Николь приблизилась ко мне и одарила одним из тех влажных поцелуев, от которых я терял голову. Она очень мужественная. Жить с человеком в постоянной депрессии – это самое тяжелое, что только можно придумать. Если не считать собственной депрессии, разумеется.
– А не известно, для кого они набирают? – спросила Николь.
Я прикоснулся к экрану: там высветилась веб-страница «БЛК-консалтинг». Название было составлено из первых букв имени его основателя, Бертрана Лакоста. Птица высокого полета. Из тех консультантов, которые выставляют счет на три с половиной тысячи евро за день работы. Когда я поступил к «Берко» и передо мной распахнулось безоблачное будущее (и даже несколько лет спустя, когда я записался на курсы в КИР[3], чтобы получить университетский диплом инструктора-наставника), стать консультантом высокого уровня типа Лакоста было пределом моих мечтаний: эффективный, всегда опережающий запросы клиента, предлагающий молниеносный анализ ситуации и целый набор менеджерских решений любой проблемы. Я не окончил КИР, потому что к тому моменту у нас появились девочки. Такова официальная версия. Версия Николь. На самом деле мне просто не хватило способностей. По сути, у меня менталитет наемного служащего.
Я идеальный работник среднего звена.
Я ответил Николь:
– В объявлении все довольно расплывчато. Речь идет о «промышленном лидере международного масштаба». А что уж там… Сама вакансия в Париже.
Николь увидела на экране веб-страницы с регламентированием условий труда и новыми законами о постоянном образовании кадров, которые я просматривал сегодня. Улыбнулась. Мой письменный стол был усеян листками с записями, стикерами, отдельные страницы были прикреплены скотчем к торцам книжных полок. Кажется, только в этот момент она заметила, что я вкалывал весь день без передышки. А ведь она была из тех женщин, которые мгновенно замечают мельчайшие перемены в обыденной жизни. Если я переложу какую-нибудь вещь, она это увидит, едва зайдя в комнату. Единственный раз, когда я изменил ей, давным-давно (девочки были еще маленькими), она почувствовала это в тот же вечер, хотя я принял все меры предосторожности. Она ничего не сказала. Вечер был тягостным. Когда мы пошли спать, она всего лишь устало произнесла:
– Ален, не будем же мы в этом копаться…
А потом приникла ко мне в постели. Мы больше никогда и слова не сказали на эту тему.
– У меня нет и одного шанса на тысячу.
Николь положила письмо из «БЛК-консалтинг» на письменный стол.
– А вот этого ты никак не можешь знать, – заметила она, снимая пальто.
– Человек в моем возрасте…
Она повернулась ко мне:
– Как по-твоему, сколько претендентов откликнулось на эту вакансию?
– Думаю, около трехсот.
– И сколько из этих людей, на твой взгляд, получили приглашение на профессиональное тестирование?
– Я бы сказал, человек пятнадцать…
– Тогда объясни мне, почему они выбрали ТВОЮ кандидатуру из трехсот? Полагаешь, они не заметили, сколько тебе лет? Уверен, что они это просто проглядели?
Разумеется, нет. Николь права. Я полдня прокручивал в голове разные предположения. И все сводились к одному невероятному факту: от моего резюме за милю разило пятидесятилетним возрастом, и если уж меня вызывали, значит что-то их в этом резюме заинтересовало.
Николь очень терпелива. Пока она чистила лук и картошку, я подробно излагал ей все технические соображения, по которым меня могли выбрать. Николь слышит в моем голосе эйфорию, с которой я безуспешно стараюсь совладать, но она меня переполняет. Вот уже два года я не получал подобных писем. В худшем случае мне не отвечали, в лучшем – советовали отправляться куда подальше. Меня больше не приглашают, потому что тип вроде меня никого не интересует. Поэтому я голову сломал, пытаясь понять, что стоит за ответом из «БЛК-консалтинг». И кажется, нашел верный ответ:
– Думаю, это из-за премии.
– Какой премии? – спросила Николь.
