Проехав по Чоурингхи, мы свернули направо перед Радж-Бхаван – старым Домом правительства – и дальше проследовали по улице Дхарамтала. Влетавший в открытые окна воздух не приносил прохлады, а царапал кожу, как горячая наждачная бумага. Спутанные волосы Кришны шевелились, точно змеиное гнездо. Возле каждого знака «Стоп» или регулировщика водитель глушил двигатель, и мы сидели в потной тишине, пока машина не трогалась снова.
Мы проехали в восточном направлении по Верхней кольцевой трассе, а потом свернули на улицу Раджа Динендра, извилистую дорогу, которая шла параллельно каналу. От стоялой воды несло нечистотами. Голые дети плескались на коричневых отмелях.
– Взгляните,– приказал Чаттерджи, показывая направо, где стоял неимоверно красивый храм.– Храм Джаин. Очень интересный.
– Священники Джаин ни у кого не отнимают жизнь,– пояснила Амрита.– Когда они выходят из храма, то заставляют слуг подметать перед ними дорожку, чтобы не наступить по неосторожности на какое-нибудь насекомое.
– Они носят хирургические маски,– сказал Чаттерджи,– чтобы не проглотить нечаянно какое-нибудь живое существо.
– Они не моются,– добавил Кришна,– из уважения к бактериям, живущим у них на теле.
Я кивнул, подумав про себя, что Кришна, должно быть, особо чтит этот пункт из устава служителей Джаин. Под воздействием обычных уличных запахов Калькутты, вони нечистот и Кришны я начинал понемногу шалеть.
– Их религия запрещает им есть все, что является живым или некогда таковым было,– радостно сообщил Кришна.
– Минуточку,– не выдержал я.– Тогда им вообще ничего нельзя. Чем же они тогда питаются?
– Ага – Кришна улыбнулся.– Хороший вопрос! Мы ехали все дальше.
Дом Рабиндраната Тагора находится в Читпуре. Оставив машину в узком переулке, мы вошли через калитку в еще более узкий дворик и, прежде чем войти в двухэтажное здание, разулись в небольшой прихожей.
– Из уважения к памяти Тагора этот дом почитают как храм,– торжественно объявил Гупта.
Кришна скинул сандалии.
– У нас в стране каждый общественный памятник рано или поздно становится храмом,– засмеялся он.– В Варанаси правительство построило здание с рельефной картой Индии внутри, чтобы просвещать невежественных крестьян в области национальной географии. Теперь это священный храм. Я видел, как люди там молятся. Есть даже свой праздник. У рельефной карты!
– Потише,– бросил Чаттерджи.
Он повел нас по темной лестнице. В комнатах Тагора почти отсутствовала мебель, но стены были увешаны фотографиями и заставлены витринами, в которых можно было увидеть все – от подлинных рукописей, которые, по-видимому, стоили целое состояние, до жестянок с любимым нюхательным табаком Мастера.
– Мы, кажется, одни,– заметила Амрита.
– О да,– подтвердил Гупта с улыбкой, делавшей его еще больше похожим на грызуна.– Музей обычно закрыт по воскресеньям. Нам предоставлена честь побывать здесь лишь благодаря особым договоренностям.
– Великолепно,– бросил я в пространство. Вдруг из динамиков на стене послышались записи высокого, писклявого голоса Тагора, читающего отрывки из своих стихотворений и напевающего некоторые из баллад.– Чудесно.
– Скоро должен появиться представитель М. Даса,– сказал Чаттерджи.
– Спешить некуда,– заметил я.
На стене висели большие полотна с написанными маслом картинами Тагора. Его стиль напомнил мне Н. С. Уайета – иллюстраторский вариант импрессионизма.
– Он получил Нобелевскую премию,– сказал Чаттерджи.
– Да.
– Он сочинил наш национальный гимн,– сообщил Гупта.
– Верно. Я просто забыл,– признался я.
– Он написал много великих пьес,– поведал Гупта.
– Он основал большой университет,– добавил Чаттерджи.
– Он умер вон там,– сказал Кришна.
Мы все остановились и проследили за направлением пальца Кришны. В углу было пусто, не считая нескольких сгустков пыли.
– Это было в 1941 году,– продолжал Кришна.– Старик умирал, угасая, как часы, в которых кончился завод. Здесь собрались несколько его учеников. Потом еще. И еще. Вскоре все комнаты заполнились людьми. Некоторые из них никогда даже не видели поэта.
Проходили дни. Старик умирал медленно. В конце концов началась вечеринка. Кто-то съездил в американский военный штаб… в городе уже были солдаты… и вернулся с кинопроектором и фильмами. Они смотрели Лорела и Харди, мультфильмы с Микки-Маусом. Старик лежал без сознания, всеми забытый в этом углу. Время от времени он выплывал из своего смертного сна, как всплывает на поверхность рыба. Представьте его замешательство! Он смотрел мимо спин своих друзей и голов незнакомцев и видел мелькающие изображения на стене.
