– Пафнутий, рана кровит?
– Да Бог его знает. Мокрый я весь, не понять.
Алексей решил утром рану осмотреть. Перевязать бы надо, а чем? Куском исподней рубахи? Так она мокрая и грязная, как и вся одежда.
– Тогда отдохнем немного, как рассветет, уходить надо.
Замолчали надолго. А уснуть не получается, перед глазами фрагменты боя, пожар в остроге. А пуще горечи поражения вопрос мучает: почему Хлыстов со стрельцами сбежал? Воевода приказ отдал или Хлыстов? Вот же сукины дети, как можно предать в разгар боя? Воины они, драться с врагом должны, мирных жителей защищать. В мирное время хлебопашец пшеницу или рожь сеет, убирает, сапожник тачает сапоги, пекарь хлеб печет. А воин мастерство для трудного часа оттачивает. Но настал он, час трудный – встань грудью, закрой собой и женщину, и ребенка, и старика с хлебопашцем. Они тебя в мирное время кормили, поили, одевали. Надеялись – не зря тяготы несли, придет пора – воин сторицей отдаст. А стрельцы долгу изменили, бросили. Алексей негодовал. Ну, вернется в Хлынов, если повезет, все наместнику расскажет. Вроде неплохим мужиком этот сотник был, знал его по службе в Кремле Алексей. Но то мирное время было, без риска, крови. А как жизнь спиной, черной стороной повернулась, так гнилое нутро сотника проявилось. Нельзя таким служить, подведет в любой момент, нет надежды. Встречался Алексей с малодушными, трусами, предателями. Но то единичные случаи были. А здесь сотник дрогнул, за жизнь свою убоялся и сотню за собой увел, обрекая ополченцев и мирных жителей, что из острога бежали, на верную смерть или плен. Татары, хоть и замирил их Иван Грозный, привычки свои не все забыли. При удобном случае и грабили, и в плен брали. А чтобы не поймали, пленных по Волге на судах сплавляли южным соседям да в рабство продавали.
Кроме мыслей тяжелых еще и прохлада уснуть не давала, руки-ноги мерзнуть стали.
Глава 5. Неправый суд
Не выдержал Алексей, только на востоке сереть небо стало, спросил Пафнутия:
– Спишь?
– Не смог, знобит и рану дергает. Боялся тебя беспокоить.
– Тогда встаем, уходить надо. Не исключено, что бунтовщики опушки леса и дорогу обыщут.
– Сам такожды мыслю.
Пока лежали на хвойной подстилке, одежда из мокрой стала влажной, подсохла на теле. Отжать бы ее надо было, как из воды выбрались, а сил не было. Алексей помог Пафнутию встать. Побрели в глубь мелкой рощи. Алексей поинтересовался:
– Ты дорогу, что покороче, к Хлынову знаешь?
– Проезжал дважды конно, но кружным путем.
Плохо, сейчас бы кто-нибудь из ополченцев пригодился. Они охотники и рыбаки, местность хорошо знают, все тропы. По дороге идти дальше, а главное – рискованно. Наскочит разъезд бунтовщиков, уже не отбиться. На Пафнутия надежды нет, он сам в помощи нуждается, ослабел после ранения.
Вскоре встало солнце. Шагать сподручнее при свете, и теплеть понемногу стало. Через время сделали привал. Алексей рану на руке Пафнутия осмотрел. От сабельного удара порез – широкий, но кровить перестал. Зашить бы рану да перевязать. Для таких случаев у каждого воина иголка с нитью и чистая тряпица бывает. Но то в походах. Сидя в остроге, с собой ничего не брали, в случае ранения лекарь есть, у лечца в избе все необходимое – и мох сушеный рану присыпать, дабы не гноилась, и тряпиц чистых целая корзина. Да сгорело все. Алексей с нежданным попутчиком путь на северо-запад держали. Днем не заблудишься – по положению солнца определились, за левым плечом сзади светило. А еще деревья подсказывают. С южной стороны крона гуще, с северной стороны мох на корнях растет. Оба есть хотели, а Пафнутий еще и пить. При кровопотере всегда так бывает. Не жаловался воин, стойко держался, чем уважение у Алексея вызвал. В последние минуты боя только он оставался рядом с Алексеем, дорогого стоит. Через час хода ручей встретился, напились оба. В животе булькает, как в бурдюке. Есть сильнее захотелось.