План по спасению старшей возрастной категории работоспособного населения. Оказывается (если бы правительство спросило меня, я мог бы помочь сэкономить на исследованиях, которые, скорее всего, влетели им в копеечку), население старшего возраста работает недостаточно долго. Речь идет, разумеется, о тех, кто еще в строю. Оказывается, они прекращают трудовую деятельность, когда страна еще в них нуждается. Это само по себе ужасно, но хуже другое. Часть населения старшего возраста хотела бы работать, но работы найти не может. Вот и получается, что, с одной стороны, есть те, кто слишком рано прекратил работать, а с другой – те, кто вообще не работает, и в результате данная категория граждан представляет собой серьезную проблему для общества. Поэтому правительство решило оказать поддержку всему этому престарелому сообществу. Предприятия, которые согласятся приютить стариков, получат финансовую поддержку.
– Их интересует вовсе не мой опыт, просто их освободят от социальных выплат, и вдобавок они получат премию.
Иногда Николь, изображая скепсис, как-то по-особенному кривит губы и выпячивает подбородок. Мне и это очень нравится.
– А мне кажется, – заявляет она, – что денег у таких предприятий хватает, а на государственные выплаты им плевать, как на прошлогодний снег.
Оставшуюся часть дня я старался прояснить для себя эту историю с премиями. Николь опять оказалась права, аргумент выглядел хлипким: освобождение от выплат распространяется всего на несколько месяцев, а премия покрывает только малую часть зарплаты работника этого уровня. К тому же она снижается пропорционально доходу.
Нет, за несколько минут Николь пришла к выводу, на который мне потребовался целый день: если «БЛК» вызывает меня, значит их заинтересовал мой опыт.
На протяжении четырех лет я надрывался, пытаясь объяснить работодателям, что человек моего возраста так же активен, как и молодой, а его опыт – синоним экономии средств. Но это аргумент журналиста и годится только для приложения «Работа» крупных журналов, сами же наниматели плевать на него хотели. А тут у меня впервые возникло впечатление, что кто-то действительно прочел мое письмо и изучил резюме. Стоит мне об этом подумать, как я готов то ли горы свернуть, то ли разнести все в пух и прах.
Хорошо бы собеседование состоялось прямо сейчас, немедленно; мне хочется вопить во все горло.
Но я крепко держу себя в руках.
– Не будем ничего говорить девочкам, ладно?
Николь тоже думает, что так лучше. Девочкам тяжело видеть, как их отец бегает по мелким халтурам. Они ничего не говорят, но я-то знаю, что это сильнее их: мой образ в их глазах здóрово поблек. Не из-за того, что я лишился работы, нет, а из-за того, как это на меня подействовало. Я постарел, сгорбился, впал в уныние. Я стал нудным. А ведь они еще не знают, чем я занимаюсь в «Фармацевтических перевозках». Зародить в них надежду, что я получу достойную работу, а потом объявить, что у меня опять ничего не вышло, – это тот негативный пример очередной неудачи, которого я не могу себе позволить.
Николь прижалась ко мне. Осторожно приложила указательный палец к шишке на лбу:
– Может, объяснишь?
Я постарался как мог придать повествованию максимум живописности. Я даже уверен, что получилось очень забавно. Но сама мысль, что Мехмет дал мне пинка под зад, никакого смеха у Николь не вызвала.
– Что ж он за дрянь, этот паршивый турок!
– Не самая цивилизованная реакция для европейской женщины.
Но и эта шутка не возымела того эффекта, на который я рассчитывал.
Николь задумчиво провела рукой по моей щеке. Я видел, что она за меня переживает. Сделал вид, что настроен на философский лад. И все равно на сердце у меня тоже тяжело, а само прикосновение ее руки говорит мне, что мы вступили в эмоционально-деликатную область.
Николь посмотрела на мой лоб и сказала:
– Ты уверен, что на этом все закончится?
Решено, в следующий раз женюсь на идиотке.
Но Николь прикоснулась своими губами к моим.
– Ну и плевать, – заявила она. – Я уверена, что эту работу ты получишь. На все сто процентов.
Я закрываю глаза и молюсь, чтобы мой приятель Шарль, со своими присказками про надежду и Люцифера, оказался просто недалеким пессимистом.
