии. В силу своего разумения. А разумение мне подсказывает, что сейчас все наши усилия должны быть направлены на отделение Германии от тех, кто сидит на скамье подсудимых. Большинство из них ждет виселица. Разве что Шахту удастся вывернуться, помогут его английские и американские друзья-банкиры. Но! — барон наставительно поднял палец. — У нас есть своя игра. Игру с Паулюсом мы профукали, так что нам надо сыграть новую партию с нашими американскими партнерами. И обязательно выиграть ее. Давай-ка вспомним твоего боевого друга…

Барон внимательно посмотрел на Олафа, и это не был взгляд больного человека. Глаза его были холодны, строги и непреклонны.

«В 1945 году я сказал генералу Паттону, что Рейхсбанк во Франкфурте — идеальный депозитарий для золота, оцененного в 43 миллиона долларов. Но в соответствии с договоренностями, достигнутыми на совещании Большой тройки, эта часть Германии по окончании боев отойдет под контроль русских. Так что нам надо убрать все это отсюда до их прихода… Там были золотые слитки, монеты, ящики с тремя миллиардами рейхсмарок, саквояжи с добром, конфискованным немцами у узников концлагеря…»

Глава VI И тайное становится явным

Невидимые птицы наполняли лес своим беспечным щебетанием, запахи весны кружили, и если бы не дым от сигареты Белецкой, можно было бы забыть обо всем. Они сидели в машине, которую Ребров загнал на опушку как можно глубже, в самые кусты, рискуя завязнуть. Положив руки на руль, он смотрел прямо перед собой, не зная, как начать неминуемый и тяжелый разговор. Белецкая курила, изредка поглядывая на него и, кажется, о чем-то догадывалась. После той ночи, когда Паулюс впал в истерику, они встречались несколько раз. Эти встречи были торопливые, рискованные, неудобные, все было как-то наспех, второпях. Белецкая один раз даже пошутила, что чувствует себя школьницей, которая боится, что ее застукают родители. А у Реброва чуть не вырвалось, что ему все время кажется, что в ее отношении к нему иногда проглядывается что-то материнское и потому он чувствует себя не очень комфортно. Слава богу, хватило ума промолчать.

Но теперь надо было решительно прекратить эти странные отношения, ни с того ни с сего возникшие между ними, пока не разразился никому не нужный скандал. И надо было найти слова, чтобы объяснить ей все правильно, чтобы она поняла. Почему-то это казалось очень важным.

— Ему удалось встретиться с женой? — вдруг спросила она, выбросив сигарету.

— Кому? — не понял Ребров.

— Паулюсу.

— Вроде бы нет.

— Значит, мы его обманули?

— Почему обманули? Просто не смогли. Успели только привезти сына. В конце концов, здесь американская зона оккупации, они решают. Ему пообещали привезти жену в Союз…

— И как он это воспринял?

— А как он должен был это воспринять?

Ребров почувствовал легкое раздражение. Вот еще нашла тему!

— В конце-концов, он военнопленный, а не почетный гость. И вполне мог сидеть рядом с Герингом и Кейтелем и думать, повесят его или расстреляют.

— Как ты молод, — вдруг задумчиво сказала она. — Замечательно молод. Упоительно. Наверное, поэтому мне хочется давать тебе советы и предостерегать, как моего сына.

— У тебя есть дети? — удивленно спросил Ребров. Хотя чему тут, спрашивается, было удивляться?

— Да. Два мальчика. Мне их так не хватает — Белецкая посмотрела на Реброва и улыбнулась.

Она опять смотрела на него именно по-матерински. С любовью и желанием о чем-то предупредить…

— Ты явно хочешь мне что-то сказать?

— А ты разведчик! — Белецкая ласково погладила его по голове, растрепала ему волосы. — Все-то он знает, все-то он видит, все примечает! Да, я хочу тебе кое-что сказать. Про княжну Куракину…

Это было уже какое-то наваждение — она действительно говорила с ним так, как могла говорить мать с сыном о его подружке, которая ей чем-то не нравится.

— Так вот о княжне…

Белецкая снова закурила.

— Тебе надо забыть о ней, дружок. Забыть раз и навсегда. Потому что иначе она погубит тебя. Да-да, именно погубит. Она, конечно, славная, очень славная девушка… Но вы с ней из разных миров. Совершенно разных. Мир, о котором пишет Бунин, для тебя какое-то стародавнее прошлое, которого, может быть, и не было вовсе. А для нее это реальная жизнь. Ее жизнь. Тот мир, в котором живем мы с тобой, к которому мы принадлежим, она себе даже не представляет. Чтобы вам быть вместе, надо чтобы один полностью отказался от своего мира, ушел из него… Но это не значит, что он сможет жить в другом, станет там своим. Не станет. Будет вечно чужим.

