Да, мысль здравая: темнота была бы нам в этом деле союзником. До ее наступления еще несколько часов, которые мы можем провести на «Речном вокзале». Тем более, всем нам давно нужна передышка. Никто не ворвется сверху на засыпанную курганом обломков станцию, никто не приблизится незаметно с противоположного берега по мосту и по освещенному термиксом тоннелю. И неизвестно, когда в следующий раз нам повезет выкроить время для отдыха. Так что надо пользоваться моментом и набираться сил, пока Душа Антея нам это разрешает.
Разумеется, я не могу не обратить внимание на то место, где заканчивает свой путь верхняя Обь. Воронка, куда она изливается, расположена восточнее и представляет собой уникальное природное явление. Диаметр ее, судя по всему, довольно велик, поскольку за границы провала река уже не выходит. Клокочущий водоворот столь свиреп, что его мощи вполне хватило бы на обслуживание гидроэлектростанции. Из-за его шума не слышен Обский водопад, который отсюда вдобавок и не виден. Лишь водяная пыль вздымается над заслоняющими его высотками. Она и выдает местонахождение этого колосса.
В неторопливом вращении такой массы воды есть нечто завораживающее. Созерцать сей бесконечный процесс не менее увлекательно, чем водопад, хотя последний, безусловно, выглядит более грозно и разрушительно. Рассматривать оголившееся речное дно тоже крайне интересно. Сроду бы не подумал, что наш город пересекает с севера на юг грандиозная свалка. И впрямь, чего на ней только нет! Ни дать ни взять, второй музей истории Новосибирска, разве что экспонаты в нем располагаются слишком уж хаотично.
Однако не нужно забывать, что, пока я таращусь на водоворот, кто-то может следить за мной. Разузнав все, что требуется, я покидаю свой наблюдательный пост и возвращаюсь обратно, в погребенный под руинами «Речной вокзал»…
Измотанные многочасовой битвой товарищи воспринимают мою идею отсидеться на станции до темноты без возражений. Выстрелив в потолок последнюю осветительную капсулу, устраиваемся прямо на перроне. Стаскиваем в угол покрытые мягкой обивкой скамейки и, сдвинув их попарно, сооружаем кушетки. Лежачих мест хватает на всех, хотя обстоятельство это отнюдь не радостное. Еще сегодня утром клан Папаши Аркадия не расположился бы здесь с таким комфортом и кому-то из «фантомов» пришлось бы отдыхать на гранитном полу. Но уж лучше бы я отдавливал себе бока на нем, чем нежился на удобной лежанке и думал о тех из нас, кому не посчастливилось дожить до этой спокойной минуты.
Эдик не спит, хотя любой другой ребенок на его месте после всех пережитых треволнений уже дрыхнул бы без задних ног. Взобравшись на кушетку, он прислоняется к стене и вновь берет в руки планшет. Теперь стилус художника двигается неторопливо, не сказать лениво. Я подхожу и с замиранием сердца ожидаю опознать на табуле тех двух мертвецов, которых малыш не успел тогда дорисовать. Но, оказывается, он не стал завершать предыдущую работу, а приступил к новой.
Что на ней будет изображено, пока неясно. Но раз Эдик не спешит, значит, как минимум, в ближайшие полчаса его очередное пророчество не свершится и нам еще удастся над ним поразмыслить. И, как хочется надеяться, предотвратить беду, если ясновидящий ребенок вновь напророчит чью-либо гибель. Возможно, те мертвые тела под колесами Сурка и остались недорисованными потому, что мы избежали новых жертв, успев удрать от погони. В то время как двигайся мы по тоннелю в обычном темпе, наверняка добрались бы до «Речного вокзала» не ввосьмером, а вшестером. Да, определенно здесь прослеживается логика. Это на метаморфозы Бивня мы повлиять не в состоянии, а на собственную судьбу вполне можем. Надо только правильно и своевременно расшифровывать Эдиковы предсказания.
До наступления темноты – пять часов. Я предлагаю нести вахту по часу и провести жеребьевку, кому в каком порядке это делать. Однако Хакимов вызывается дежурить добровольцем до тех пор, пока он сам не попросит его сменить.
– Вряд ли у меня получится сегодня уснуть, – мрачно вздыхает пожилой коммунальщик, спускаясь на рельсы, откуда лучше просматриваются тоннель и мост. – Да и не хочется проспать, возможно, последний закат в своей жизни.