4
Вызов в «БЛК-консалтинг» оказался настоящим потрясением. Я так и не смог заснуть. Меня кидало из эйфории в уныние. Что я ни делал, это не шло у меня из головы, и я прокручивал самые разнообразные сценарии до полного изнеможения.
В пятницу Николь просидела часть дня за компьютером на сайте своего архивного центра и распечатала для меня десятки страниц с юридической информацией. За четыре года я малость подрастерял навыки. Нормативные акты в моей области здорово переменились, особенно в том, что касалось увольнений, – тут наблюдались большие послабления. В менеджменте тоже было много нового. Мода чертовски переменчива. Пять лет назад все просто с ума сходили по трансактному анализу[4], а сегодня он кажется чем-то допотопным. Сейчас у всех на устах «переходный менеджмент»[5], «реактивность сектора», «корпоративное самосознание», развитие «межличностных сетей», «бенчмаркинга»[6], «деловых сетей»… Но больше всего рассуждают о «ценностях», принятых на данном предприятии. Работать теперь недостаточно, требуется «разделять ценности». Раньше предполагалось, что вы должны соглашаться с предприятием, теперь вам предлагается с ним слиться. Стать единым целым. А мне ничего другого и не нужно: наймите меня, и я сольюсь.
В пятницу Николь просидела часть дня за компьютером на сайте своего архивного центра и распечатала для меня десятки страниц с юридической информацией. За четыре года я малость подрастерял навыки. Нормативные акты в моей области здорово переменились, особенно в том, что касалось увольнений, – тут наблюдались большие послабления. В менеджменте тоже было много нового. Мода чертовски переменчива. Пять лет назад все просто с ума сходили по трансактному анализу[4], а сегодня он кажется чем-то допотопным. Сейчас у всех на устах «переходный менеджмент»[5], «реактивность сектора», «корпоративное самосознание», развитие «межличностных сетей», «бенчмаркинга»[6], «деловых сетей»… Но больше всего рассуждают о «ценностях», принятых на данном предприятии. Работать теперь недостаточно, требуется «разделять ценности». Раньше предполагалось, что вы должны соглашаться с предприятием, теперь вам предлагается с ним слиться. Стать единым целым. А мне ничего другого и не нужно: наймите меня, и я сольюсь.
Николь рассортировала и отобрала документы, я сделал выписки, и с сегодняшнего утра она задает мне вопросы. Зубрим. Я расхаживаю по кабинету, стараясь сосредоточиться. Пробую прибегнуть к мнемоническим приемам, но в результате в голове возникает полная путаница.
Николь приготовила чай, принесла в кабинет и развалилась на диване, обложившись бумагами. Она так и осталась в халате. С ней это бывает, особенно зимой, когда у нее нет никаких дел на день. Старенькая майка, разномастные шерстяные носки, от Николь веет сном и чаем, она горяча, как круассан, и прекрасна, как день. Я обожаю ее непринужденность. Если б я так не нервничал из-за этой истории, немедленно на нее бы набросился. Но, учитывая мои нынешние достижения по сексуальной части, лучше воздержаться.
– Не трогай, – говорит Николь, видя, как я поглаживаю синяк на лбу.
О шишке я вспоминаю нечасто, но она сама о себе напоминает, да еще как, стоит мне глянуть в зеркало. Сегодня утром она приобрела отвратительный цвет. В центре сиреневый, а по краям желтый. Я надеялся, что будет выглядеть мужественно, но на деле смахивает на грязь. Врач из «скорой» сказал, что это как минимум на неделю. А у Мехмета сломан нос – больничный на десять дней.
Дневные и ночные бригады пришлось перетасовать, чтобы прикрыть наше отсутствие. Я позвонил своему коллеге Ромену. Попал на Шарля.
– Все расписания полетели, – объяснил он. – Ромен вышел в ночь, а я два или три дня буду работать с полудня.