Неожиданно к дороге вышли. Несколько дней тому назад Алексей по ней к острогу ехал. А припомнил потому, что на повороте сосна приметная стоит – молния когда-то в нее ударила, ствол вверху расщепила, вроде рогатки получилась. На обочине в пыли кое-какие одежды валяются. Значит, части беженцев все же удалось вырваться, сейчас где-то впереди бредут. Но не тешил себя надеждами Алексей, далеко не всем удалось бежать, только тем, кто первым был, в голове. На пыли дорожной отпечатки босых ног, конских копыт. Наклонился Алексей, присмотрелся. Часть отпечатков от копыт с подковами, от лошадей стрельцов, а часть – не кована. Понятно – татары преследовали. Только когда? Вчера, вернее, сегодняшней ночью или утром уже. Послышались голоса впереди. Пафнутий руку поднял, собираясь крикнуть, на помощь позвать. Алексей ладонью рот ему прикрыл, в чащу повлек за руку.
– Ты чего?
– Так люди там.
– Никшни. Еще неизвестно, кто там.
Предосторожность оказалась не лишней. Мимо них по дороге конные татары провели в сторону своего лагеря двух женщин и одного связанного и в пятнах крови на рубахе мужика. Пафнутий смотрел, скрипел зубами.
– Кузнец из острога, Митяй, – прошептал он Алексею на ухо.
– Тс!
Приложил палец к губам Алексей. Если татары не услышат, то лошади запросто. У лошадей слух хороший, как и обоняние, не хуже, чем у собак. Прядать ушами начнут, головой мотать. Конные насторожатся, могут лес у дороги прочесать. Хотя конные леса не любят. И не из-за того, что не разогнаться, нога лошади в промоину или барсучью яму угодить может, сломаться. Конвой бунтовщиков с будущими полоняниками прошел. Алексей шепнул Пафнутию:
– По дороге удобнее идти, но опаснее. Лучше по лесу, но чтобы дорога видна была. Своих встретим ежели, то выйдем, зато татары не узреют.
– Согласен. Едва маху не дал, хорошо, ты вовремя беду отвел. Басурмане раненых сразу рубят, обуза.
И только сейчас Алексей увидел, что ножны на поясе Пафнутия пустые.
– Обронил саблю-то?
– В реке утопла, как спасались.
– Тогда ножны зачем несешь? Лишняя тяжесть.
– Привычка.
Пафнутий ножны снял, на ветку повесил.
– Не я, так другой найдет, еще послужат. Жалко, я эту саблю с ножнами четыре года назад купил.
– Не жалей. Останемся целыми да в Хлынов придем, новую тебе куплю.
– Саблю-то купишь, а семью? Жена и сын в остроге у меня были, бежали. И где они теперь?
– Ты их убитыми видел?
– Нет.
– Вот и верь, что живы. В Хлынове встретитесь, не велик город-то.
– Твоими бы устами да мед пить.
Дальше шагали молча. Дорога слева была, в пределах видимости. Но разъезды бунтовщиков больше не встречались. Впрочем, дорога пустынной была. Раньше и крестьяне на торг ездили, и купцы, а как волнения да смертоубийства начались, отсиживались дома.
Алексей подлаживался под темп Пафнутия. Сам шагал бы быстрее, но и раненого подгонять бессовестно. Воину сейчас бы отлежаться, силы восстановить, а какие силы, если голоден? До вечера прошли меньше, чем намечал Алексей. Уже когда на ночевку укладывались, прикинул, если так и дальше пойдут, едва в десять дней уложатся. Это если деревни встретятся на пути, накормят. Только и деревни разоренные, Алексей сам с ополченцами и стрельцами отбивал одну от бунтовщиков. Не будет жителей, тогда дело вовсе пропащее. Думать об этом не хотелось. Сам-то он доплетется, а Пафнутия ему на себе не донести. Раненый помолчал, Алексей подумал – уснул. А Пафнутий спросил:
– Ты семейный ли?