– Как знаешь. – Я не противлюсь. – Но если начнут слипаться глаза, растолкай меня, я тебя сменю…
Я накладываю на ноги свежие бинты и чувствую себя вконец разбитым, поэтому уверен, что бессонница мне не грозит. Но едва ложусь на кушетку и закрываю глаза, как понимаю, что рано обрадовался. Усталость усталостью, а расслабиться после многочасовой нервотрепки и в преддверии новых злоключений никак не получается. Я вытягиваюсь на мягкой лежанке, но продолжаю оставаться напряженным и скованным. Мне лень пошевелить даже пальцем, мышцы ноют, и все-таки сегодня этого явно недостаточно, чтобы уснуть. И даже когда беснующийся за завалами Сурок наконец-то угомонился и грохот стих, это мне тоже не помогает.
Проворочавшись полчаса в тщетном ожидании дремоты, я в итоге плюю на это бесполезное занятие и усаживаюсь, прислонившись, по примеру Эдика, лопатками к стене. После чего замечаю, что из всех «фантомов» смогли уснуть лишь Дроссель и Сквайр. Ефремов, Ольга и Туков лежат с открытыми глазами, пялятся в потолок и, судя по одинаково мрачному выражению лиц, размышляют о грядущей ночи. Расхаживающий по путям взад-вперед Максуд крутит в пальцах автоматный патрон и тоже погружен в невеселые раздумья. Эдик, наморщив лоб, продолжает рисовать, занимаясь этим по-прежнему неторопливо, хотя и старательно. Хочется пойти взглянуть, чем он решил напугать нас на этот раз. Но я пересиливаю искушение. Просто боюсь сделать на основе незаконченного рисунка ложные догадки и трепать из-за них понапрасну нервы, которые и так на взводе. Пусть художник сначала допишет картину, тогда и посмотрим, какую именно мысль он пытается до нас донести.
Мое присоединение к группе бодрствующих вызывает некоторое оживление.
– И вам не спится, товарищ капитан? – любопытствует Миша. Я не отвечаю. Странный вопрос. Как будто это и так непонятно. А Туков радуется выпавшей возможности поговорить, поскольку ему явно надоело слушать гнетущую тишину.
Я указываю на спящих Дросселя и Хилла и подношу палец к губам: дескать, давайте, товарищ рядовой, не будем мешать другим отдыхать. Миша кивает, что понял, но полностью замолкать не намеревается и лишь понижает голос до полушепота:
– Знаете, о чем я давно думаю, товарищ капитан? – продолжает Туков, свешивая ноги с кушетки и поворачиваясь ко мне так, чтобы его было лучше слышно. – Если разумная мантия так рвется нас уничтожить, значит, она боится, что мы можем сорвать ее планы. Но каким образом нам это удалось бы? Неужто нескольким обычным людям по силам остановить катастрофу, которую готовит Душа Антея? И коли так, то не исключено, что решение этой задачи лежит прямо у нас перед глазами. А мы до сих пор не нашли его только потому, что не пытались искать. Но если внимательно приглядеться и пораскинуть мозгами, наверняка у этой заразы отыщется уязвимое место или, на худой конец, подсказка, где его можно обнаружить.
– Слабые места есть у всех, в том числе и у Mantus sapiens, – отвечаю я. – Только у нас не осталось ни сил, ни времени, чтобы искать у нее ахиллесову пяту. Так что, по большому счету, разумная мантия зря беспокоится. Это в кино бравые парни, как мы, обычно находят в последний момент выход из любого безнадежного положения и спасают мир. Ну ведь на то оно и кино. А в жизни, как правило, все гораздо прозаичней. В общем, трепыхайся не трепыхайся, боюсь, эту войну мы уже проиграли. Можно, конечно, продолжать тешить себя надеждами, но в нашем случае итог давно известен. Как заметил сегодня утром Лев Карлович, сама Земля не желает нас больше носить. И даже если нам с тобой, Миша, каким-то чудом повезет уничтожить Бивень, через месяц, а то и раньше, на его месте вырастет новый. Или где-нибудь возникнет еще одна «Кальдера». Или не одна, а сразу несколько – кто скажет, что подобное невозможно?
Слушающие наш разговор товарищи не возражают. В том числе и Ефремов, хотя я высказал полностью надуманное предположение, не опирающееся ни на какую научную основу.
– Но чем мы так крепко обидели планету, после чего она нас вдруг люто возненавидела? – интересуется Ольга.
– Наука утверждает, что теперь ей это известно наверняка. – Я киваю на потрепанного и осунувшегося Ефремова. Похоже, нынешний горячий денек едва его не доконал, а ведь на дворе еще далеко не вечер. – Сегодня утром Лев Карлович уже заикался на сей счет, но тогда нас прервали багорщики. А тему он затронул весьма неординарную. По крайней мере, своим умом мы вряд ли пришли бы к таким парадоксальным выводам.
– Ага! – припоминает Миша. Вместе с покойным Кондратом он тоже участвовал в нашем утреннем разговоре у руин ЦУМа. – Лев Карлыч тогда сказал, что на Земле существуют две экологии: одна наша, а вторая правильная. И что, улучшая первую, мы, сами того не подозревая, уничтожаем вторую. Вот планета, зараза, нам за это и мстит. Так, кажется. Да, Лев Карлыч?
– Верно, Миша, – безрадостно бормочет академик, явно не расположенный к разговору. – И теории моей осталось жить очень недолго. Как и всем нам, уж извините за прямоту.
– Ну так поделитесь с нами напоследок своим новым эпохальным открытием, – просит Кленовская. – Или наша скромная аудитория кажется вам в научном плане недостаточно продвинутой?
– Да полноте, Ольга, не наговаривайте на меня напраслину, – отмахивается Ефремов. – Разве за ту неделю с лишним, какую мы друг друга знаем, я показался вам снобом или вел себя высокомерно? Просто очень жаль, что расшифрованная мной информация оказалась бесполезной и служит, увы, не во спасение человечества, а лишь для научной констатации факта его гибели. Все это время я корпел не над нашим целительным рецептом, а над банальным автонекрологом, читать который уже завтра будет совершенно некому… Поэтому придется ознакомить с ним вас, пока у меня есть такая возможность. Желаете знать, отчего умер пациент? Прекрасно! Если вкратце, оттого, что стал слишком шумным. Что ему в итоге, простите за грубость, и отрыгнулось.
– А может, все-таки поподробней, Лев Карлович, – настаивает Ольга. – Ведь даже Иоанн Богослов свой Апокалипсис не поленился на двадцать с лишним глав расписать. Вы же как-никак человек с ученой степенью, а значит, умеете говорить четко и внятно, не перегревая слушателям мозги цветастыми аллегориями.
– Раз просите подробностей, извольте их получить, – не возражает Ефремов, щеки коего вмиг розовеют, а в глазах появляется живой блеск. Верно подмечено, что когда одержимый человек седлает в разговоре своего любимого конька, то сразу молодеет лет на десять. А в случае с нашим академиком, пожалуй, на все двадцать, пусть поначалу он включается в беседу и без особой охоты. – Какую только гибель не пророчили человеческой цивилизации за всю ее историю и ученые, и религиозные кликуши, но ни один из них не предвидел, что нас погубит обыкновенный шум. Разве только ваш Богослов упоминал что-то про дующих в трубы ангелов, но проповедуемая им технология Конца Света чересчур запутана, многоступенчата и больше похожа на вычурную фантазию, нежели на правду. Для написания настоящего Апокалипсиса достаточно всего одной, максимум, двух глав, ибо в природе все гораздо рациональнее и логичнее. Как я уже упоминал, последней каплей, что переполнила чашу терпения старушки-Земли, стал переход человечества на дешевое и почти неиссякаемое водородное топливо. Тот экономический и промышленный рост, который сопутствовал нам вплоть до наступления Первого кризиса, был фатальной ошибкой нашей цивилизации…
– Погодите-ка! – восклицает Ольга. – Вы хотите сказать, все эти чертовы кризисы напрямую связаны с тем, что здесь сегодня творится?
– Безусловно! – соглашается академик. – Но давайте не будем перескакивать с пятого на десятое, а рассмотрим обсуждаемый нами вопрос по порядку. Дойдем и до кризисов, не переживайте. Итак, что такое шум и какова его опасность, все вы отлично осознаете. Чем он громче, тем, соответственно, разрушительнее. И не только для нас – представителей органических форм жизни, – но и для той силы, которая, как теперь доподлинно известно, скрывается в глубинных недрах нашей планеты. Можете называть ее как угодно, но я, если не возражаете, буду придерживаться своей терминологии.
– Да к чему нам новая-то, Лев Карлыч? По мне, так нормальное название: Душа Антея, – пожимает плечами Миша.
– Спасибо, Михаил, – кивает ему Ефремов и продолжает: – Как зародилась жизнь на поверхности планеты и каким путем шла наша эволюция, сейчас для нас не суть важно. А вот неуклонный рост шумового фона, который ее сопровождал и сопровождает по сей день – это и есть первопричина всех наших сегодняшних бед. Задумывались ли вы хоть раз над тем, каков суммарный шумовой фон производим мы, люди, ежесекундно? И в какой степени возрос он с тех пор, как наши предки научились ходить на двух конечностях? И как тихо станет на Земле, если все мы возьмем и поголовно сгинем?
– В природе полным-полно естественных источников мощнейших шумов, – замечаю я. – Вулканы, землетрясения, шторма и прочие буйства стихий, как наземных, так и подземных. Неужто наш вклад в этот звуковой хаос настолько велик, что Душа Антея решила взяться за наше тотальное истребление?
