– Спасибо большое, что приютили меня. Жан, передай Лене, я ей позвоню, но мне нужно жить своей жизнью, – сказала я, прощаясь.
– Мы всегда рады видеть тебя у нас в гостях, – улыбнулся Жан.
– У меня все будет хорошо? – мой голос дрогнул.
– В конечном счете, да, – вздохнул он.
К счастью, вещей у меня было немного, в основном недавно приобретенные изысканные одежды. Я зашла в свою только что снятую квартиру, водитель помог мне отнести пакеты. Это была прекрасная, уютная квартирка, с видом на Сену и Эйфелеву башню. Большая кухня-гостиная, барная стойка, мебель в стиле модерн, зеркальный потолок. Уютная спальня с большой кроватью, плазменная панель – это как раз то, что мне нужно. Я ходила по квартире со странным чувством, я попала в рай, сбылась мечта, золушка стала принцессой. Хотя для счастья нужно еще что-то кроме дорогих вещей, и для этого я иду сегодня ужинать с Пьером. И все равно почему-то нет полного удовлетворения, какая-то скрытая угроза витает в воздухе, тревога и страх. Я привыкла бояться, чего-то бояться, о чем-то вспоминать. Все, хватит! Пора послать к черту все эти страхи и мое неудачное прошлое. Я постараюсь стать уверенным и успешным человеком, я больше не замученная, изнасилованная девочка, я стала другой. Пора смело пойти по жизни. Боль, которая находится внутри нас, надо выкинуть, как докуренную пачку сигарет. Во всяком случае, попытаться это сделать. Почему я не могу простить жизнь, как рекомендовал мне мой психотерапевт? Простить этих ребят из кафе, простить Василия Петровича, простить женщину, которая родила ребенка от Славы. Почему я не могу сказать цитатой из психологического тренинга: «ничего страшного, я полностью прощаю и с любовью отпускаю вас»? Я повторяла эти слова много раз, но без толку. Мне хотелось понять, что такое прощение, но не удавалось – нет, никогда. Я вроде бы не злой человек, сколько можно копить обиды, ведь где-то есть оно, прощение, таинственное и недоступное, как другие планеты. Как можно простить? Сказать себе, что все беды, острая боль, оскорбления, которые нанесли другие люди, для меня ничего не значат. Я просто забыла все и живу дальше! Но это не так, ведь невозможно забыть, боль остается в сердце! И как же от нее избавиться? Полюбить этих людей? Полюбить женщину, соблазнившую моего мужа? Полюбить Куропатова, угрожавшего убить меня зверским способом? Полюбить ребят, которые меня изнасиловали и испортили мне жизнь? Полюбить за то, что мы представители одного и того же вида Нomo Sapiens? За то, что мы все терпим страдания на земле, все под действием дьявола или мирового зла, которое жестоко мучает нас всех. Возможно ли это, и станет ли от этого легче на душе? Ведь последствия их поступков все равно остаются. Можно попытаться с помощью религии и философии открыть для себя другую духовную реальность, погрузиться в нирвану, соединиться с Господом и уже ничего не будет беспокоить. Но получится ли это? А если вместо нирваны будет самовнушение, самообман и сумасшествие? А не безумна ли вся наша жизнь, с бесконечным потоком сознания, копаясь в котором мы безуспешно пытаемся понять что-то истинное об окружающем мире?
Я сообщила Пьеру мой новый адрес, и в шесть часов меня уже ждал у подъезда его лимузин. Совладелец корпорации галантно распахнул дверь, поцеловал мне руку, и мы помчались в неизвестном направлении. Мы обменивались фразами на английском и французском языках. Мой спутник был одет в дорогой костюм и галстук. Я более детально рассмотрела Пьера: нос с небольшой горбинкой, удлиненное, точеное лицо, взгляд жесткий и цепкий, в глазах ум и воля. Мы сидели рядом на заднем сиденье. Мой кавалер внимательно взглянул на меня и слегка улыбнулся:
– Расскажите мне о своем бизнесе, – попросил он.
– Я не хочу говорить о работе – только о прекрасном.
– Чтобы жизнь была прекрасна, нужно много работать.
– Да, безусловно, – я изобразила улыбку.
– В вашей вчерашней речи было много верных мыслей. Например, что мы все прячемся в свою скорлупу. Но подумайте, если бы бедным дали наши деньги, они стали бы такими же, как мы. Все люди одинаковы, человеческая природа безнадежно испорчена с тех пор, как обнаженная, обольстительная Ева протянула Адаму сладкий, манящий, запретный плод. Я много занимаюсь благотворительностью, мадам Лариса, я щедрый человек. Я жертвую на развитие детского спорта, на медицину, на образование. Так меня воспитали. Но французы все равно не любят очень богатых людей, они в душе революционеры. В этом что-то есть, свобода и равенство у нас в крови.
– Я тоже занимаюсь благотворительностью, – зачем-то соврала я.
– Видите, у нас много общего. Знаете, почему я расстался с первой женой? Она полюбила другого, почти мальчика, красавца, блестящего молодого ученого. Многие сквозь пальцы смотрят на сексуальные приключения своих партнеров, но она действительно отдала ему свое сердце. Я не смог этого пережить. На самом деле мы всегда любим не просто так, а за что-то – за талант, за деньги, за красоту. Это естественно, хотя мы часто себе в этом не признаемся. Душа человека – это отражение его жизни.
– Не знаю, у нас в России есть такая фраза: «мы любим не за что-то, а вопреки».
– Это слова, Лариса, просто слова. Я изучал историю и литературу России. Вы любите говорить громкие слова, поэтому у вас так много великих писателей. Ваши просторы способствуют неумеренности во всем, вы, русские, не умеете сдерживать инстинкты, даже самые низменные. Вы согласны со мной, мадам Лариса? – он осторожно положил руку мне на плечо.
– А что плохого в инстинктах? – лукаво улыбнулась я. – Ведь инстинкт – это естественная потребность человека. Мне кажется, люди, говорящие, что они живут разумом, а не сердцем, просто лицемеры. Лицемерие ужасно, оно страшнее открытого распутства.
– Мадам Лариса, вы очень умная женщина, я бы мечтал поближе узнать ваши мысли, вашу душу. Я руковожу корпорацией, людьми, многие из которых умнее и талантливее меня. Это непередаваемое ощущение, власть развращает. Но она дает такое мощное чувство собственной значимости и силы, что многие люди стремятся к ней, как к наркотику. Слава, власть, деньги, секс – что еще интересует людей? И все-таки они такие слабые и ранимые, в глубине души им хочется тепла, участия, милосердия, прощения. Парадоксально, не правда ли?
– В чем тут парадокс? Неповторимое, необъяснимое, крепкое слияние добра и зла на земле – вот что рождает поэзию, – я решила, что лучше будет осторожно убрать его руку с моего плеча. Мой жест вызвал у него легкую улыбку, но больше Пьер не делал попыток прикоснуться ко мне.
Я пыталась повторять манеру Пьера говорить и излагать свои мысли, мне хотелось понравиться ему. Беседа с этим человеком увлекла меня, я смотрела в его глубокие и ироничные глаза, на дне которых было что-то твердое, жесткое и непробиваемое, и это заводило меня, мне хотелось понять его. Есть ли в нем жестокость и злость? Откуда они появились? Или это просто несгибаемая твердость, привычка бороться и побеждать?
Наконец мы приехали в известный ресторан в центре Парижа. Пьер подал мне руку и мы вышли из машины. Фенешебельное заведение располагалось на первом этаже современного высотного здания. Когда мы вышли из машины, воздух показался мне теплым и свежим, пропитанным легким ароматом чистого, мокрого снега. Французская зима больше напоминает весну. В свете фонаря лицо моего спутника показалось мне необыкновенно привлекательным.
– Я счастлива, – вдруг шепнула я Пьеру на ухо, как девочка. «Как же это глупо», – подумала я.
– Я тоже счастлив, мадам, – ответил он.
– Я вообще счастливый человек, месье, – добавила я, чтобы сгладить неловкость ситуации.
– Это прекрасно, мадам.
Мы вошли, в зале был приглушенный, мягкий фиолетовый свет, везде горели свечи. Это было прелестно, играл живой оркестр, настоящие музыканты во фраках, скрипки, контрабасы, флейты, виолончели.
– О! – восхитилась я. – Здесь никого нет.
– Да, я заказал для нас весь ресторан.
– Здорово! Вы так щедры.
– Мадам Лариса, вы так непосредственны для людей нашего круга, мне это нравится в вас.
– А вам не кажется, месье, что я просто играю определенную роль? – спохватилась я.
– Не знаю, если это и роль, то прекрасная роль. Присаживайтесь, пожалуйста, – он пригласил меня за столик напротив оркестра. Весь зал был оформлен в стиле модерн. Люстры в форме шаров чуть качались высоко над головой. Я положила руки в бриллиантовых кольцах на ослепительно белую скатерть.
– Меню, прошу вас, – произнес любезный официант во фраке. И положил перед нами позолоченную книгу, в которой содержался список кулинарных изысков.
– Рекомендую суп-пюре «сен-юбер» из дичи и улиток по-бургундски.
– Не знаю, я предпочитаю жареного гуся с тушеной капустой по-эльзасски.
– О, здесь они могут его слегка не дожарить, это их фишка, но мне не нравится.
Мы заказывали разные совершенно экзотические для меня блюда и говорили обо всем на свете.
– Не знаю, я предпочитаю жареного гуся с тушеной капустой по-эльзасски.
– О, здесь они могут его слегка не дожарить, это их фишка, но мне не нравится.
Мы заказывали разные совершенно экзотические для меня блюда и говорили обо всем на свете.
Мой спутник рассказал о своем детстве. Отец пил и вечно был занят, зато бабушка очень любила маленького Пьера. Учеба в Гарварде – вот о чем у него самые прекрасные воспоминания.
Я мало рассказывала о себе – какой-то бред про наш семейный остров в Тихом океане, секретность нашей фамилии, связь со спецслужбами и личную яхту. Мне казалось, что такой человек, как Пьер, никогда не поверит мне. Но я так и не поняла, остались ли у него сомнения в достоверности этой информации. Я смотрела в его глаза, но в них ничего не было, кроме почтительного внимания и мягкой иронии. Потом мы обсудили промышленность, шоу-бизнес, политику, некоторые исторические вопросы, еще много общих тем. А после ужина поехали смотреть ночной Париж. Белый город в дымке мокрого снега, фонари в стиле ретро и яркая подсветка, прекрасная архитектура, плавно едущие машины и счастливые, как мне казалось, люди. Я будто на другой планете, судьба преподнесла мне подарок, и моя жизнь изменилась навсегда.
Больше всего меня поразила Эйфелева башня, хотя я уже видела ее, когда была в гостях у сестры. Каждый час она загоралась множеством сверкающих огней, которые будто бегали по ней вверх-вниз. Мы вышли из такси на берегу Сены полюбоваться памятником силе человеческой мысли. К нам подбежал негр с целым мешком сувениров. Пьер решил купить их все для меня. Потом мы поднялись на лифте на Эйфелеву башню. Вокруг слышались голоса людей, по-моему, на всех языках мира. Мы стояли у окна, а лифт ехал к сверкающей вершине, где тепло и уютно, ресторан, интересный рассказ и смотровая площадка. Мне стало казаться, что теперь события жизни будут сменяться сверкающим калейдоскопом, как эти огни на башне. Конечно, не все мои проблемы в прошлом, но я теперь вижу не проблемы, а задачи, которые надо решать. А что еще есть жизнь, как не бесконечная, волнующая смена декораций, если не относиться ко всему слишком серьезно и одурманить себя алкоголем, сигаретами, большими деньгами и абстрагироваться от боли, жестокости и несправедливости. Ведь если принимать все слишком близко к сердцу, оно не выдержит и разорвется на множество клочков израненной живой плоти. А если смотреть на все со стороны как на занятный фильм, сердце будет живым, веселым и немножко холодным, что, может быть, и к лучшему.
– Я не удивлена, что эту площадку оградили от самоубийц. Если бы я хотела свести счеты с жизнью, то выбрала бы именно это место, – улыбнулась я Пьеру. Он выглядел очень элегантно в своем кашемировом пальто. Мой спутник взял меня за руку и внимательно посмотрел мне в глаза:
– У вас были поводы думать об этом?
– Наверно, у каждого человека были.
– Когда я был подростком, то помню, мне очень хотелось умереть. Не смотрите на меня с таким удивлением, у меня не было депрессии, несчастной первой любви или наркомании. Я просто задумался о том, что это самое сильное ощущение – расставание с жизнью, ничего более острого, пронзительного, настоящего, без всякого привкуса фальши, внушения и самообмана человеку не дано испытать. И мне захотелось этого единственного подлинного переживания. Я ужасно рисковал, прыгал с парашютом, ездил на огромной скорости – все закончилось переломом ноги и пониманием того, что желание жить во мне сильнее.
– А ты не думал о том, что само желание умереть тоже искусственно? Что оно навеяно нашей цивилизацией марионеток, которых дергают за ниточки СМИ, так называемое общественное мнение, закулисные кукловоды и еще множество факторов?
Я слегка сжала его руку в своей, будто хотела подтвердить весомость моих аргументов.
– В какой-то степени, конечно, да. Но, согласись, в этом что-то было, – вздохнул он.
Мы уже спускались с башни на лифте.
– А у меня был период, когда я оказалась на самом дне, – сказала я, – спускалась вниз по наклонной плоскости, это тоже было сильное чувство, но теперь все в прошлом. Я сейчас очень мечтаю о ребенке, не подумай, что я на что-то намекаю, это желание появилось задолго до знакомства с тобой.
– Ну, что вы, мадам, у меня есть дочь, это огромное счастье, хотя и много трудностей. Но я с удовольствием завел бы еще одного малыша от любимой женщины, вы тоже не подумайте, что это какой-нибудь намек, – рассмеялся он. Пьер и я снова сели в такси и поехали вдоль Сены. Мы говорили, говорили и говорили о жизни в широком понимании этого слова.
Часто бывает так, что волшебный ряд ассоциаций, представлений, фантазий, взглядов, воспоминаний у двух людей резко расходится и им становится скучно вместе, они видят совершенно разные грани этого мира. Удивительно, но я, ставшая миллионершей вчера, и Пьер, проживший всю жизнь совершенно в другой среде, оказались на одной волне.
Мы проехали площадь Бастилии с огромной стелой.
– Люди все время пытаются изменить мир: перевороты, заговоры, войны и революции. Но человеческая природа остается прежней, с поправкой на новое информационное пространство, новые условности и культурные рамки, – сказала я, в глубине души ругая себя за банальность своей мысли.
– Не знаю, мне кажется, культура и общественный строй все-таки меняют человека, – ответил Пьер. – Интересно, человечество, с одной стороны, идет по пути развития гуманизма, а с другой стороны, появляется такое зло, какого раньше невозможно было себе представить, например, атомное оружие. Добро и зло непрерывно совершенствуются, стремятся к абсолюту, и к концу истории они достигнут своего апогея, столкнутся в страшной схватке не на жизнь, а на смерть, и мир взорвется.
– Какая интересная мысль. А как ты думаешь, мы доживем до этого? – спросила я.
– Не знаю, может быть, – ответил Пьер.
И наконец мой спутник сказал:
– Мадам Лариса, позвольте пригласить вас в мою скромную обитель выпить чашечку кофе.
Я согласилась, так как была полностью заворожена этим человеком. Мы подошли к одному из современных высотных зданий.
– Я живу на последнем этаже, – сообщил Пьер.
Мы поднялись на лифте, и он открыл ключом дверь. Все было оформлено в стиле хай-тек. Высокие потолки, сверкающие зеркала, моющиеся обои стального цвета, современная мебель и пол с подогревом.
– Он теплый, тапок не надо, – шепнул мне Пьер.
Финансовый магнат помог мне снять мои высокие сапоги.
Меня охватило волнение.
– Мадам, прошу вас, – он показал мне дорогу в спальню, где была огромная вращающаяся кровать и зеркальный потолок. И тут мне стало почему-то страшно. У меня появилось отчетливое чувство, что я вступаю на опасную дорогу, с которой нет пути назад. А куда она меня приведет? Неизвестность всегда страшна, но тут было еще какое-то смутное чувство приближающейся трагедии, которое иногда возникает, несмотря на то, что, казалось бы, все хорошо. Меня била нервная дрожь.
– Месье Пьер, у вас нет вина? – спросила я тихо.
– Конечно, есть и вино, и коньяк, и водка, – улыбнулся он.
Я присела на кровать, и Пьер принес мне большой хрустальный бокал. Я выпила почти залпом. И мой страх начал проходить. Совладелец корпорации медленно начал меня раздевать. Я потянулась к нему, и мы слились в поцелуе. Эта была прекрасная близость, полная нежности и грусти. Вдруг я увидела в зеркальном потолке свое отражение и вздрогнула. Когда все закончилось, он закурил трубку.
– Дорогая, ты прекрасна, – сказал Пьер, поглаживая меня по руке, – я не выдержу, если ты завтра исчезнешь. В тебе скрыта тайна, загадка, ты не такая, как все, в хорошем смысле слова. Этим ты меня привлекла и твоей удивительной красотой. В твоих прекрасных глазах отражается чистая и ранимая душа. Я хочу продолжить отношения.
– Да, конечно, я тоже, у меня никогда такого не было на первом свидании, разве что один раз. У меня была очень сложная жизнь, – слегка смутившись, призналась я, натянув одеяло до подбородка.
– Любовь бывает разной, в молодости это, прежде всего, влечение плоти, а в моем возрасте хочется и духовной близости. Ты, конечно, изумительно красива, но для меня, может быть, даже важнее то, что мы с тобой оказались на одной волне.
Я с удивлением посмотрела на него.
– Ты знаешь, я думала то же самое, – прошептала я.
– Вот видишь, звезды сегодня к нам благосклонны.
Он хлопнул в ладоши и выключил свет. Я чуть не воскликнула «Вау!», но вовремя сдержалась. Вдруг кровать стала вращаться вокруг, это было так необычно, на зеркальном потолке появились блики света, заиграла светомузыка, как на дискотеке, что-то из современной французской эстрады.
– Это так, мое маленькое гнездышко, – сказал Пьер, – у меня еще есть настоящий замок с картинами, статуями и мраморными лестницами. Он в парижских предместьях.
– Любовное гнездышко, да? Сколько у тебя было подружек?
– А так ли это важно? Как ты считаешь, может ли человек остаться чистым в душе, даже если он испачкался, опустился на самое дно? Я считаю, что может, и среди отверженных и бродяг есть люди, более чистые душой, чем епископы. Мне кажется, не так важно, что человек делает, главное, каков он на самом деле, что заставляет его сердце биться чаще и замирать от восторга, – он осторожно провел рукой по моим волосам.