Немного погодя, не сразу… а именно погодя, когда дымка пред очами так и не рассеялась, Еси, почувствовала, как втолкнули ей вглубь головы подергивающегося, будто объятого жаром Крушеца так, что тем пламенем обдали и сам мозг. И с тем, верно, лопнули перетянутые меж собой нити, дотоль оберегающие мозг юницы, посему незамедлительно пропала мутность окутывающая правый, здоровый глаз, уши явственно обрели слух. Прошел еще морг и изо рта высвобождая трахею, голосовые связки, гортань, да и сам язык вывалился, плюхнувшись вниз ребристый ржаво-серый корень, ноне покрытый малыми рдяными пупырышками. Корень, приземлившись на пол, медлительно уполз в разошедшуюся щель, погасив края трещин. Из средины закрутившей лепестками звезды вырвался плоский луч молния, и наново ринулся в направление головы Есиславы. Серые волоконца, поколь удерживающие свод черепа, резко лопнув, отпустили его, и, одновременно, с тем молния воткнулась в левую предвисочную кость, и, пройдясь по лобной кости, вызвала осязаемо-слышимое скрежетание и шипение. И тогда сети окуклившие внутренние органы, позвоночник высвободили все из-под своего оберега и втянулись в корень позадь спины. Также дюже стремительно выпустив из пут спину, руки и ноги девушки корни пропали в стенах и полу. Отчего оставшись без опоры и поддержки, Есинька туго качнулась, и, не ощущая своего тела и его частей, упала на гладь пола, не мешкая покато выгнувшегося и тем самым снизив удар об себя.
Еси упала на грудь и правую щеку отчего пред ее правым видящим глазом проступила серая зеркальная полированость пола по которой, как оказалось, перемещались махунечкими каплями письмена, али может лишь отражались. Широко открытый рот, оставшийся с того мига, как из него выпал корень, юницы вогнал вглубь груди воздух. И Есислава с тем глотком ощутила не просто слабость, а высосанные силы из конечностей, ноне похожие больше на тряпичные, из органов, словно превратившиеся в ошметки. Отчего не просто не удавалось ими шевельнуть, но даже дышалось с трудом.
Гладь пола нежданно пошла и вовсе ребристой волной, закачав вверх… вниз на себе тело девочки. И в той зеркальной залащенности принялись отражаться, будто спешно выведенные на папирусе, бумаге, пергаменте, бересте, дереве, металле, камне символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а над недвижно лежащей Еси навис Перший. Он бережно поднял ее на руки, подхватив под колени и спину, прижав тряпичную голову к своей груди, да с волнением вгляделся в черты лица девушки. Нежно покачивая туды… сюды старший Димург понес Есиньку по коридору к находящейся супротив кружащей звезды стене. Бог вошел в густую серебристую завесу, дотоль там не зримую, прислонив лицо Есиньки к плечу и тем самым загородив ее глаз, чуть погодя вступив в белую, полусферическую комнату векошки.
– Как она? – послышался беспокойный голос Асила, и он торопко шагнул к старшему брату.
– Очень слаба, ей надо поспать, – тотчас пояснил Перший, и, не останавливая поступи, направился к ложу девушки. – Ночница-эка, – добавил он к стоящей подле столика нежити, – быстро зелье.
Зиждитель бережно уложил юницу на ложе на спину, поправил под ее головой подушку, прикрыл тело покрывалом. И когда нежить подала ему вытяжки в кубке с долгим носиком, сам напоил Есиславу. Аккуратно придерживая голову и давая возможность девушке справиться с глотанием, что в первый момент ей далось очень сложно.
– Что сказал Родитель? – вопросил стоящий подле Асил неотрывно наблюдающий за тягостно смыкающимися очами Еси и ее прерывчатым дыханием.
– Велел наблюдать за девочкой и Крушецем неотступно, – произнес присевший на ложе старший Димург и нежно утер губы юницы ручником, помогая ей их сомкнуть. – И поколь девочка должна все время спать. Крушец очень тяжело воспринял перекодировку так, что Родителю несколько раз во время курации приходилось прерываться, чтобы дать малецыку набраться сил. – Перший провел указательным перстом по лбу девушки, где на поверхности кожи явственно проступала темно-коричневая, тонкая полоса. – Родителю придется еще раз проверить состояние малецыка, чуть позже, когда плоть будет готова, потому теперь спать. В следующий раз вмешательство будет проводиться в плоть, только когда она будет в бесчувственном состоянии, ибо в бодрствующую опасно. Он хочет потолковать с Крушецом и велел мне присутствовать при том разговоре. Сказал, Крушец очень плотно связан с девочкой, и сейчас ее потеря для него будет не переносима… Потому надобно сделать все, чтобы этого не произошло.