– Не успел.
Не рассказывать же про жену, что в Москве, но в другом времени.
– А я о своих беспокоюсь, особенно о мальце. Мал он еще, три годика.
– Встретитесь еще. В Хлынове-то знакомые есть? Если она дойдет, у знакомых искать надо.
– Зачем знакомые? Родня есть, рядом с Успенским собором живут. Жена-то у меня из Хлынова.
Алексей придремывать стал, когда услышал:
– Есть охота, в брюхе урчит, уснуть не могу.
– Терпи, мыслю – завтра до какой-нибудь деревни доберемся. Уж по ломтю хлеба выпросим.
– Твои слова да Богу в уши.
И второй день был не лучше первого. К деревеньке вышли, но ни одного жителя. Несколько трупов мужских да собаки бегают. Сами поискали в амбарах, а ничего нет. По осени должны быть полны, урожай собран, зима впереди. Все подчистую бунтовщики выгребли. Алексей в амбаре смел рукой с пола зерна, просыпавшиеся из мешка, набралась пригоршня. Половину Пафнутию отсыпал. Алексей на ладонь с зерном дунул несколько раз, сдувая пыль, потом щепотками зерно в рот бросать стал. Пожевали. Зерно твердое, хрустело на зубах. Сразу слюна пошла, в желудке голодные спазмы. Но что пригоршня зерна здоровым мужикам, когда во рту за двое суток макового зернышка не было? Алексей на огороде походил, обнаружил неубранную морковку. Одну! Обмыл водой из колодца, саблей пополам разрезал. Одну часть Пафнутию вручил, другой сам захрустел. Жестковатая морковка, переспела и сочности нет, но съели в момент. Задерживаться в деревне не стали, дальше пошли. К вечеру вновь на разоренную деревню вышли. Пока Пафнутий сидел в избе на лавке, Алексей деревню обыскал, нашел вилок капусты, который по-братски поделил. Хрустели капустой не спеша, растягивая удовольствие. Сытости никакой, а желудок полон. И только на следующий день к вечеру повезло – вышли на деревню с жителями. И хлеба дали, и кашей накормили, и на сеновале спать уложили. Выспались под крышей, а после завтрака хозяин и скажи:
– Вчера такие же бедолаги проходили.
Пафнутий, как услышал, подскочил.
– Баба с мальцом трех годков была?
– И бабы были, и дитятки при них. Вы не из Кунгура ли идете?
– Оттуда, острог бунтовщики сожгли.
После еды Алексей попросил чистой тряпицы рану перевязать. Кое-как отодрал прилипший к ране рукав рубахи. О господи! В ране уже мелкие белые черви шевелятся. Алексея едва не стошнило. Прокалил кончик ножа в пламени печи, выждал немного, остужая, и убрал ножом червей из раны. Попросил у хозяина избы толченого мха, рану присыпал. Высушенный и толченый до мелкого порошка мох действовал как антибиотик, не давал гноиться. После перевязал руку. Еда и отдых сказались, шагали бодрее. После полудня к реке вышли.
– Вятка? – спросил Алексей.
– Не, приток ее. Вятка выше по течению. Если таким ходом, через пару дней дойдем.
Пафнутий повеселел. А еще к Хлынову его гнало желание найти жену и сына. На берегу небольшие рыбацкие деревни, вечером рыбой, жаренной на костре, на прутике, угостили, переночевали в шалаше. И вот, наконец, Хлынов показался. Город на крутом берегу, тыном деревянным обнесен. С низкого противоположного берега Вятки видны только колокольни церквей. Перебирались через широкую реку на рыбацкой лодке. Зато, когда ступили на противоположный берег, на радостях обнялись. Как бы там ни было, а пережили осаду, жестокий бой и трудный путь в Хлынов. Пафнутий Алексея обнял.