Ребров ошеломленно молчал. Вот уж к чему он был не готов, так к разговору об Ирине.

— И почему именно сегодня ты решила сказать мне это? — с трудом выдавил он из себя.

— Потому что это наша последняя встреча, — легко улыбнулась Белецкая.

— Почему? — ошеломленно спросил Ребров.

— Потому что в Нюрнберг приезжает мой муж, генерал Белецкий… Что ты на меня так смотришь? Я что, такая страшная, что у меня не может быть мужа?

— Нет, конечно… А зачем? — беспомощно спросил совершенно сбитый с толку Ребров.

— Что за вопрос! — опять потрепала его по голове Белецкая. — А ты не допускаешь мысли, что он по жене соскучился?.. Эх ты, разведчик! Военную тайну хочешь выведать?

— Какую еще военную тайну?

— Такую — он приезжает по какой-то служебной надобности. А так как он генерал, то надобность эта военная.

Его направила сюда Москва. А я очень удачно оказалась здесь же. Вот такое удобное совпадение. Все будут думать, что он приехал ко мне. А он будет заниматься какими-то своими таинственными делами…

— Я вот все думаю, зачем к нам генерал Белецкий пожаловал?

Таким был вопрос, которым Реброва встретил Филин, когда тот вошел в его кабинет. Правда, ясно было, что и этот вопрос и последующий он задавал не столько Реброву — откуда тому было знать! — сколько сам себе.

— Что ему тут делать? Неужели действительно только для встречи с женой…

— Он не поэтому приезжает, товарищ генерал, — отрапортовал Ребров. — Не для свидания с женой.

Филин удивленно уставился на него.

— Что значит не поэтому! Ты откуда можешь это знать? А ну-ка, колись давай, да до самого дна!

— Белецкая, его жена, проговорилась своей подруге, что генерала прислала Москва…

— Москва? — перебил его Филин. — Погоди… Белецкий — политический советник руководителя Советской военной администрации в Германии. И Москва направляет его из Берлина в Нюрнберг… Не ставя здесь никого в известность, даже Руденко… Под видом свидания с женой, а на самом деле совсем с другой целью… Москва, Москва… — привычно уже покачал головой то ли укоризненно, то ли изумленно Филин. — Ладно поехали к Руденко. Мало нам Белецкого, так еще Черчилль свинью подложил!

— А что Черчилль?

— Что Черчилль!? Ты что же — ничего не знаешь? Ну, ты, брат, даешь? Где же это тебя носит, что ты про дедушку Черчилля ничего не слышал? Знал бы такие места, сам туда отправился.

По дороге Филин рассказал Реброву, что случилось. Сэр Черчилль, выступая в заштатном Вестминстерском колледже в городке Фултоне, что в американском штате Миссури, куда его пригласили для присуждения почетной ученой степени и чтения лекции о международном положении, фактически объявил, что существовавшей с 1941 года коалиции США, Великобритании и Советского Союза больше нет. И, более того, теперь братские англосаксонские государства должны противостоять СССР. Обращает на себя внимание нарочитая грубость его заявлений. «Нет ничего, чем они, русские, восхищались бы больше, чем силой…» «Объединяйтесь, чтобы остановить Россию!». Об этом кричат все газеты и радиостанции. «Сэр Уинстон Черчилль призывает к созданию единого фронта против Москвы», «Коммунизм — самая большая опасность современности», «Западный мир должен дать отпор советской экспансии».

— Хорошо еще к крестовому походу не призвал, — покачал головой Филин.

— Ну, кто он сейчас, этот Черчилль, — пожал плечами Ребров, который никак не мог забыть расставание с Белецкой и продолжающий про себя что-то договаривать и объяснять ей. — Старичок в отставке! Отставной козы барабанщик…

— Да нет, Денис, тут все гораздо серьезнее, — хмуро возразил Филин. — И ты-то должен это понимать. Во-первых, Черчилль фигура для западного мира особая. Во-вторых, в университет на лекцию его доставил лично американский президент, который сидел в зале и аплодировал словам Черчилля. К тому же президент был прекрасно осведомлен, о чем будет говорить Черчилль. Так что можно смело считать, что он поддерживает сии мысли. Официально американцы еще не готовы их провозглашать, а вот устами частного человека, каковым сейчас вроде бы является Черчилль, сделать это очень удобно. В общем слова сказаны, команда дана…

— И что теперь?

