– Смотрите туда, товарищ капитан! – сиплым измученным голосом обращается ко мне Туков и указывает на восток испачканной в собственной крови рукой. – Там вертолет! Видите его?
Мы с Ефремовым и Ольгой вмиг оказываемся на ногах и всматриваемся в темную даль. Мишу лихорадит, и вертолет ему вполне мог померещиться. Хотя, если рассуждать по существу, Верниковскому самое время отрядить пару-тройку экипажей для авиаразведки очистившейся от туманного полога «Кальдеры».
Так и есть. Далеко – наверное, где-то над Первомайкой или Кольцовом, – действительно летит, включив бортовые огни, армейская винтокрылая машина. Очевидно, ее экипаж получил приказ не удаляться от обрыва и совершить для начала облет впадины по периметру. Здравая тактика, но нас – замерзших, голодных и измотанных, – осторожность комбрига совсем не радует. Убедившись, что Миша прав, я вынимаю из кобуры припасенную для похода к подъемнику ракетницу и извещаю вертолетчиков о нашем местонахождении. Потом заряжаю в нее вторую ракету и дублирую сигнал.
В безлунном ночном небе две красные ракеты видны издалека и сразу привлекают к себе внимание авиапатруля. «Вертушка» замедляет полет и зависает над окраиной – видимо, экипаж докладывает командованию о сигналах и ожидает дальнейших приказов. Они поступают довольно быстро. На наше счастье, тот, кто их отдал – возможно, сам комбриг Верниковский, – готов пойти на риск и отправляет разведчиков в глубь аномальной зоны. Вертолет разворачивается и, врубив поисковые прожектора, устремляется в нашем направлении.
Любопытно, что ни замеченный Туковым патруль, ни устроенный мной салют не могут оторвать старательного Дениса от работы. Лишь когда подлетевшая к реке винтокрылая машина освещает нас прожекторами, мальчик отвлекается и удостаивает ее вниманием. Правда, забрать нас легкий двуместный «Ми-200» не может, и пилот, облетев мост по кругу, объясняет через громкоговоритель, что уже вызвал сюда винтокрылый транспортник. Что ж, подождем его, авось за четверть часа окончательно не замерзнем…
Денис завершает рисунок, когда в небе уже маячат огни транспортного вертолета, летящего, как и разведчик, с востока. Оценив напоследок критическим взглядом собственное творение, мальчик сначала показывает его Ольге, а затем подходит к нам. В этот момент мы с Ефремовым помогаем раненому Тукову подняться на ноги, но взглянуть на картину, естественно, не отказываемся.
– Готово, дядя Тихон, – говорит Денис, повернув планшет так, чтобы мы трое могли рассмотреть то, что на нем изображено. – По-другому у меня пока не получается, но я обязательно научусь и буду рисовать лучше, клянусь.
Учитывая, сколько времени мальчик корпел над табулой, результат его стараний выглядит довольно-таки скромно. Эдик создал бы подобную, вдобавок более качественную картинку за минуту. Денис же при всем своем усердии рисовал так, как рисуют большинство его сверстников, коим родители привили любовь к изобразительному искусству. Наверняка у него тоже есть зачатки таланта, на что указывают похвальная усидчивость и сосредоточенность. Но если в случае с Эдиком я потерял дар речи, едва впервые увидел его картины, эта работа такого чувства и близко не вызывает. Вполне обычный детский рисунок и только. Равно как и во взоре Дениса уже нет той повергающей в дрожь проницательности, а есть лишь трогательная непосредственность, с которой он ожидает от нас – кто бы спорил! – похвалы, а не разгромной критики.
И тем не менее, когда я смотрю на планшет, сразу понимаю: тот Эдик, которого мы знали, подобное не нарисовал бы. Не потому что для него – мастера, – это было бы слишком незамысловато и грубо. Просто творец черно-белых пророческих картин упорно избегал изображать на них солнце. А тем более такое, какое красовалось сейчас на планшете Дениса. Ярко-желтое, с оранжевой сердцевиной, оно раскинуло длинные лучи по голубому небу, а подсветка табулы лишь усиливает исходящее от рисунка жизнерадостное сияние.