– К этому я, Тихон, и веду, – отвечает академик. – Пока мы оставались в пределах суши – то есть одной трети планеты, – она терпеливо сносила творимую нами какофонию. Но как только полтора миллиона наших геологоразведочных и рудодобывающих киберстанций стали использовать в качестве топлива морскую воду и взялись за освоение океанического дна, мы превысили предел терпения Души Антея. И это не считая множества других искусственных глубоководных объектов, как научно-исследовательских, так и промышленных. Вы небось слышали о том, что сегодня в Мировом океане не осталось такого места, где можно нырнуть и не услышать отзвуков ведущихся там и сям под водой работ. При этом мы не отравляем ее и бережно относимся к экосистеме дна. Да и шумим якобы не слишком сильно, раз даже рыба в конце концов привыкла к нам и уже не реагирует на нашу массированную экспансию в ее владения. А на поверхности моря и вовсе тишь да благодать, лишь суда дрейфуют в очереди к донным грузовым лифтам и самолеты снуют вокруг искусственных островов и мегаавианосцев. И с чего бы, спрашивается, Mantus sapiens на нас обижаться, правда? Однако если взглянуть на завоевание нами океана глобально, мы меньше чем за полвека заполонили две трети планеты новыми источниками шума. И теперь терзаем земную кору со всех сторон, денно и нощно даже не подозревая, во что это выльется.
– Но почему мы сумели привыкнуть к этому, а находящаяся глубоко под землей Душа Антея – нет? – любопытствует Миша. – У нее что, настолько чуткий слух?
– У всех подземных обитателей чувствительные уши, – ворчит Ольга. – Закон природы. Надо полагать, на разумную мантию он также распространяется.
– В принципе, да, пусть ее природа и разительно отличается от нашей, – не спорит Ефремов. – Чтобы объяснить мое видение именно этого нюанса, я проведу кое-какую аналогию. Конечно, она будет чересчур поверхностна, зато доходчива. Представьте себе, что вы живете в загородном доме, где на чердаке водятся мыши. Иногда на ваше жилище налетает штормовой ветер, иногда по окнам лупит дождь, иногда стены содрогаются от раскатов грома или трещат от мороза. Вы осознаете естественность и неизбежность подобных раздражителей и, несмотря на то, что порой они довольно сильны, воспринимаете их как само собой разумеющееся. И не обращаете поначалу внимания на мышей, пока тех мало и они ведут себя тихо. Но проходит время, они плодятся, и топот сотен их маленьких ножек начинает понемногу вас нервировать. Также вы слышите, как мыши прогрызают свои норы, точат зубы о складированные на чердаке вещи и периодически роняют их, пугая по ночам вас и ваших домочадцев. И пусть творимый грызунами шум и близко не сравним с раскатами грома и ревом бури, а в самом доме эти вредные иждивенцы пока не появляются, однажды вы все равно грохнете в сердцах кулаком по столу и объявите им беспощадную войну.
– Купим отраву или заведем парочку кошек. – Очевидно, для деревенского парня Тукова описанная академиком ситуация хорошо знакома. – Кажется, Лев Карлыч, я понял, что вы имеете в виду.
– Разумеется, Миша, ведь к этому я и стремлюсь, – устало улыбается ученый. – И Душа Антея тоже начинает с нами борьбу. Сначала не самым радикальным из доступных ей способов: проникает в незначительных количествах в земную кору и воду, после чего злонамеренно усиливает их естественные колебания. Совсем ненамного – даже на чувствительных сейсмографах они укладываются в рамки допустимой погрешности. Но вы только вдумайтесь: каждое колебание! В результате такого вмешательства физический постулат о сохранении энергии начинает сбоить. Опять-таки незначительно, но в пределах всей планеты и с частотой вышеназванных колебаний. Отныне их затухания длятся чуть дольше, и мы начинаем жить, образно говоря, в разбалансированном мире. В итоге это приводит к разбалансированности нашей психики, ведь нервные рецепторы посылают в мозг постоянные сигналы тревоги – что-то не так! – а он не в состоянии оценить ее характер. Впрочем, многие оказываются в силах приспособиться к такому нетипичному хроническому раздражителю. Но в некоторых из нас тревога со временем накапливается, и нервы не выдерживают. Отсюда – массовая волна самоубийств, истерий, депрессий, необъяснимых поступков и сумасшествий. А также новые болезни, вроде тахисклероза Тюрго или спонтанной остановки дыхания, от которой скончался мой троюродный брат.
– Но к чему Душе Антея проводить над нами такие жестокие эксперименты? – недоумевает Кленовская. – Неужели вместо кризиса она не могла устроить нам глобальное окаменение еще в конце прошлого века?