— А теперь новое противостояние. Вопрос только — в каких формах? Хочется, конечно, верить, что до войны не дойдет…

— А что же теперь с процессом будет?

— Посмотрим, как братья англосаксы себя поведут. Не думаю, что они так быстро всерьез отыграют назад, но… На днях Джексон начнет допрос Геринга, и тогда многое прояснится. Джексону отступать нельзя. Некуда. Он слишком много поставил на этот процесс. Если он отступит, его карьера будет погублена. Он уверен, что в битве с Герингом ему удастся переплюнуть впечатление, которое произвело на всех появление Паулюса. Он видит себя в роли героя, который откроет миру всю бездну нацистского зла… Он восторжествует над главным злодеем и заставит его каяться перед всем миром! Американцы в предвкушении собираются транслировать допрос Геринга в прямом эфире радио на весь мир. Америка должна утвердить себя как высший моральный авторитет, которому дано право судить, карать, а самому при этом быть неподсудным.

— Ну, не знаю, что у них получится…

— Я тоже. Но сегодня скамья подсудимых была как улей, куда сунули спичку. Они выглядели людьми, которым теперь бояться нечего. А Геринг выразился так: летом сорок пятого года я не надеялся увидеть осень, а теперь мне кажется, я увижу еще не одну осень и не одну зиму… Так что Джексону с ним придется нелегко. Газетчики приучили всех в последнее время к тому, что он жалкий фигляр, законченный наркоман, но, думаю, их ждет жестокое разочарование.

6 сентября 1946 года в Штутгарте Государственный секретарь США Джеймс Бирнс произнес речь, которая зримо обозначила резкий поворот в послевоенной ситуации в мире. Согласно его концепции, изменилась суть военного присутствия западных союзников в Западной Германии — оккупационная и контрольная власть превратилась в «защитную». Защищать ее надо было от Советского Союза. По инициативе Великобритании и США, которые преодолели сопротивление Франции, контролируемые ими три зоны оккупации были объединены в одно экономическое пространство — прообраз будущей Федеративной Республики Германия.

Глава VII Один на один

Поприсутствовать на битве между Джексоном и Герингом набралась масса народу. Битком были набиты залы, балкон, бары, в которые шла трансляция. К телефонам в пресс-центре заранее организовалась огромная очередь, чтобы успеть передать самые горячие подробности. Интерес к процессу, который в мире в последнее время заметно снизился, потому как недели шли за неделями, а конца судебным заседаниям не было видно — советский судья Никитченко даже был вынужден обратиться к своим западным коллегам с письмом с выражением озабоченности по поводу всевозможных задержек и неблагоприятного воздействия этого на общественное мнение — в предвкушении поединка Джексона и Геринга снова вырос.

Ребров едва протиснулся на балкон. Глядя, как Геринг занимает место, где недавно сидел Паулюс, он подумал, что «наци № 2», как его называли, держится весьма спокойно. Во всяком случае, старается. И это несмотря на то, что в последнее время американцы, как передавал в своих сообщениях Гектор, сделали все для того, чтобы вывести его из себя. Например, они даже запретили ему общаться с другими подсудимыми во время обеда — он теперь ел в одиночестве в крохотном отсеке, что приводило его в бешенство. К тому же там было весьма холодно и туда не проникал дневной свет. Кроме того, на его беседах со своим адвокатом теперь обязательно присутствовал представитель американской администрации, владевший немецким языком и демонстративно фиксировавший все их разговоры.

В зале суда Ребров вдруг заметил Гросмана. Обычно он сопровождал Руденко только до двери, а тут, видимо, решил лично поучаствовать в процессе, и вид у него был вполне суровый. Интересно, он сдал свой пистолет, или этот одесский пройдоха умудрился пронести его в зал?

Допрос сразу пошел не так, как его планировал провести Джексон. Геринг выглядел вызывающе уверенным в себе, даже дерзким. Он демонстрировал удивительную осведомленность в содержании захваченных документов, острил, вызывая смех у тех, кто занял места для зрителей и гостей. В зале, за столами обвинителей лица становились все напряженнее.

Джексон, явно не ожидавший такого поведения от подсудимого, который по его расчетам должен был пасть пред величием американского обвинителя, занервничал. Временами он выглядел одновременно рассерженным и сбитым с толку. Весь его план, все его надежды рушились. Однако он не сдавался.