Ничего, кроме солнца и небесной синевы, там больше нет. Прямо как в старинной детской песенке про «солнечный круг и небо вокруг», которую, говорят, пели еще наши прабабки. Но вот ведь чудо: это маленькое нарисованное светило вмиг согревает меня на ежеминутно усиливающемся морозе. И будет согревать еще очень долго, поскольку из всех сделанных Эдиком-Денисом пророчеств лишь это накрепко осядет у меня в памяти. И все потому, что оно – единственное, в которое мне хочется по-настоящему истово верить…
Глава 20
С той кровавой зимы миновало почти три года. Не слишком много, если задуматься. Что-то в мире за это время изменилось, что-то осталось по-прежнему. Третий Кризис благополучно сошел на нет той же весной, когда «Кальдера» наполнилась доверху водой и Обь, влившись в старое русло, вновь потекла к океану, как делала это прежде на протяжении тысяч лет. Уникальное природное новообразование – Обский водопад, – исчезло. Нам, конечно, было жаль возвращать пальму первенства в этом вопросе Ниагаре, но что поделать. Пришлось довольствоваться тем, что теперь у нас, в Бердской области, есть куда более экзотическая достопримечательность, которую бойкие журналисты моментально окрестили Сибирским Китеж-градом. Полагаю, нет нужды объяснять, о чем идет речь. И кабы не мутная речная вода, сюда съезжались бы дайверы-экстремалы со всего света. Впрочем, сегодня и без них на берегах бывшей «Кальдеры» не протолкнуться от туристов. Собственно говоря, за их счет и была отстроена добрая половина нашей новой областной столицы.
Да, я не оговорился: теперь она действительно располагается в Бердске, на южном берегу нового Обского моря. Неплохое место, однако большинство из нас – жертв вторжения Души Антея, – до сих пор не может привыкнуть к изменившемуся до неузнаваемости облику этих краев. Многие предпочли и вовсе уехать, не смирившись с переменами или испугавшись повторения новосибирской трагедии. Среди уехавших была и Ольга, покинувшая Бердск после того, как усыновила Дениса, чья семья так и не нашлась. По обнаруженным антикризисным Комитетом данным, в свое время она, как «фантомы» и подозревали, отказалась от эвакуации и в полном составе сгинула без вести в аномальной зоне.
Возможно, судьба родственников Дениса сложилась бы гораздо удачнее, окажись они среди тех горожан, которые были эвакуированы из «Кальдеры» на подъемниках. Собранные в общем бункере на одной из бердских военных баз, носители Mantus sapiens находились там безвылазно, пока Поздний не сказал свое Слово и Душа Антея не оставила их в покое. Лишившись ее поддержки, несколько кальдерцев тут же умерло от истощения и обезвоживания, но остальных удалось спасти. Я не знаком ни с кем из них, но, по слухам, все они остались вполне нормальными людьми. Вдобавок как и Ефремову, отныне им можно не опасаться повторного заражения этой болезнью и атак ее агрессивных носителей. Сомнительная привилегия, но тем не менее.
Третий кризис завершился, жизнь снова стала понемногу налаживаться. Теперь на всяческих паникеров, самоубийц, религиозных фанатиков и прочих неуравновешенных личностей смотрели как на обычных психов, а не жертв загадочной всемирной пандемии. Тем обиднее было спустя три года увидеть в их рядах главного героя новосибирских событий – академика Ефремова. После благополучной эвакуации из «Кальдеры» его злоключения, в отличие от наших, отнюдь не закончились. Информация о Mantus sapiens, какую наш ученый гений выведал, наблюдая за ростом Поющего Бивня, не сохранилась. Ефремовская флейта не могла записывать голос Души Антея, а прочее научное оборудование Лев Карлович утратил во время гибели своих сопровождающих из «Громового Кулака». А без доказательств поверить в составленный академиком отчет о наблюдениях научный мир отказывался. Слишком неправдоподобно звучало заявление Ефремова. Даже с учетом тех беспрецедентных фактов, что были официально зафиксированы при изучении новосибирской аномалии и не подлежали сомнению.
В обской пучине канули не только улики, что могли хотя бы косвенно подтвердить правоту мурманского геолога, но и его ученая репутация. Настойчивость, с которой он взялся продвигать в массы свою теорию спасения цивилизации от глобального окаменения, сгубила доброе имя Льва Карловича. «Человечество должно меньше шуметь!» – таковым был главный девиз его политической кампании. Но человечество восприняло этот спасительный план крайне скептически и высмеяло все доводы академика, объявив его ненормальным. В итоге от него отвернулись даже самые преданные сподвижники. Сколько они ни старались, так и не поняли, что связывает ефремовскую теорию с торчащим из дна Обского моря остроконечным базальтовым монолитом и выловленными там же останками тел человекообразных мутантов.
«Что за бред! Случившийся в Новосибирске катаклизм требует от нас более углубленного его изучения, а отнюдь не призывает к немедленному сворачиванию всех разработок океанических месторождений», – пожав плечами, ответили на призывы Ефремова представители мировой политики, науки и бизнеса. После чего просто-напросто отмахнулись от надоедливого ученого, который, по их общему мнению, после пережитых им злоключений изрядно повредился рассудком.
