– Не допустимо, чтобы пострадал Северный Венец… не допустимо, – тревожно произнес Димург себе под нос и приподнял устало ноги.
Немедля под ними, выскользнув прямо из сидения кресла, развернулся пухлый облачный лежак, принявший на себя ноги Бога и даже слегка их утопивший в своей перьевитости.
– Важное теперь для нас спасти Крушеца, – наконец, подал глас Асил и он у него туго затрепыхался. И сам Бог, чуть-чуть шевельнувшись, снял с конечностей, впрочем, как и со всей плоти, казавшуюся окаменелость. – Все остальное несущественно… Коль понадобится, я отдам тебе Отец свою Галактику Геликоприон или Травьянду, какую захочешь, чтобы ты мог переселить туда жителей Северного Венца.
Старший Димург со всей теплотой на оную был способен, воззрился на Атефа и нежно просияв, молвил:
– Нет, мой милый, твои Галактики мне не понадобятся… Ты же знаешь, мне есть куда переселить жителей Северного Венца. Просто в этой Галактике находится Пекол, а мне б не хотелось беспокоить Кали-Даругу и девочек каким бы то ни было переселением, всего лишь… – Перший заботливо обозрел брата с головы до ног, словно взглядом огладил его жесткие черные волосы, и мысленно, слышимо ему добавил, – Асил, малецык, коль ты не готов о том, что произошло толковать с братьями, покинь маковку, я сам все утрясу… Только не надобно так переживать, все самое страшное позади, и наш Крушец жив, здоров, сие главное, моя бесценность.
– Нет, я не уйду, достаточно прятался за твоей спиной, – незамедлительно отозвался Асил, сказав это, однако в слух, тем самым вызвав удивление в лицах Небо и Дивного, и заодно прекратив мысленный разговор с Першим.
Димург еще малость встревожено смотрел на Атефа, мягко с тем его прощупывая и, вероятно, успокаивая, а после сказал, вже направляя ту речь на всех братьев:
– Если Крушеца не придется изымать, соперничества не будет и в последующих жизнях. Родитель хочет, чтобы мы как можно меньше вмешивались и проявлялись в будущей жизни плоти малецыка, посему тут будут находиться Седми и Вежды. И это, не мой выбор, а Родителя. Сказал всего-навсе присматривать, создавать более благостные условия жизни, и открыто не проявляться.
– А Крушец не испугается, что его бросили? – взволнованно дыхнул Дивный, враз перестав приглаживать концы своей бороды.
– Я не смог переубедить Родителя, – отозвался Перший и малозаметно качнул головой, и одновременно колыхнулись желтые ленты облаков в своде, жаждущие дотянуться до Зиждителей находящихся внизу. – Родитель совсем не желал меня слушать в этом вопросе. Хотя я уверен, Крушец ту разлуку не сумеет правильно воспринять, но Родитель считает сие ему необходимо. Раз не будет соперничества, необходимо все же как-то наполнять эмоциями и чувствами плоть. Родитель был столь не переубеждаем, что я решил смириться… Теперь по поводу ближайших замыслов. Вмале прибудут гипоцентавры, и поколь лучица в плоти начнется возведение пирамидальных комплексов на Земле. Ну, и здоровье девочки перейдет под заботу этого народа. Доселе же она поживет на маковке, бесицы-трясавицы станут наблюдать за здоровьем ее и Крушеца… И, да, Небо, хоть Стынь снимет щит с поселения дарицев на Земле, лучше будет коль Дажба встретится с девочкой тут на маковке, под моим приглядом. Она достаточно долго считала, что Дажба виновен в гибели Дари, и мне пришлось в том ее переубеждать. Посему, чтобы все прошло спокойно и разумно, будет мудрее сделать, как предлагаю я.
– Хорошо, брат, когда распорядишься, Дажба придет… Хотя малецык, как и понятно, уже жаждет увидеть тебя и девочку, – неспешно отозвался Небо, и затрепетавшее сияние на коже его лица явственно свидетельствовало, что он начал сызнова негодовать. – Может ты все же… Ты, Отец, пояснишь почему заболел Крушец? Почему у него сбились кодировки, ведь не из-за гибели Дари… Я так понимаю, коль ты присутствовал при толковании малецыка и Родителя, он все смог рассказать.
– Нет, не из-за гибели Дари.., – медлительно, точно нехотя отозвался Перший, делая множественные промежутки меж словами. – Несомненно, Крушец сумел поддержать плоть после произошедшего катаклизма… даже более того.