Глава девятнадцатая
Еси неспешно… совсем медленно приоткрыла веки. Они сызнова, как в тот раз после лечения Крушеца наполнились тяжестью, и в целом все тело туго болело. Вроде бы еще в прошлое свое пробуждение девушка ощущала бодрость и живость всей плоти, а сейчас наново почувствовала себя худо, точно подверглась избиению… Избиению от которого недужило не только все внутри, но и снаружи так, что боль отдавалась покалыванием по всей поверхности кожи и особо ныл… полыхая лоб. Дотоль Есинька не видела снов, лишь густое марево дыма, но в этот раз сызнова узрела лицо Родителя, по коло окруженное темно-синей, широкой полосой в каковой перемещались не только символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, но также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, не только когда-то виденных, но и не наблюдаемых. Сами образы божественных созданий были разнообразны по цвету, форме и проступали столь четко, что зрелись трепещущие листы на деревьях, поводящие ушами звери и плавниками рыбы, шевелящие губами существа и люди. Высокий и широкий лоб Родителя был слегка вдавлен и по нему пролегали горизонтальны и вертикальные, глубокие морщины, такой же неровной, пепельно-синей, как теперь удалось разглядеть, казалась кожа и на выступающих скулах. Купно собранные густые пепельные брови ноне переплетались с прядью развевающихся волос, прикрывали глубокие сине-марные очи.
Лежащая на левом боку девушка, меж тем припомнив яркость сна, вгляделась в белые полутона комнаты, также приглушенного в свете, как и стены, и свод.
– Есинька, – мягко протянул, сидящий на стуле обок ложа Асил и ласково провел дланью по колыхающему колотьем лбу, и всей все еще безволосой голове.
– Больно, – едва слышно дыхнула Есислава и Бог тотчас отдернул руку от ее головы. – Где мы? – погодя вопросила она, чувствуя, как болезненно онемела спина, и, не имея сил сменить положение тела.
– Мы в векошке… поколь подле Родителя, – торопливо пояснил Асил, и, почувствовав желание юницы, бережно перевернув ее, уложил на спину, поправляя под головой подушку. – Пить хочешь, – это уже и не было вопросом, а проплыло утверждение, понеже теперь после лечения Атеф, как старший Бог, мог безболезненно ее прощупывать.
Есиньке не пришлось отвечать, и Асил взяв со столика кубок с долгим носиком, медлительно стал поить ее почитай бурым на вид, мятно-терпким отваром.
– Мы тут будем еще долго? – поспрашала Еси, отрываясь от кубка и ощущая как значительно помягчели досель сухие губы.
– Столько сколько надо, – отметил Бог и настойчиво допоил юницу отваром. – Чтобы ты набралась сил и смогла перенести возвращение, так распорядился Родитель.
– Родитель.., – прошептал девушка, и болезненно дернулись ее губы. – Зачем состригли волосы, как же я теперь.
– Волосы отрастут, – нежность в голосе старшего Атефа поглотила всякое огорчение. Он заботливо утер губы юницы ручником и по теплому ей просиял. – Отрастут вмале… Лишь мы вернемся на маковку в Млечный Путь. Бесицы-трясавицы ту неприятность быстро устранят, не думай поколь о том.
– Родитель, – сызнова переключаясь на волнительное, заплетающимся языком пролепетала Есислава и глаза ее тягостно дрогнув, сомкнулись. – Он похож на вас всех… На Першего, тебя, Небо и Дивного…
– Это мы на него похожи, ибо есть его суть, – долетели откуда-то издалека слова до девушки. И стало не понятным, сие молвил Асил… Перший или вдул ей в мозг сам Родитель.
Есислава обретала себя постепенно, и как ей казалось долго. Сначала она не могла даже повернуться на ложе и посему Перший и Асил постоянно ее прощупывающие делали это сами. Ночницы кормили девушку, мыли и переодевали, а, чтобы она не переживала по поводу волос, на голову ей поколь одевали повойник, схожий с детским чепчиком, убор у которого была полуовальная задняя часть и ободок, завязывавшийся под подбородком. Помаленьку в конечности вернулись силы, крепости обрела и сама плоть, настолько, что Еси стала подниматься с ложа и поддерживаемая кем из Богов прохаживаться по комнате векошки. Однако, даже и тогда, она большее время отдыхала, и если не спала, то толковала с Першим, который стал теперь предупредительно обманчив, считая, что итак слишком много поведал ей, потому почасту переводил разговоры на безопасные темы. Большей частью Бог выспрашивал юницу о ее мыслях, чем сказывал сам. Время как казалось Есиньке, остановилось теперь и в векошке, точно также как когда-то оно замерло в Березане, куда ей так жаждалось вновь попасть… попасть и обрести там состояние умиротворения.
Наконец, Родитель разрешил Богам отбывать из Отческих недр, сочтя состояние Еси достаточно окрепшим, ибо состояние Крушеца было исследовано многажды раньше и сочтено благостно оправившимся. В этот раз полет юнице показался более скорым, так как во-первых она могла подолгу спать, а во-вторых ее перестали мучить боль и тошнота. Вследствие этого векошка летела на самых высоких оборотах, снижая их лишь в тяжелых местах, как величал их Перший, рукавах.
Ноне девушка проснулась уже не в векошке, а в каком-то ином месте. Она сразу сие поняла, абы не только цвет комнаты, но и ее форма казалась другой. В этом помещение, стены, имеющие треугольную форму, сходились в одной вершине. Самих стен было пять, пятиугольным смотрелось и основание пола, потому помещение соответствовало образу пятиугольной пирамиды. Поверхность стен поражала своим серебристо-синим, неясно-тусклым цветом. Посередь комнаты, не дюже большой, стояло весьма широкое ложе, без спинки и ножек, и вовсе с исчерна-синего цвета поверхностью на оной были разбросаны ворохом множество подушек. Подле ложа располагалось мощное облачное кресло и часть кучных, клоков дымчатых испарений только не белого, а прозрачно-голубого цвета цепляясь за стены комнаты, тревожно вздрагивали, словно были чем напуганы.
Хотя и само кресло, прозрачно-голубое, ну, может с более значимой насыщенностью синего цвета, поражало на взгляд своим высоким ослоном и мощными облокотницами. Оно поместилось в комнате таким образом, чтобы сидящий мог все время смотреть на лежащую на ложе девушку. Потому, когда Есислава открыла глаза, первого кого она увидела, это Стыня, вонзившего в облокотницу кресла локоть и подперев перстами и дланью подбородок. Младший Димург явно смотрелся чем-то озадаченный, и думал… думал о том, что было дюже для него неприятным, посему золотое сияние его кожи несколько притухло, и она казалась густо коричневой.
– Стынюшка, – чуть слышно дыхнула Еси и резко вскочив с ложа, дернула головой, а вместе с ней затрепыхались ее долгие, вьющиеся волосы. Легкой марной дымкой проплыло пред очами темень и девушка слегка качнулась туды… сюды.
– Тише, тише моя девочка, – торопливо откликнулся Стынь и торопко поднявшись с кресла качнулся своей божественной фигурой в сторону юницы, несомненно, опасаясь за ее состояние. – Не нужно так волноваться, моя Еси. – Бог принял в объятия девушку и прижал к своей объемной груди, нежно приложившись к ее макушке, не к устам, как было допрежь, а всего-навсе к макушке.
Впрочем, Есислава также не стала целовать Стыня в уста, лишь коснулась губами его груди, сокрытой под серебристой материей рубахи. После перенесенного юнице нужно было время… время, чтобы вернуться в прежнее состояние, состояние близкое человеческому, а не божественному.
– А где Перший? – вопросила Еси, ощущая особую потребность в том, чтобы видеть именно этого Бога, столь родственного Крушецу.
– Давеча от тебя ушел, – спешно произнес Стынь и погладил ее по вьющимся, распущенным волосам, оные кажется стали много длиньше, чем были до посещения Родителя. – Но коли ты хочешь, я его позову. Отец велел, ежели тебе понадобится тотчас его призвать.
– Нет… не надо, – ответила Есинька и миг помедлив, вздела голову вверх, всматриваясь в лицо возлюбленного. – Побуду с тобой, так как вельми за тобой наскучалась.
Юница нежданно резко подалась ввысь и приникла к жарко-трепетным губам Стыня насыщенным золотым сиянием. Людская чувственность в Есиньке поколь, как благо и для лучицы, оставалась сильней божественности. Стынь стремительно обхватил тело девушки, придерживая ладонью голову, и неторопко опустил ее на ложе, нежно проводя левой рукой зараз по груди и животу. И тем самым движением наполняя плоть трепетанием и присущим только людям любовным желанием, таким уникальным единожды близким к животному потребству и все же приобретающего в слиянии тел неотъемлемую только человеку красоту.
Глава двадцатая
На спутнике четвертой планеты приближенной по форме к эллипсоиду, где поверхность состояла из обломков изверженных пород, минералов, стекла, метеоритов и вовсе как-то нелепо поместился огромный каменистый утес с весьма развороченной, словно грубо выколотой вершиной. Казалось, скала гнула куда-то влево весь спутник, тем самым замедляя его вращение округ четвертой планеты. Космическое судно Атефов батура, маскирующаяся под данный утес, ноне зримо мерцала своей каменной поверхностью, точно в ней переливались движущиеся околот планеты, астероиды, кометы, болиды, и иные мелкие небесные тела. Мельчайшие бусенцы света выскакивая на сие покрытие, похоже, пробивали и плотный слой реголита, покрывающего как батуру, так и сам спутник.
Внутри космического судна ноне было вельми шумно. Неможно сказать, что существа, населяющие ее гамили, понеже это вряд ли позволил почасту пускающий гнев Бог Асил. Просто каждое создание, исполняя положенное ему, переговаривалось и тем самым наполняло многочисленные галереи, расписанные листами, плодами, увитые ветвями аль изогнутыми корневищами, комнатки, горницы, светелки тем работным бытием.
В центральном зале одного из мощных помещений батуры, по форме схожим с овалом, и пол, и потолок были ровными и гладкими, а в стенах перемещалось сразу два сияния бурый и густо-зеленый, порой и вовсе приобретающий почти темно-коричневый цвет. Сияния не просто полыхали, они точно кружили по стенам, инолды степенно спускаясь от свода к полу. Потолок же вспять казался недвижимым и, ноне, явственно потемнев, таил в себе синюю марность неба, утопив в той мрачности и серые паутинчатые волоконца, повторяющие форму шестиконечной звезды, и крупные шары перемещающие радужность света, допрежь того пристроенные на их кончиках. На могутном пне, заменяющем трон, поместившимся посередь залы с высокой и широкой щепой торчащей с одного его бока, заменяющей как таковой ослон, восседал Асил. Дотоль отходящие от пня корни остались лишь околот него, опоясав по коло, и малость приподняв над общим уровнем мраморного пола, хотя и тут они не расползались по всей поверхности, тем самым высвободив в помещение большую часть пространства.
Асил опираясь на ослон пня, в серебряном долгополом сакхи, казался явно чем-то огорченным. Впрочем, если говорить точней, он был опечален лишь одним, болезнью Крушеца, которая случилась по вине Круча и недогляду его, как старшего Бога. Без венца, однако, при своем высоком росте Зиждитель должен был бы смотреться могутным, хотя с находящимся в зале существом зрелся так себе… середничком.
Прямо пред Богом, на освобожденном от корней полу, стояло огромное, в высоту превышающее метра три-четыре, создание, величаемое троллем. Плотное его тело, с зеленой кожей, лоснящейся от влажности, точно он токма вылез из воды, свидетельствовало о силе того существа. Широкими, накаченными были руки, ноги и само туловище тролля, оголенное без признаков пола, волос оно вроде кроилось только для демонстрации мощи. Потому на нем просматривалась массивными взгорьями мышечная масса в конечностях, а овально-сплюснутая голова, растянутая в стороны двумя огромными треугольными ушами, соприкасающимися со всей поверхностью щек, сидела прямо на туловище, отчего плечи входили в подбородочную область. Голова также не имела волос и сверху казалась гладко-лоснящейся, на лице отсутствовало как таковой лоб, скулы и само оно было достаточно плоским. Одначе, со всем тем крупные очи круглой формы тролля, где оранжевый зрачок пульсирующе поместился в черной склере, придавали лицу довольно-таки злобное выражение. Похожий на загнутый клюв птицы нос не имел основания и осуществлял дыхание чрез одну, широкую ноздрю, потому создание дышало тягостно и шумно. Мясистыми и боляхными, буро-серыми были губы существа, и слегка отвислыми, будто у старца щеки. Обряженный всего-навсе в набедренную повязку, что широкой полосой обматывала бедра и крепилась на талии платиновой пряжкой, тролль более ничем себя не прикрывал, а ноги его заканчивались круглыми стопами с маханькими черными наростами по краю, похожими на ногти.
В правой вытянутой руке создание держало, словно куклу, шаманку Уокэнду ухватив ее за вздетые вверх раскосмаченные долгие черные волосы. Уокэнда ноне, кажется, растеряла смуглость собственной кожи, некогда оттененную сиянием краски. Под ее открытыми и испуганно уставившимися на сидящего Бога черными глазами пролегли синие круги, обострился орлиный профиль, и зримо впали щеки, будто шаманку дотоль долго били. Да и вся Уокэнда, обряженная в рванную бурую тунику, где толком и не имелось рукавов, выглядела измученной и истощенной. Не было в мочках ее ушей сережек, а руки, досель расписанные от запястьев до локтей, синими символами и вовсе безжизненно посинели. Шаманка висела на собственных волосах, молча, лишь подняв вверх правую руку и ухватившись перстами чуть пониже трехпалой лапищи существа.