Окончательное подтверждение этому было получено тогда, когда никем не понятый Лев Карлович вложил все оставшиеся у него на тот момент деньги в совершенно сумасбродную затею. Покинув холодный Кольский полуостров, он перебрался в одну из африканских стран, где за какие-то совершенно смехотворные деньги умудрился купить… гору! И взялся усилиями кибермодулей и аборигенов превращать ее в титанический монумент, наподобие того, что высечен в склоне североамериканской горы Рашмор. Только ефремовское творение должно было, по замыслу, стать намного крупнее и претенциознее двадцатиметровых барельефов лиц Вашингтона, Джефферсона, Рузвельта и Линкольна. И называлось соответствующе: «Надгробие Цивилизации».
Когда я впервые прочел в газетах о задуманной Ефремовым авантюре, мне сразу вспомнились слова Ольги, сказанные ею во время привала на «Речном вокзале», перед нашим восхождением на метромост. Кленовская с нескрываемой обидой посетовала тогда, что мы, узнав правду о грядущем Апокалипсисе, не имеем никакой возможности предупредить будущих вероятных обитателей Земли о том, что послужило причиной краха человеческой цивилизации. Уверен, академику тоже запало в память это Ольгино замечание, пусть он, помнится, и хмыкнул в ответ: «А не все ли вам, уважаемая, теперь равно?» Конечно, я могу заблуждаться, но осмелюсь утверждать, что не заикнись в тот раз Кленовская об этом, и спустя два года Лев Карлович не взялся бы претворять ее грандиозную мечту в жизнь. Это ведь только дурные люди заражаются дурными мыслями, а преданный служитель науки Ефремов мог воодушевиться лишь по-настоящему благородной идеей, пускай ею разродился и не он.
Именно в надгробие он и превращал сегодня свою гору, увековечивая в граните историю несостоявшейся, но по-прежнему вероятной гибели нашей планеты. От вершины до основания горные склоны постепенно покрывались барельефами, на коих изгой научного мира пытался выразить суть своей теории глобального окаменения. Ради чего и предпочел делать это предельно доходчиво, посредством изобразительного искусства, а не текстовыми посланиями, смысл которых новые земляне могли попросту не расшифровать. А дабы циклопическое «Откровение от Ефремова» не рассыпалось раньше времени от эрозии, его по мере готовности барельефов заливали тонким слоем высокопрочного твердеющего покрытия. От этого гора постепенно приобретала вид не то обломка инопланетного корабля, не то отреставрированного древнего храма загадочного африканского культа. А Лев Карлович продолжал вкладывать сумасшедшие деньги в свою не менее безумную затею, надеясь завершить «Надгробие Цивилизации» до того, как над ним самим воздвигнут могильный камень, только, само собой, в тысячу крат меньше.
В последнем виденном мной телерепортаже о Ефремове он, как обычно, жаловался на неприятие общественностью его взглядов и недостаток средств, из-за которых работа над проектом движется из рук вон плохо, а сам академик балансирует на грани банкротства. Однако при этом он, сверкая глазами, не без гордости сообщил, что главная часть «Надгробия» уже готова. А, стало быть, если даже глобальное окаменение разразится завтра, у пришедшей нам на смену новой цивилизации будет шанс заполучить инструкцию, как избежать наших ошибок.
Глядя на воодушевленного Льва Карловича, я вдруг почувствовал, что по-хорошему ему завидую. Что бы ни твердил мир об этом человеке, какие бы ярлыки на него ни навешивал, а он пусть медленно, но планомерно добивался поставленной перед собой, воистину светлой цели. И был по-настоящему счастлив. В то время как я…
А, да что вообще про меня говорить! Живу обычной скучной жизнью. После устроенной мне Верниковским реабилитации дослуживаю свой срок под его командованием. Разведен. Поигрываю в футбол за команду армейцев-ветеранов. Огреб, как говорят в Америке, свои пятнадцать минут славы и на годовщину новосибирского катаклизма исправно раздаю интервью местным газетам и телеканалам. И рад бы отказаться – надоело, честно говоря, всякий раз отвечать на одни и те же вопросы, – но не имею права. Ведь из всех выживших «фантомов» в Бердске остался лишь я один.
Миша Туков вернулся в свою отдаленную таежную деревеньку и теперь работает вместе с отцом на их собственной ферме. Год назад оказал мне честь, пригласив на свадьбу, и я поехал, поскольку не мог не уважить боевого товарища. Неделя, которую я провел у него в гостях, была, наверное, самой радостной неделей в моей жизни за последние три года. Семь беззаботных дней сплошного праздника – чем не счастье для простого российского военнослужащего?..