– А здесь ручка, которой пользовался Тагор, создавая свои знаменитые пьесы,– громко сказал Чаттерджи, пытаясь отвлечь нас от Кришны.
– Он написал об этом поэму,– продолжал Кришна.– О том, как умирал под Лорела и Харди. Этими днями он и датировал свои стихотворения, зная, что каждое из них может стать последним Потом во время коротких выходов из комы он стал подписывать и час. Исчез его сентиментальный оптимизм Ушло мягкое bonhomie [3], которым отмечены столь многие из его популярных произведений. Поскольку, как вы сами понимаете, теперь между стихами он видел перед собой темный лик смерти. Он был напуганным стариком. Но эти стихи… ах, мистер Лузак… эти последние стихи прекрасны. И болезненны. Как его смерть. Тагор всматривался в изображения на стене и задавался вопросами: «Неужели мы все – лишь иллюзии? Недолговечные тени, брошенные на стену ради досужего развлечения скучающих богов? И это все?» А потом он умер. Прямо там. В углу.
– Пойдемте дальше,– бросил Гупта. – Там гораздо больше интересного.
Там и впрямь было на что посмотреть. Фотографии друзей и современников Тагора, в том числе портреты с автографами Эйнштейна, Дк. Б. Шоу и очень молодого Уилла Дюрана.
– Мастер оказал сильное влияние на мистера У. Б. Йейтса,– сказал Чаттерджи.– Знаете ли вы, что «грубое животное» из «Второго пришествия» – лев с человеческой головой – был списан с присланного Тагором Йейтсу описания пятого воплощения Вишну?
– Нет,– ответил я.– По-моему, я этого не знал.
– Да,– подал голос Кришна. Он провел рукой по пыльной витрине и улыбнулся Чаттерджи.– А когда Тагор прислал Йейтсу сборник своей бенгальской поэзии, знаете, что произошло?
Кришна не обращал внимания на нахмурившихся Гупту и Чаттерджи. Он присел на корточки и помахал невидимым оружием, как будто сжимая его обеими руками.
– А вот что. Йейтс метнулся через гостиную своей лондонской квартиры, схватил подаренный ему когда-то самурайский меч и рубанул книгу Тагора. Вот так!.. Йе-е-е!
– Неужели? – спросила Амрита.
– Да, именно так, миссис Лузак. А потом Йейтс закричал: «Будь проклят Тагор! Он поет о мире и любви, когда кровь есть ответ!»
Магнитофонная запись голоса Тагора внезапно остановилась. Мы все повернулись к вошедшему в комнату мальчику лет восьми. В руках у него была небольшая холщовая сумка, слишком маленькая и неровная, чтобы вместить рукопись. Прежде чем подойти ко мне, он обвел взглядом все лица.
– Вы мистер Лузак? – Слова звучали заученно, словно мальчик не говорил по-английски.
– Да.
– Следуйте за мной. Я доставлю вас к М. Дасу.
Во дворе ждал рикша. Места рядом с мальчиком хватило для меня, Амриты и Виктории. Гупта и Чаттерджи поспешили сесть в машину, чтобы последовать за нами. У Кришны был такой вид, словно он потерял ко всему интерес, и он остался у двери.
– Вы не едете? – окликнул я его.
– Сейчас нет,– ответил Кришна.– Увидимся позже.
– Мы улетаем утром,– крикнула Амрита. Кришна пожал плечами. Мальчик сказал что-то рикше, и мы выехали на улицу. «Премьер» Чаттерджи держался за нами. За полквартала позади нас от обочины отъехал еще и небольшой серый седан, а за ним с грохотом тащилась запряженная быками повозка, на которой сидели с полдюжины людей в лохмотьях. Я внутренне позабавился, представив, что погонщик быков и есть полицейский, приставленный следить за нами. Мальчик выкрикнул фразу по-бенгальски, а рикша проорал что-то в ответ и ускорил шаг.
– Что он сказал? – спросил я у Амриты.– Куда мы едем?
– Мальчик сказал: «„Поторопись“,– с улыбкой ответила Амрита.– Рикша ответил, что эти американцы – тяжелые свиньи.
– Гм-м.
Мост Хоура мы переезжали в гуще бурлящего движения, по сравнению с которым меркли все пробки, что я видел прежде. Пешеходов было не меньше, чем колесного транспорта, и вся эта масса до отказа заполняла оба уровня моста. Затейливая головоломка серых решеток и стальной сетки тянулась более чем на четверть мили над грязной ширью реки Хугли. Мост выглядел так, словно был собран из детского конструктора, и я взял у Амриты камеру, чтобы сфотографировать его.
– Зачем ты это делаешь?