– Ты, как брат мне! Обязан я тебе жизнью. Не выбрался бы сам ни из боя, ни из реки. Отныне можешь полагаться на меня во всем, только позови.
– Не за что. Разве на моем месте ты поступил бы не так? В конце концов, мы русские ратники, кто, если не мы?
– Верно. Но стрельцы-то ушли.
– Бог им судья!
Расстались, Пафнутий пошел искать своих, а Алексей к наместнику и воеводе. Надо доложить об осаде, о падении острога, а еще о позорном бегстве стрельцов. Он полагал, что часть беженцев, а может быть, и ополченцев либо воинов острога успела добраться до Хлынова и многое рассказали. Пусть беженцы ничего не видели в темноте – о ходе боя, бегстве стрельцов, но о пожаре и оставлении Кунгура уж точно поведали.
Вот и здание управы. Алексей сразу к воеводе Осипову. Тот на месте оказался, но встретил холодно.
На приветствие Алексея ответил вопросом.
– Чего скажешь в свое оправдание?
– Мне не в чем оправдываться. Бунтовщики острог подожгли горящими стрелами. И тын деревянный, и избы с постройками внутри.
– О том, как острог держался, и о пожаре я знаю, рассказали уже. Почему стрельцов бросил, ополченцев увел?
– Как увел? Как уговаривались мы с Хлыстовым и Оконешниковым, стрелецкая сотня первой из ворот выезжает, дает залп и бьется с конницей, а ополченцы пеших басурман сдерживают, дают возможность беженцам уйти.
– А ты из боя вышел, бунтовщиков к мирному населению допустил!
Воевода в приступе гнева встал с деревянного кресла, кулаком по столу ударил.
– Мои ополченцы вместе с воинами из острога честно бились! – вскричал Алексей. – Из всех только я остался да Ожерельев Пафнутий, рану он получил. Бунтовщиков много было, не смогли отбиться, так в том не наша вина. Их не меньше полутора тысяч было!
– У страха глаза велики. Мне сотник стрелецкий все доложил. Так что своим решением я тебя в городе покамест оставляю, будешь в воинской избе жить. Из города ни ногой, пока от царя депеша не придет, что с тобой делать.
– А Хлыстов со стрельцами где же?
– Пятого дня как в первопрестольную ушел.
Плохо! Хлыстов, себя обеляя, на Алексея с ополченцами напраслину возвел, полагал – погибли все ополченцы и сам Алексей. Не ожидал, что Алексей в живых останется, как и воин из острога Пафнутий. Он свидетелем будет. И до столицы Хлыстов первым доберется, лжу царю обскажет, очернит Алексея, дабы самому возвыситься. Струсил в бою, а теперь других виноватыми делает. И почему – непонятно. Вроде, когда Алексей в стрелецком полку в Кремле служил, в хороших отношениях были. Или зависть черная одолела? Из-за того, что возвысился Алексей быстро, к царю приблизился, за троном стоял? А наверняка, кроме зависти, еще и Милославского рук дело. Подкупил или чины посулил высокие. Милославский – хитрая бестия. Как только кто-то не из его родни к царю приближается, он в нем угрозу для себя лично видит, старается в грязь втоптать, в ссылку отправить, лишь бы от царя подальше. Не такой встречи Алексей ожидал. Конечно, он не победитель бунтовщиков и острог не отстоял, это так. Но и другой на его месте лучше сделать не смог, слишком неравны силы. Обидно другое – в малодушии и трусости его обвинил воевода Осипов. Хуже того – Хлыстов по возвращении в Москву царю точно так же доложит, как и Осипову. Догнать и опередить? На чем? Лошади нет, на корабле долго и платить нечем. А кроме того, воевода приказал остаться в городе. Уйдет он если, подозрения в трусости и оставлении поля боя только усилятся. Придется ждать. Чего может быть тягостнее, чем ожидание, когда твоя судьба и честь зависят от других людей? По натуре Алексей был человеком деятельным, активным. Однако придется набраться терпения.