Ольга, как я уже упоминал, усыновила Дениса и навсегда уехала из Бердска. Она так и не простила нам с Ефремовым той ссоры из-за Эдика; Миша, судя по всему, все-таки заслужил Ольгино прощение, но чего ему это стоило, не дай бог испытать никому. Конечно, когда после той стычки Кленовская остыла и пришла в себя, она признала, что мы поступили правильно, а она заблуждалась. Признала, но, один черт, не простила – удивительной порой бывает женская логика, не правда ли? Поэтому, видимо, Ольга и уехала, даже не попрощавшись и не оставив своих координат. Так, словно сбегала от неприятного для нее прошлого в поисках новой, более счастливой жизни.
Впрочем, современный мир – это вам не глухое Средневековье. Разыскать в нем нужного человека – задача, в принципе, несложная, тем более раз он не скрывается и не сменил фамилию. Кленовская и ее приемный сын Денис обнаружились совсем неподалеку – в соседнем Омске. А я-то переживал, что они укатили куда-нибудь на другой конец России или того хуже – за рубеж. А тут всего четыре часа езды на скоростном поезде! Тоже мне, беглецы!
Да, вы правильно поняли: очень скоро я намереваюсь съездить к ним в гости. Зачем, спрашивается, если Ольга не желает меня видеть и вряд ли будет рада моему приезду? Странный вопрос. Во-первых, хочу взглянуть, как поживает Денис и сдержал ли он данную мне клятву в том, что научится хорошо рисовать. По-моему, самое время это проверить. Во-вторых, почему бы просто не прокатиться в славный город Омск, дабы развеяться? Все равно сижу безвылазно в Бердске, а так хоть какие-то свежие впечатления получу.
Ну и в-третьих…
Или, может, все-таки об этом обстоятельстве нужно сказать «во-первых», а о прочих – во вторую очередь? Поди разберись… Однако, вон, Скептику все предельно ясно, и он не сомневается, зачем я на самом деле ищу встречи с Ольгой. Все мозги прокапал своим подтруниванием, поганец. Ехидничает, но от поездки в Омск не отговаривает, а, стало быть, думает, что я поступаю правильно. Что ж, спасибо, братец, и за такую поддержку – она мне сегодня очень даже не помешает…
Короче говоря, еще мне нужно задать Ольге один вопрос. Гипотетический. Но сначала, естественно, извиниться за ту ссору, поскольку я тоже не счел тогда должным попросить у Кленовской прощения. Дело прошлое, авось да повезет пусть не помириться, так хотя бы уговорить ее не держать на меня зла. А потом можно и с вопросами приставать.
«Помнишь наш разговор на крыше театра? Насчет «сухого остатка любви», который, по твоим словам, должен быть основой для настоящих взаимоотношений между мужчиной и женщиной?» – поинтересуюсь я у Ольги.
Конечно, она помнит: не так часто мы с ней в те дни разговаривали, а тем более на личные темы.
«Так вот, хотелось бы узнать, – продолжу я, – возможно ли такое, чтобы фундамент для постройки совместного будущего заложили такие непохожие друг на друга люди, как мы с тобой? Быть может, несмотря на наши разногласия, кое-какой «сухой остаток» у нас обоих все же сохранился? Ясен пень, не любовь, но хотя бы дружба или просто взаимная симпатия? Не знаю, как у тебя, но я определенно нечто такое из «Кальдеры» вынес»…
– М-да… Досадно, что Всевышний не наделил тебя поэтическим даром. Может, лучше не мудрствовать лукаво и просто сказать этой особе, что она тебе небезразлична как женщина?.. – резюмировал бескомпромиссный правдоруб-Скептик. – Дурацкая речь, брат. Но как бы то ни было, а произнести ее все-таки стоит. Поэтому, пока есть время, придется нам над ней хорошенько поработать. Не то, чтобы я питал насчет вас с Ольгой какие-то иллюзии – просто очень уж любопытно посмотреть, чем все это закончится.
Вот и мне тоже любопытно. Любопытно настолько, что я вновь готов намеренно лишить себя покоя ради того, чтобы в итоге выведать горькую истину. Как в ту январскую ночь, на метромосту, за десять минут до прибытия транспортного вертолета…
…Денис рисует медленно, но очень старательно. Интересно, что же он там творит? Ольга делает вид, будто выполняет обещание не глядеть в планшет, а сама украдкой все-таки туда косится. Я тоже пытаюсь по движению стилуса определить, что за картина рождается сейчас у художника на табуле. Возможно, он подозревает о том, что мы подсматриваем, но решает проявить к нам снисхождение. Ведь, если б не мы, сидеть бы сейчас Денису в одиночестве, холоде, темноте и страхе да плакать горючими слезами. А в нашей компании все как-никак веселее и безопаснее.