– Зачем ты это делаешь?
– Обещал твоему отцу.
Мальчик замахал на меня обеими руками и произнес что-то настойчиво и сердито.
– Что он говорит? Амрита сдвинула брови.
– Не уверена, хорошо ли понимаю его диалект, но, кажется, что-то насчет строгого запрета фотографировать мост – мол, это противозаконно.
– Скажи ему, что все в порядке.
Она заговорила на хинди, а мальчик нахмурился и ответил на бенгали.
– Он говорит, что не в порядке,– перевела Амрита.– Он говорит, пусть для нас, американцев, шпионят наши спутники.
– О Господи!
Рикша остановился перед бесконечным кирпичным зданием – железнодорожным вокзалом Хоура. В стекающей с моста мешанине не было ни малейших признаков «премьера» Чаттерджи или серого седана.
– Что теперь? – спросил я. Повернувшись, мальчик подал мне холщовый мешок. Я распустил завязку и заглянул внутрь.
– Боже милостивый,– произнесла Амрита.– Это монеты.
– Не просто монеты,– уточнил я, вынимая одну.– Это полудоллары времен Кеннеди. Здесь их штук пятьдесят-шестьдесят.
Мальчик показал на вход в здание и затараторил.
– Он говорит, что ты должен войти и отдать их,– перевела Амрита.
– Отдать? Кому?
– Он говорит, тому, кто попросит их у тебя.
Мальчик удовлетворенно кивнул, сунул руку в мешок, достал оттуда четыре монеты и, выскочив из коляски, скрылся в толпе.
Виктория потянулась к монетам. Я туго затянул завязку и посмотрел на Амриту.
– Ну что ж,– сказал я,– теперь, я думаю, нам пора идти.
– После вас, сэр.
В детстве самым большим зданием, что я только мог себе представить, был крытый рынок в Чикаго. Потом, в конце шестидесятых, я получил возможность побывать в ракетосборочном цехе Центра космических исследований имени Кеннеди. Приятель, который меня туда водил, сказал, что иногда внутри здания появляются облака.
Вокзал Хоура производил еще более грандиозное впечатление.
Это было сооружение исполинских масштабов. Одновременно можно было видеть десяток железнодорожных путей. Пять паровозов стояли неподвижно, несколько – выпускали пар; бесчисленные разносчики торговали чем-то непонятным – от их тележек поднимались клубы едкого дыма; тысячи потных людей беспорядочно передвигались, толкая друг друга; еще больше – сидели на корточках, спали, готовили еду, иными словами – жили здесь; и над всем – какофония звуков, настолько оглушительных, что невозможно было услышать собственный крик, не говоря уж о мыслях. Таким предстал перед нами вокзал Хоура.
– Матерь Божья! – только и вымолвил я.
В нескольких футах от моей головы из решетки высовывался самолетный пропеллер и медленно месил густой воздух. Рокот десятков таких же вентиляторов вливался в океан шума.
– Что? – закричала в ответ Амрита. Виктория сильнее прижалась к материнской груди.
– Ничего!
Мы пошли наугад, протискиваясь сквозь толпу, двигаясь в неизвестном направлении. Амрита вцепилась в мой рукав, а я наклонился к ней, чтобы она могла говорить прямо мне в ухо.
– Не подождать ли нам мистера Чаттерджи и мистера Гупту?
Я покачал головой.
– Пусть они получат свои полудоллары.
– Что?
– Да так.
К нам приблизилась низкорослая женщина. У нее на спине висело нечто, что вполне могло бы быть ее мужем. Позвоночник у него был беспощадно скручен, одно плечо росло из середины горбатой спины, а ноги представляли собой бескостные щупальца, исчезавшие в складках сари женщины. Черная, костлявая, почти бесплотная рука с открытой ладонью преградила нам путь.
– Баба! Баба!
После некоторых колебаний я залез в мешок и подал ему монету. Его жена широко раскрыла глаза и протянула к нам обе руки.
– Баба!
– Отдать ему все, что ли? – закричал я Амрите, но не успела она ответить, как к моему лицу потянулся десяток рук.
– Баба! Баба!
Я попытался отступить, но в спину мне уткнулось еще больше протянутых в мольбе ладоней. Я принялся торопливо раздавать монеты. Руки хватали серебро, исчезали в лохмотьях, а потом тянулись снова. Краем глаза я увидел метрах в трех поодаль Амриту с Викторией и порадовался, что они не рядом.
Толпа росла как по волшебству. Только что здесь было десять или пятнадцать вопящих и тянущих руки людей, а через несколько секунд толпа выросла до тридцати, потом до пятидесяти человек. Мне представилось, что это Хэллоуин, а я раздаю сласти ватаге детишек, но эта безобидная иллюзия исчезла, как только из толпы вынырнула изъеденная проказой рука и по моему лицу скользнули шершавые пальцы.