Он резко прервался, ибо с его речью оживился Асил и закачал головой, словно тем движением стараясь перенять инициативу объяснений на себя. Перший сомкнул рот и сызнова прикрыл часть лица дланью, оперев перста об надбровные дуги, тем создавая навес меж своим очами и взглядами братьев. И в зале тотчас наступило глубокое отишье, такое какое видимо никогда не царит на планетах, где живут люди и всевозможные мелкие твари, наполняющие тот мир своим жужжанием, стрекотанием, гудением, передвижением. Та тишь в зале плотной пеленой нависла над замершими Богами и своей морокой, напугав, схоронила в облачных телах все дотоль покачивающиеся ленты. Тишина правила совсем недолго, давая времени набраться сил пред тягостным рассказом Асилу.
– Я виноват в том, что Крушец заболел, – едва подал голос Атеф и к его серебристо-нежному тенору, добавилось ощутимое колебание.
– Ты? – в два голоса дыхнули Дивный и Небо, упершись пронзительными взорами в лицо брата, определенно, желая его прощупать. Впрочем, Асил ни чем, ни уступал в силе Расам, потому вызнать его мысли им не удалось.
– Не надобно только испепелять меня взглядом, Небо, – запальчиво молвил Асил… и в той горячности нашел силы справиться с собственным волнением.
Лицо Атефа на морг истеряв золотое сияние окрасилось в пурпурные переливы, сожрав и присущую ей смуглость так, что не столько увидевший, сколько почувствовавший состояние брата Перший мгновенно и вельми властно произнес:
– Малецык прекрати гневаться, иначе я сей миг сверну этот разговор.
Асил не мешкая кивнул и принялся глубоко дышать, тем самым изгоняя из себя гнев и возвращая лицу положенный смуглый, ближе к темной и в то же время отливающий желтизной, цвет кожи подсвеченной общим для всех Зиждителей сиянием. Он еще немного медлил, а после обстоятельно рассказал братьям о произошедшем отравлении плоти, и о том каким образом им с Першим это стало известно.
– Крушец, – теперь заканчивая свою речь, голос Асила и вовсе стал срываться на хрип, зримо дрожали его узкие губы и ходили ходором желваки на скулах. – Сказал Родителю, что пытался спасти плоть, не хотел ее смерти… И не подумал, что будут такие последствия… Скорей всего содеял это рывком с горячностью, которая ему присуща.
– Поступил как Бог, – полюбовно проронил Небо, внедрив, воткнув свои пальцы вглубь облачных облокотниц, стараясь за счет их сдержать явственно рвущееся в сторону Атефа негодование, похоже, мгновение спустя плеснувшее с кожи его лица густо-золотые переливы света прямо на золотистые волоски усов, брады. – Но, ты, Асил, просто молодец! Как всегда отличился! Отец позволил тебе соперничать вместе с Кручем на равных, что не предоставил ни для Дажбы, ни для Стыня… А ты не перепроверил действия Круча, не прощупал людей окружающих девочку. Как это, собственно говоря, можно понять? Ты, что поленился? Ни придал значения тому, кто подле Есиславы, что ей дадут выпить? И почему твои бесицы-трясавицы не перепроверили состояние плоти? Почему не сработала Сирин-создание?.. Хотя в такие моменты итак ясно, что Сирин-создание отключает свои полномочия, чтобы не навредить лекарям… Вообще, такое ощущение складывается из твоего рассказа, что ты больно, чем оставался занятым, и посему стало не до девочки. Но это не просто девочка, плоть, какой-то там человеческий отпрыск, дух, племя, народ… Это Крушец! Крушец!
Небо резко поднялся, несмотря на то, что Перший, убрав от лица руку, торопко ею дернул, повелевая вернуться на кресло. Старший Рас даже не глянул на брата, а развернувшись, направил свою поступь к стене, очевидно, намереваясь покинуть залу, на ходу продолжая досадливо бросать в сторону Асила, огорченно преклонившего голову, молвь:
– Это возмутительно. Сначала Опечь, теперь наша драгость Крушец. И почему вообще тебя Родитель не наказал за Крушеца.
Старший Рас дойдя до стены уже было шагнул в нее, когда в его прерывисто-негодующую речь вклинился Перший:
– Небо, вернись обратно, – его непререкаемо-властный голос немедля остановил Раса обок стены, вже пошедшей малой волной. – Мы еще не до толковали, это во-первых… Во-вторых Родитель не наказал Асила, потому как мы все, одни в большей степени, другие в меньшей, виноваты перед малецыком… И коль наказывать нужно начать по первому с меня, понеже все проблемы в здоровье Крушеца связаны с моим своевольством, желанием не разлучаться с ним, держать подле. После наказать тебя, так как это твой недогляд, и желание им обладать в прошлой жизни плоти, чуть было не погубили его… И еще, прошу тебя прекратить упрекать нашего дорогого младшего брата по поводу Опеча. Ошибки свойственны всем… В замыслы Божьи могут вмешаться и твари, оные мы творим. Коль на то пошло, – голос Першего зазвучал оглушительно наполнив той мощью всю залу и пригнув головы братьев. – Ты тоже в свое время взрастил маймыра. И напомню тебе, это была моя лучица, которую по твоей убедительной просьбе я уступил… Уступил и тем самым погубил. Посему более не смей при мне, упоминать про ошибку Асила… Малецык и так вельми расстроен, весь измаялся за время нашего полета… Истомился собственной оплошностью.
Старший Димург теперь будто пронзил взглядом своих темных очей поглотивших всю склеру стоящего к нему спиной брата, подчиняя его себе, разворачивая и повелевая вернуться на прежнее место. Небо немедля, вроде вошедший в гипнотическое состояние повертался, и неспешно тронувшись с места многажды ровнее поглядев на поникшего Асила, ответил:
– Крушец… Это такая уникальность. Его мощь ощущается даже сейчас, а чувственность не просто привязывает, она спаивает с ним. Потерять его непоправимо для нас… меня.
– Естественно, мой милый, – уже тише и много мягче протянул Перший, легохонько кивнув Небо на его кресло.
И тотчас змея в навершие его венца сделала стремительный рывок вверх, и, вырвав из желтых полотнищ облаков боляхный кусок, рывком бросила его на сидящего Асила. Пенистые испарения, достигнув старшего Атефа, единождым махом обернулись в мельчайшую мгу, купно осыпав той моросью волосы, кожу и сакхи Бога, также моментально сняв с него удрученность и вернув положенную бодрость. Асил много ровнее вздохнул, и, вздев голову, благодарно воззрился на старшего брата.
– Мы все любим нашего Крушеца, – продолжил толковать Димург, оставшись довольным тем, что один его брат вернулся к креслу, а другой малеша успокоился. – Не только я, ты, Дивный, но и Асил… Малецык все время полета был подле Крушеца и девочки, почасту подменяя меня, особенно когда мы возвращались, и я был несколько утомлен. И Асил желал встречи с Родителем, поелику хотел, чтобы ему высказали, его наказали… Но на тот момент все это являлось не существенным… И не зачем, малецык, – это Перший уже говорил Асилу, – так себя изводить. – Лицо старшего Атефа пошло легкой зябью, точно не только сияние, но и сама кожа на нем взыграла огорчением на себя самого. – Нельзя бесконечно прокручивать собственные ошибки, надо научиться их обдумывать и засим немедля чрез них переступив, идти дальше. Неестественно такое твое волнение, какое было давеча на батуре, и о каковом мне доложили, коим, ты мог, мой милый, напугать нашу кроху Круча.
Небо, наконец, достиг своего кресла и медлительно на него воссел. Впрочем, так и не взглянул на старшего Атефской печище, не столько продолжая на него серчать, сколько чувствуя, что погорячился в своих высказываниях.
– А тебе Небо, скажу так, – дополнил свою речь Димург, более авторитарным тоном, вероятно, узрев легкое колыхание облачного кресла, вроде умиротворяющего сидящего на нем старшего Раса. – Порой случается и Божий недогляд. Потому я всегда вам говорил, обязательно приставьте к младшим сынам кого из созданий, чтобы могли докладывать вам о их действиях. Абы не случилось бедствия, такого, что произошел ноне. Согласен, Асилу надобно быть более внимательным к Кручу, ибо малецык, как я смотрю, вельми инертен. Наверно, был таким всегда, потому теперь мы все… все… не только Асил, я, но и ты, Небо, и Дивный будем за ним более настойчиво приглядывать, знать, что на него поколь нельзя ни в чем положиться. Судя по всему, Круч был таким ленивым, инертным в последних человеческих личностях и ту нерадивость впитал в себя. Днесь поколь ничего ему не говорим, а погодя… когда девочка умрет я с ним об случившемся потолкую. Здесь также нужно быть осторожным, чтобы ненароком малецыка не надломить. Посему о том, почему заболел Крушец, доколь знаем мы вчетвером, сынам не рассказываем. А после гибели плоти девочки, обстоятельно все обскажем, сначала я всем младшим. Потом вы остальным малецыкам.
– Отец, сколько Родитель отвел времени плоти девочки? – вопросил Дивный, только старший брат замолчал, спрашивая о том, что, конечно, же волновало ни его одного, а в целом всех Богов.
– Ничего о том не говорил, моя бесценность, – устало пояснил Перший, и слегка утопив голову в ослоне кресла, прикрыл очи, одначе, оставив на левом узкую щель, чтоб за всем наблюдать. – Он был так мной недоволен… Недоволен, что я с ним все время спорил, понеже не раз на меня гневался. Я поколь приставил к девочке беса, теперь посмотрю, как на него отреагирует Крушец. Малецык покуда очень слабый и вялый… Очень медленно восстанавливается, но Родитель считает, что его состояние не внушает опасения. По поводу девочки… Вмале бесицы-трясавицы поправят ей глаз, осмотрят состояние мозга и плода. Так, что в ближайшее время доложат мне о сроке ее жизни. Надеюсь, у нас есть в запасе хотя бы одна асти, на большее, как я понимаю, рассчитывать нельзя.
Гулко теперь вздохнул Небо и также как старший брат сомкнул очи, потому что таращившаяся на него изумрудными очами змея в навершие венца Димурга, раскрыв пасть, сердито оскалила свои белые загнутые клыки.
– Отец, – очень нежно продышал Дивный, и, подавшись вперед от ослона, стал много ближе к старшему брату. – Я могу увидеть Крушеца?
– Конечно, моя любезность, – дыхнул еле слышно Димург, словно засыпая от разговора и утомления, отчего на чуть-чуть перестала подсвечиваться его кожа, как-то мудрено и вдруг остановив блистание в золото-коричневом тоне.
Дивный теперь медлительно поднялся с кресла, и, подойдя к креслу-лежаку старшего брата, воссел подле его вытянутых ног. Он протянул в сторону лица Першего правую руку и ласково огладив перстами его изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, поместившиеся на крупных надбровных дугах да явственно показавшиеся две тонковатые, горизонтальные морщинки на лбу своей теплотой, на малость стал и впрямь не старшим Богом, а отроком в обществе более значимых, могучих и заботливых сродников.
– Отец, скажи Родитель говорил о том, какую печищу выбрал наш Крушец? – поспрашал своим бархатистым баритоном Дивный, остановив перста на полных губах брата.
Старший печищи Димургов немедля открыл свои очи, с мягкостью взглянул на сидящего обок него младшего, и полюбовно облобызав его перста, все также низко отозвавшись:
– Нет, малецык… Родитель того мне не сказывал.
Бог поднял дотоль лежавшую на облокотнице руку и приобняв за шею брата, неторопко преклонив к себе, обнял, теперь прикоснувшись губами к вороху его густых темно-русых волос на голове. Дивный зримо трепетно прижался к груди старшего Димурга, положив на нее голову и недвижно замерши. Прошло совсем немного времени и Перший молвил, словно в саму макушку младшего брата, обращаясь к старшему Расу:
– Ну, а теперь ты мой драгоценный Небо… Сказывай, что в мое отсутствие чудили тут сыны, и почему оба оказались с нашим прибытием у тебя на хуруле?
Глава двадцать вторая
Еси повязала на лодыжках ремешки сандалий и поднялась с ложа, решив изучить эту удивительную пирамидальную комнату.
– Быть может не стоит поколь вставать, – туго молвил сызнова присевший в кресло Стынь неотрывно наблюдающий за девушкой. – Перший не велел поколь тебе подниматься. И посему непременно на меня рассердится. Вероятно и не только за то, что поднялась, – последнее предложение он не озвучил, а лишь едва дыхнул в след юнице.
Есислава меж тем робко ступила по серебристо-синему, самую толику прогибающемуся под стопами полу. Ее вдруг резко качнуло вправо и не от движения поверхности пола, а от собственной, все еще ощущаемой слабости. Незамедлительно остановившись, девушка почувствовала плотью сие покачивание не только снаружи, но и легкое трепыхание внутри себя, всех органов, каковое появилось у нее после вмешательства Родителя.
– Хорошо, что ты не видел меня Стынь лысой, – заговорила Есинька, стараясь снять то самое неприятное колыхание внутри, именно толкованием. – Это было ужасно… Однако, Асил, меня успокаивал, сказывая, что как только вернемся на маковку, волосы отрастут. – Юница слегка повела головой, и распущенные волосы пошли малыми волнами по ее спине. – Они стали, кажется, даже длиньше… А ты видел у меня на лбу две полосы? – Еси вздела руку и провела указательным пальчиком по краю лба, слегка задев вздернутые брови. – Весьма меня безобразят, не правда ли?
– Не правда… Совсем не безобразят. Я их даже не приметил, ибо был очень рад тебя увидеть, – спешно откликнулся Бог, от взора которого не ускользнуло ни покачивание юницы, ни негодование по поводу полос на коже лба.
Есиславушка суетливо передернула плечами, точно была не удовлетворена ответом возлюбленного, и наново поспрашала:
– Сколько нас не было?
– Суток двадцать по земным меркам, не более того, – пояснил Стынь и в его правой брови заиграл переливами света голубой круглый аквамарин вставленный почитай в ее краешек.
– Нет. Не может того быть. Я помню, что очень долго болела, – отметила девушка, и, почувствовав успокоение собственной плоти, неспешно ступила вперед, приметив как покато выгнулась поверхность пола под ее ногой. – И в Березане мы были достаточно большой промежуток времени. И Родитель, – голос девушки стал глухим, – Он долго меня… меня лечил. Вернее не меня, а Крушеца.