Прошел в воинскую избу, как раз к обеду подоспел. Поел впервые за много дней горяченького – щей, да каши с мясом, да узвару из груши-дички с хлебушком. Потом свободный топчан высмотрел, улегся. Устал за время пути, а сон не идет, думки тяжелые. Если проделки Милославского, вывернуться будет не просто. Много власти у боярина, на царя влияние имеет, а хуже того – все Приказы под ним.
День шел за днем. Алексей решил найти Ожерельева. Знал, что где-то недалеко от Успенского собора родня, то ли его, то ли жены. Стал по улицам ходить, расспрашивать. Да если бы Пафнутий сам здесь жил, а то родня, у них, может, и фамилии другие. На третий день упорных поисков удача улыбнулась. Спросил мальчугана лет десяти: где Ожерельевы живут?
– Я Ожерельев, – важно ответил мальчуган.
– Мне Пафнутий нужен. Слыхал о таком?
– У нас проживает – родня.
– Веди.
– А ты кто ему будешь?
– Знакомец.
Но все же к избе привел, даже Пафнутия из избы вызвал. Ожерельев уже в чистой рубахе и портках, вид довольный, потому как отъелся. К Алексею с распростертыми объятиями кинулся.
– Ты как меня нашел?
– Захотел сильно. Жену с мальчонкой сыскал?
– Нашел! На день раньше нас в город пришли. Оба живы-здоровы. Погоди, чую – по делу ты пришел, а я о радости своей. Беда случилась?
– Еще нет, но помощь твоя нужна. Хлыстов, что сотник стрелецкий, по прибытии в Хлынов воеводе Осипову сказал, что я ополченцев и кунгурских ратников увел, стрельцов в бою бросил.
– Врет, собака! Лжа это!
– Видак мне нужен, подтвердить чтобы. Лучше к воеводе вместе сходить, ты же подтвердишь, что бились вместе до конца?
– Обязательно! Когда идти?
– Да хоть сейчас.
– Обожди чуток, в порядок себя приведу и супружнице скажу, чтобы не беспокоилась.
Однако воеводы на месте не оказалось, со слов писаря – уехал осматривать укрепления городов губернии. Оно понятно: на юго-востоке восстание, бунтовщики, уничтожив Кунгур, могут двинуться к другим городам, вдохновленные победой. А ответственность за защиту городов и всего населения лежит на воеводе, с него спрос будет.
Но Алексей решил подстраховаться. Вместе с Пафнутием в лавку пошли.
– У тебя деньги есть? – спросил Алексей.
– Две копейки.
– Я совсем пустой. Займешь?
– Какой разговор.
В лавке, где продавались книги, бумага, чернила, даже перья для письма, купили два листа бумаги и чернила в пузырьке. Перья Пафнутий пообещал из своего гуся выдрать.
– Что писать хочешь? – поинтересовался Пафнутий.
– Не я писать буду, а ты. О бое, о том, как стрельцы ушли.
– Я неграмотный, не осилю.
– Ну, подпись-то поставить сможешь?
– Попробую.
В избе, где у родни Пафнутий жил, Алексей сам сжато, четко изложил произошедшие события, перечитал, протянул Пафнутию.
– Подпишись.
Ожерельев старательно, высунув кончик языка, потея от волнения и усердия, вывел подпись под датой. Алексей листки бережно сложил, вернул Пафнутию.
– Сможешь сберечь?
– Обязательно.
На том расстались. Потянулись тягостные дни. Место в воинской избе есть, кормят, но раздражала и беспокоила неопределенность. Как мыслил Алексей, воевода ждал указаний из Москвы. Уже зима наступила, с морозцем и снежком. Хлыстов со стрельцами уже до столицы добраться должны, а какое государь примет решение – известно только ему одному. Государь человек разумный и к Алексею относится хорошо, но больно много вокруг него влиятельных советников.
Через месяц и десять дней посыльный вызвал Алексея к воеводе. С тревогой и надеждой быстрым шагом Алексей шел к Осипову. Что скрывать, волновался.
Постучал в дверь, распахнул, и сердце оборвалось. За столом воевода с хмурым лицом, а в углу стоят двое стражников. Осипов встал, взял лист бумаги, стал зачитывать: