– Иногда испытываю – и что? Это минутное, преходящее счастье, как опьянение.
– У тебя и вправду есть талант, иначе бы тебе не аплодировали и не вызывали на бис. Лариса, ты вживаешься в свою роль на сцене, это настоящее искусство, далеко не всем такое дано, поверь мне, ты должна быть благодарна судьбе.
– Не знаю, Михаил. Мне стало лучше, чем прежде. Но меня порой посещает странное чувство, что я живу не своей жизнью, иду не своим путем. Печальные воспоминания, тоска, кошмары не оставили меня. Прости, ты хороший парень, но я не хочу от тебя ребенка, хотя всю жизнь мечтала забеременеть, у меня будто какой-то психологический барьер, – я отодвинула его руку.
– Лариса, у тебя глубокий эмоциональный кризис. А ты думаешь, что кто-то живет без этого? Без страданий, сомнений, сожалений, горечи и тоски? Ведь для чего-то такие чувства нужны, раз все так устроено, во всем, что с нами происходит, таится скрытый смысл.
– Какой смысл? Ведь все произошли от одноклеточной амебы в результате длительной эволюции, и все живое борется за существование и выживание, удовлетворяет свои потребности, – я налила себе еще полстакана вина.
– Не знаю, так ли все это было, ведь никто не присутствовал ни при сотворении мира, ни при первом эволюционном толчке, – пожал плечами Михаил.
– А что тебе говорит твое сердце? – спросила я.
Я быстро выпила, поставила бокал и лежала, глядя на краешек темного каннского неба.
– Оно обычно говорит со мной на другие темы. Например, о том, что я люблю тебя. Да, Лариса, для меня это не просто связь. Ты затронула самые тонкие струны моей души. У меня было много женщин. Но ни у одной из них не было такого страдания в глазах, ни одна не смотрела на меня с такой невысказанной, глубочайшей болью. На тебя будто обрушились все несчастья земли. Мне кажется, мой долг тебе помочь, раз нас свела судьба.
– Миша, как ты можешь мне помочь? Ты уже помог мне с трудоустройством, это много для меня значит, – я слегка улыбнулась, и мне тут же стало грустно. – Ты говоришь хорошие слова, не знаю, почему они меня не трогают, – и мне на глаза навернулись слезы.
– Лариса, не плачь, все хорошо. Все, что тебя беспокоит, на самом деле неважно.
Михаил стал гладить меня по голове и целовать. Та ночь незаметно прошла, за ней наступил день. И я потеряла счет дням и ночам. Я старалась ни о чем не думать, запивала грусть вином и смотрела вокруг, на меняющиеся картинки, будто я ехала вниз по горному серпантину на кабриолете. Разве можно о чем-то думать, когда вокруг завораживающая, дикая красота, в лицо дует свежий ветер и светит солнце, захватывает дух и уже неважно, что ждет у подножия вершины.
Мой финансовый капитал был при мне и продолжал расти, в театре я получала весьма немаленькую по моим прежним меркам зарплату.
Наши отношения с партнером нельзя было назвать идеальными. Мне все-таки кое-что не нравилось в Михаиле. Например, его манера любоваться собой, своим телом. Когда он что-то говорил, чувствовалось, что ему самому очень нравятся собственные мудрые высказывания. Это почему-то раздражало меня. Ну и что? Он в принципе хороший парень, с ним хороший секс, а о настоящей любви думать потрепанной дамочке за тридцать, наверно, уже не стоит, – с грустью думала я.
Один раз, когда вечером мы сидели с Мишей на террасе в ресторане на побережье и доедали мидии с кориандром, мне позвонила Алина.
– Привет, Лариса, тебе удобно разговаривать?
– Да, что ты хотела сказать?
Михаил сидел в шелковой рубашке и дорогих джинсах, с удовольствием допивал вино и с удовольствием рассказывал о премьере какого-то спектакля «Кристалл в сексуальном рабстве». Я была рада отвлечься.
– Лариса, ты знаешь, я полюбила мужчину, и он тоже любит меня. Я никогда не думала, что такое может случиться со мной.
– Здорово, поздравляю! Где ты с ним познакомилась?
– В церкви. Я зашла туда просто посмотреть живопись, такая маленькая церквушка на Новом Арбате. Там был молодой парень. Он у них читает псалмы или что-то в этом роде. Мы разговорились. Он предложил мне снова встретиться. Андрей, его так зовут, считает, что со мной очень интересно общаться, у меня прекрасная душа. А то, что я инвалид, ему совсем неважно. Представляешь, совсем неважно. Он не врет, ему действительно со мной хорошо.
«Может быть, эта любовь небескорыстна», – подумала я. И Алина будто прочитала мои мысли.
– И это вовсе не из-за денег. Он сын очень богатого человека из правительства. Андрей говорит, что моя болезнь – это совсем не трагедия. У меня особый путь, в вечности я буду здорова. Не знаю, будет ли эта вечность. Но он дал мне почитать разные религиозные книги. Идея, о которой говорится в Евангелии, о любви и прощении, мне понравилась. Нет, правда, он меня действительно любит, я его не раздражаю, никогда не думала, что кто-то может полюбить меня, с моим уродливым характером и уродливым телом. Я часто плачу по ночам. Ларисочка, дорогая, прости меня, прости, пожалуйста, если сможешь. Ведь это я заплатила, чтобы тебе сделали ту операцию. Я так боялась, что ты родишь ребенка, уйдешь от меня, и я снова останусь одна, совсем одна, одиночество это невыносимо. Я всю жизнь была одинока. Ларисочка, ты можешь меня простить, когда-нибудь, может быть, не сразу, хотя бы перед смертью?
Глава 25 Смерть и жизнь
У меня перехватило дыхание, впрочем, я давно подозревала что-то подобное.
– Ладно, Алина, я не обижаюсь, у меня все равно уже не будет детей. Все попытки были неудачны, у меня тоже особый путь, – деревянным голосом ответила я.
– Ларисочка, мне так жаль, я не знаю, как загладить свою вину. Андрей хочет жениться на мне. Я пока думаю, но, скорее всего, я соглашусь. Ты приедешь к нам на свадьбу?
– Думаю, нет, Алина. Я сейчас во Франции, работаю в эротическом театре, я очень занята.
– Ларисочка, если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, все что угодно, ты только позвони. Я не знаю, что я могу сделать для тебя.
– Хорошо, буду иметь в виду, – ответила я и положила трубку.
После этого разговора остался неприятный осадок. Но скоро я почти забыла о нем. Художественный руководитель театра давал мне уроки актерского мастерства. Я стала вживаться в роли, и мне все лучше удавалось передавать эмоции на сцене. Мои коллеги замечали, что я стала играть более профессионально, и Даниэль хвалила меня. Мне действительно хотелось пережить чужую жизнь, хотя бы сыграть головокружительную страсть и испепеляющее желание, если в реальности мне этого больше не дано. Порой во время спектаклей и репетиций меня действительно охватывали похоть и ярость. Я злилась на свою неудавшуюся жизнь, на судьбу, на людей, смотревших на меня из зала, успешных, состоявшихся и уверенных в себе. Почему я не такая? Почему я играю в сомнительных спектаклях и не чувствую себя счастливой? Неужели для меня остались только забвение и омут удовольствий? Что случилось с моей жизнью? Ну и что, пускай я окончу свои дни, изображая секс на сцене. У меня вряд ли когда-нибудь будут дети, я не нашла себе другого места в этой вселенной разврата и зла. И я упивалась наслаждением, смесью вседозволенности, желания и отчаяния. Я проживала каждый день как последний, моя боль немного утихала от марихуаны и алкоголя. Жизнь заставила меня пережить столько страданий и разочарований, и теперь я перестала что-либо себе запрещать, я хотела познать пьянящую сладость удовольствий, чтобы забыть обо всем на минуту, на час, навсегда, перестать страдать и выпить до дна чашу обманчивого счастья. Что-то сломалось во мне, и уже не осталось никаких внутренних рамок и границ, сотни глаз зрителей, горящих огнем желания, стали приносить мне наслаждение. Но иногда снова приходили грусть, тоска и печальные воспоминания. Но я старалась ни на кого не обижаться, жизнь проходила. Мне казалось, я вдруг постарела на много лет и слишком остро поняла, что все суетно, скоропреходяще, все люди несовершенны и причиняют друг другу боль. Главное – наслаждаться и наслаждаться до последнего биения измученного сердца, чтобы не умереть от душевных мук, чтобы остались силы жить, ходить по земле и дарить людям радость.