– Эй! – закричал я, но этот слабый звук утонул в шуме толпы. Не меньше сотни людей проталкивались к середине сжимающегося круга со мной в эпицентре. Давление было ужасающим Чья-то наугад протянутая рука случайно распахнула мою рубашку, оставив на груди параллельные полосы. Чей-то локоть ударил меня сбоку по голове, да так, что я наверняка упал бы, если бы не сдавливавшие меня со всех сторон тела.
– Баба! Баба! Баба!
Толпа сдвигалась к краю платформы. До стальных рельсов внизу было метра два. Женщина, тащившая на себе калеку, завопила, когда ее ношу сорвали со спины и швырнули в напирающую кучу людей. Мужчина рядом со мной закричал и стал бить другого по лицу.
– К черту все это,– проговорил я и подбросил мешок с монетами. Холщовая сумка лениво перевернулась в воздухе и изрыгнула монеты над толпой и вопящим разносчиком риса. Вопли перешли в визг, и возбужденная толпа отхлынула от края платформы, но перед этим я услышал, как кто-то или что-то тяжелое упало на рельсы. В нескольких сантиметрах от моего лица орала какая-то женщина, брызгая на меня слюной. Получив увесистый удар в спину, я полетел вперед, ухватился за чье-то сари и приземлился на колени.
Толпа все плотнее сжималась вокруг меня, и на какое-то мгновение я запаниковал и прикрыл голову руками. Ноги в грязных штанинах… острые колени, бьющие меня по лицу… Кто-то упал на меня, и на краткий миг мне на спину навалился груз всей толпы, прижимая лицом к полу, расплющивая меня о него… Сквозь звериный рев толпы до меня доносились отдаленные крики Амриты. Только я раскрыл рот, чтобы тоже заорать, как грязная голая нога ударила меня по лицу. Кто-то наступил мне на икру, и ногу пронзила жгучая боль.
На некоторое время я очутился в темноте среди мечущихся фигур, но уже через секунду увидел над головой свет, льющийся через разбитую стеклянную крышу, и склонившуюся надо мной Амриту. На левой руке она держала Викторию, а правой распихивала последних толкающихся нищих. Потом толпа пропала, и Амрита помогла мне сесть на грязной платформе. Все происшедшее напоминало появившуюся ниоткуда приливную волну, которая отдала свою буйную энергию и откатилась обратно, в бурное море людской толпы и заводи сгрудившихся семейств. Неподалеку над большим котелком с кипящей водой, чудом не расплескавшейся во всеобщей сумятице, скрючился старик.
– Прости, прости,– заладил я, как только сумел перевести дух.
Теперь, когда опасность уже миновала, Амрита начала всхлипывать и смеяться, обнимая меня и помогая подняться на ноги. Мы посмотрели, нет ли у Виктории ушибов или царапин, и именно в этот момент девочка расплакалась так громко, что нам обоим пришлось утихомиривать ее ласками и поцелуями.
– Прости,– снова повторил я.– Так глупо все получилось.
– Смотри! – воскликнула Амрита.
У моих ног лежал плоский коричневый портфель. Я поднял его, и мы принялись прокладывать себе путь в густой толпе гомонящих рикш, наперебой предлагавших свои услуги. Отыскав сравнительно свободное пространство возле улицы, мы прислонились к кирпичному столбу, в то время как нас обтекал поток людей. Я еще раз осмотрел Викторию. Она осталась невредимой и лишь помаргивала от более яркого света, явно прикидывая, не заплакать ли опять.
Амрита схватила меня за руку.
– Давай посмотрим, что в портфеле, и уйдем отсюда.
– Потом открою.
– Открой сейчас, Бобби,– настаивала она.– Довольно глупо, если окажется, что ты прошел через все это только ради того, чтобы умыкнуть завтрак какого-то бизнесмена.
Я кивнул и щелкнул застежками. Там был не завтрак. Там лежала рукопись из нескольких сотен страниц. Некоторые из них были отпечатаны на машинке, другие написаны от руки на листах бумаги не меньше десятка разных размеров и цветов. Я просмотрел достаточное количество страниц, чтобы удостовериться, что это поэзия и что текст написан по-английски.
– Ладно,– сказал я.– Пойдем отсюда.
Я закрыл портфель, и мы уже собрались ловить такси, как вдруг перед нами со скрежетом затормозил «премьер», из которого выскочили возбужденно галдящие Чаттерджи и Гупта.
– Всем привет,– устало произнес я.– Почему вы задержались?
11
Образина в зеркале предстала жуткая: волосы всклокочены, рубаха разодрана, белые штаны испачканы, а на груди царапины от ногтей. Скорчив себе рожу, я сбросил рваную рубаху на пол. Я скривился еще раз, когда Амрита приложила к моим ранам тампон, смоченный перекисью.