А на следующем спектакле произошло страшное. Я вышла на сцену в последнем акте «Любви отверженных». Мы с Мишелем сидели на убогом ложе в подвальном помещении.
– Все прошло, – восклицала я в смертельной тоске. – Моя жизнь погибла. Я на самом дне и совершила столько ошибок. Общество равнодушно и безжалостно. Неужели нет пути назад? Если бы я была богата, возможно, моя судьба сложилась бы иначе. Но теперь я жестоко расплачиваюсь за то, что не увидела иной радости в моей серой, бедной жизни кроме наркотиков. А было ли где-то счастье? Могла ли я его найти? Что еще могло принести мне упоение и восторг? Этот вопрос не дает мне покоя.
– Но разве то, что мы вместе, любимая, это не счастье? – спросил Михаил, снимая с меня лохмотья.
И тут из зрительного зала раздался выстрел. Я не успела сразу сообразить, что произошло. Через секунду я все поняла, инстинктивно соскочила с кровати и оказалась на полу. А Михаил лежал в крови на грязном матрасе. В зале началась паника, послышались крики. Я бросилась к возлюбленному. Он был ранен в спину, по серому матрасу медленно растекалось кровавое пятно. Я посмотрела ему в глаза.
И тут из зрительного зала раздался выстрел. Я не успела сразу сообразить, что произошло. Через секунду я все поняла, инстинктивно соскочила с кровати и оказалась на полу. А Михаил лежал в крови на грязном матрасе. В зале началась паника, послышались крики. Я бросилась к возлюбленному. Он был ранен в спину, по серому матрасу медленно растекалось кровавое пятно. Я посмотрела ему в глаза.
– Врача, кто-нибудь позовите врача! – громко крикнула я.
Вокруг нас столпились люди. Но я никого не замечала, кроме Михаила.
– Лариса, не надо докторов, я умираю. Никогда не уставай любить. Потом будет слишком поздно.
Я не видела ничего вокруг от слез, застилавших мне глаза. Какие слова сказал этот парень, любивший вино, женщин и красивую жизнь! А что такое настоящая жизнь? Наверно, понимаешь это, когда все заканчивается и открывается то, чего ты никогда не мог вообразить. Что мы все время ищем в глубине души, томясь и скитаясь на этой маленькой несчастной планете? На этот вопрос нельзя ответить. Но в ту минуту мне хотелось только одного – чтобы был закат над океаном, прохладный ветер, никаких воспоминаний и рядом любимый человек. Только сейчас я поняла, что Михаил стал мне близким и родным. Я как в тумане помню, что происходило дальше. Полицейские запретили покидать здание.
– Он мертв, проникающее ранение, – констатировал врач.
Театр, лепнина на потолке, представители финансовой и культурной элиты – все поплыло у меня перед глазами. Я потеряла сознание.
Очнувшись, я поняла, что лежу в больничной палате. Рядом со мной сидела Даниэль в черном закрытом узком платье и черной шляпе и печально смотрела на меня. Ее глаза были полуприкрыты вуалью, она немного напоминала даму тридцатых годов. Увидев, что я очнулась, она чуть улыбнулась уголками рта.
– Лариса, как ты себя чувствуешь?
– Неважно, голова кружится.
– У тебя был нервный шок. Все пройдет, – она погладила меня по голове.
– Даниэль, зачем его убили? За что? – спросила я, с трудом выговаривая слова.
– Мне кажется, хотели убить тебя, – тихо сказала моя наставница. – Полицейские все равно будут говорить с тобой об этом. Так что подумай. Я видела, что ты не любишь Михаила, а я любила его, безумно, как в первый и последний раз, – добавила она, чуть прикрыв глаза.
– Я… я не знала, – прошептала я.
– У него всегда было много женщин, я никогда не лишала его свободы. Он казался просто бабником и разгильдяем, но на самом деле Мишель был очень сильным человеком. В вашей стране нет сильных людей, вы все подвержены порокам, которые губят вас. Ваш простор и размах расслабляет и лишает внутренних сил. Но Мишель не был таким, его внутренний стержень не ломался ни от чего.
– Я больше не останусь в театре после того, что случилось, Даниэль, я не могу.
– Да, я понимаю. Прощай, Лариса, – она вышла из палаты.
Я расплакалась. Еще одна полоса в моей жизни закончилась, и ничего постоянного не будет никогда. Все эфемерно, как зыбучий песок, как сон, легкое воспоминание о котором остается, но человек уходит в день. Солнце, ветер, равнодушные глаза прохожих – и уже неважно, какие фантазии и мечты приходили ночью, жизнь безжалостно уходит вперед. И от ветра и холодного воздуха заживают кровоточащие раны в душе, но потом появятся новые. Но иногда хочется верить, что все будет хорошо и мы поймаем хрупкое, нежное, как глаза ребенка, ускользающее счастье.
Я смутно помню, как ко мне в больницу приходил хмурый пожилой полицейский и расспрашивал меня о том, кто должен был унаследовать мои деньги после моей смерти. Конечно, Лена, но не она же стреляла в меня!
– Мадам, скажите, у мужа вашей сестры были проблемы в бизнесе?
– Ну, были, как и у всех, сейчас же кризис.
– Дело в том, что ваш зять Жан был в зрительном зале во время спектакля. Сейчас он задержан по подозрению в убийстве.
– У него нашли оружие? – упавшим голосом спросила я.
– Нет, не нашли. Оно было найдено на полу в зрительном зале.
На душе стало нехорошо. Мое сердце опустилось и мучительно сжалось, будто по нему провели чем-то острым. Я вспомнила, что такое же чувство было со мной, когда Слава сказал, что нам придется расстаться.
Я позвонила Лене. Начались причитания:
– Какой ужас, Ларисочка! Зачем ты устроилась в этот кошмарный театр? Ты никак не можешь повзрослеть. Слава богу, что все закончилось и с тобой все в порядке.
– Послушай, а где Жан?
– Он поехал вроде бы тоже в Канны для переговоров по поводу поставок морепродуктов. Я сегодня не могу до него дозвониться. Ты представляешь, что на днях сказала Вивьен… – начала щебетать сестра.
– Жан хотел убить меня, – перебила я ее.
– Не может быть!
Я положила трубку.
Мне тоже не верилось, что Жан, мой хороший друг, который смотрел на меня почти влюбленными глазами, в которых светилась добрая ирония, мог пытаться сделать мне что-то плохое. Ведь Лена с самого начала предлагала мне вложить деньги в их бизнес. Но это была идея ее мужа – положить их в банк.
Я не могла ни с кем разговаривать. Через несколько дней я по собственному желанию покинула больницу, где мне кололи успокоительные. Я почувствовала, что мне будет лучше на воле. Меня попросили пока не покидать Канны в интересах следствия. Я остановилась в не очень дорогой гостинице. Почти весь следующий день я лежала на диване в небольшом номере, смотрела на картину Шагала «Девочка на софе» и думала. Вязкие унылые мысли о том, кто мог желать моей смерти, доводили меня до сумасшествия.
От отчаяния я набрала номер Куропатова:
– Вы случайно не пытались меня убить вчера?
– Кто это говорит? – послышался хриплый голос. Мой старый недруг тяжело дышал.
Я молчала.
– А-а… это Лариса, ты теперь богата? Поздравляю. Я – нет, я никого не пытался убить за последние полгода, я сам умираю. У меня рак легких, уже неоперабельный, метастазы. Я так страдаю, это все, наступил конец. Небеса безжалостны, мое тело и душу разъедает адская боль, и страх режет сердце на мелкие кусочки. Я сделал столько зла. Никого не любил по-настоящему. Кто придумал эту непереносимую жестокость – отнимать у человека его жизнь? Лариса, прости меня.
Я положила трубку. Больше у меня вроде бы нет заклятых врагов. Я решила навестить Жана, он находился в камере предварительного заключения.
Я поехала в тюрьму, которая располагалась на окраине Канн. Хмурый охранник пропустил меня в комнату для свиданий. Унылое помещение без окон с зелеными стенами. Жан сел напротив меня, усталый, бледный и осунувшийся.
– Здравствуй, Жан.
– Здравствуй, Лариса.
Я молчала.
– Ларисочка, послушай, это не я стрелял. Я специально приехал в Канны, чтобы посмотреть на тебя, узнав, что ты играешь в этом театре. Лариса, ты мне всегда нравилась в хорошем смысле слова. Ты необыкновенный человек. Я так хотел увидеть тебя. Преступник убежал, когда началась паника в зрительном зале. Может быть, кто-то хотел убить этого парня, Михаила, у него ведь наверняка были враги, конкуренты. Почему ты думаешь, что именно на тебя покушались? – голос всегда невозмутимого, спокойного, ироничного Жана немного дрожал.
– Почему ты не сообщил мне, что приехал? Мы бы сходили пообедать и так далее. Это странно.
– Я собирался подойти к тебе и поздравить после спектакля, хотел сделать сюрприз.
– Сюрприз получился ошеломительным, – мрачно заметила я. – У тебя есть разрешение на ношение оружия?
– Да, есть. Но это же не значит, что я убийца. У меня была неприятная история, в нашем ресторане устроили погром ребята из Африки. После этого я получил разрешение. Мой адвокат обещал, что меня скоро отпустят под залог. Посмотри мне в глаза. Неужели ты веришь, что это я? Мы могли бы встретиться и поговорить спокойно, – Жан чуть не плакал. Впрочем, в бизнесе всегда приходится играть разные роли.
– Ты был влюблен в меня?
– Ну что ты, Лариса! Не в буквальном смысле.
Жан посмотрел на меня, его глаза как-то странно сверкнули, мне стало нехорошо. Меня как молнией пронзило мучительное чувство. Это был он. Все понятно. Смесь неудовлетворенной сексуальной энергии и финансовых проблем. Звучит глупо. Но на самом деле такое часто бывает.
Я пошла по солнечным улицам Канн одна, дул теплый ветер. Прекрасно одетые люди гуляли по набережной. Мне вдруг захотелось обратно в Питер, хоть ненадолго. Я могла бы немножко пожить там, где остались мои друзья. Белые ночи, холодный ветер с Невы, сверкающий огнями Невский, барокко и сталинский ампир, немыслимое сочетание ни в чем не сдержанной России и полного, строгого достоинства европейского лоска. И я пойду на свою любимую набережную Обводного канала, потом зайду в «Бродячую собаку» и буду тихо грустить о своей неудавшейся жизни, запивая горечь бокалом сухого красного вина. И, может быть, тогда все на миг покажется не так плохо. Все страдания и неудачи – это и есть жизнь, которая иногда все-таки улыбается нам светло и немного печально. Пушкин и Достоевский, неужели вы любили этот город, эту дикую страну, наполненную невежеством и бессмысленной, уродливой, мерзкой жестокостью? Где только один выход – умереть и пролететь «над мостами в Петроградском дыму», над прекрасными дворцами и памятником свободе на Марсовом поле. И забыть все и видеть только красоту, оторванную от человеческой похоти, алчности и злобы. И уже никогда не вспомнить ничего, а видеть только падающие листья над невской водой, напоминающие о вечной красоте, существующей вопреки всему и принимающей наши измученные души, когда закончится наш земной путь.