Другой контролер отработал внеурочно за Мехмета, а тот уже сообщил начальству, что выйдет с больничного пораньше. Ему-то не нужны семинары по менеджменту, чтобы проникнуться духом корпоративных ценностей. Бригадир, который временно его подменяет, объяснил Шарлю, что Дирекция не потерпит драк на рабочем месте. «Если бригадиры будут попадать в больницу всякий раз, когда сделают замечание подчиненному, то куда мы скатимся?» – вроде бы заявил тот мужик. Не знаю, что конкретно это должно значить, но для меня – просто пустые звуки. Я не стал ничего пересказывать Николь, чтобы не волновать ее: если мне повезет и я получу работу, предложенную «БЛК», то на все предыдущие неприятности мне будет глубоко плевать.
– Завтра я замажу твой синяк тональным кремом, – засмеялась Николь, поглядывая на меня. – Нет, правда! Чуть-чуть, вот увидишь.
Увидим. Я говорю себе, что завтра только профессиональное тестирование, а не собеседование. До того времени синяк почти сойдет. Если я доберусь до собеседования, разумеется.
– Да конечно же доберешься, – заверяет Николь.
Истинная вера просто поразительна.
Я стараюсь это скрыть, но мое возбуждение дошло до предела. И это совсем не то, что вчера или позавчера: по мере того как приближается время тестирования моих знаний, во мне нарастает мандраж. В пятницу, когда мы приступили к проверке, я и не подозревал, насколько отстал. А когда понял, то впал в панику. Поэтому приезд девочек, который оторвал меня от подготовки и вроде бы заставил понапрасну терять время, оказался на самом деле весьма кстати.
Прямо с порога Грегори указал на мой лоб и спросил:
– А это еще что, Тёщ? Ноги больше не держат?
«Тёщ» – это его коронная шутка. Обычно в таких случаях Матильда, моя старшая дочь, пихает его локтем в бок, потому что думает, что меня это задевает. На мой взгляд, лучше бы она сразу заехала ему в морду. Я так говорю, потому что она замужем за ним уже четыре года, и все четыре года меня тянет сделать это вместо нее. Да и вообще, одно имечко Грегори чего стоит… К тому же он собирает волосы в конский хвост, а это верный признак. Если моей дочери нравится совокупляться с подобной образиной, то меня он, уж извините, раздражает. Николь права. Я становлюсь излишне чувствительным. Она утверждает, что таков результат бездействия. Мне нравится это слово, хотя не оно первым приходит мне на ум, когда я встаю в четыре утра, чтобы отправиться за пинком в зад.
Матильда – преподаватель английского, и она нормальная девушка, даже очень. Ею владеет необъяснимая страсть к обыденности. Она с воодушевлением бегает по магазинам за продуктами, предается размышлениям, что приготовить на ужин или где через восемь месяцев они будут проводить отпуск, помнит имена детей всех своих приятельниц и дни рождения всех на свете, планирует свои беременности. Та легкость, с которой она заполняет свою жизнь, приводит меня в изумление. В экзальтации, которую вызывает в ней управление банальностями, есть нечто завораживающее.
Ее муж Грегори – директор агентства в компании, которая занимается потребительскими кредитами. Он одалживает деньги людям, чтобы те покупали разные штуки: пылесосы, машины, телевизоры. Садовую мебель. В рекламных проспектах процент, который они взимают, кажется вполне приемлемым, но все равно возвращаешь ты раза в три-четыре больше, чем занимал. А если возникли сложности с выплатой, нет ничего проще: тебе одалживают снова, но тогда возвращать придется уже в тридцать раз больше, чем брал. Нормальный ход. Мы с зятем иногда цепляемся друг к другу целыми вечерами. Он воплощает почти все, что я ненавижу, – это настоящая семейная драма. Николь тоже все понимает, но она лучше воспитана, чем я, и, поскольку она-то работает, у нее не остается долгих часов на раздумья. А вот мне один вечер, проведенный в обществе зятя, стоит потом трех дней одинокого бешенства. Я прокручиваю в голове вчерашнюю беседу, как другие прокручивают уже виденный матч.
Приезжая домой, Матильда часто приходит ко мне поболтать на кухню, пока я заканчиваю готовку. Обычно она пользуется случаем, чтобы перемыть все, что валяется в раковине. Это сильнее ее, она ничего не может с собой поделать. Как будто она по-прежнему дома. У подружек она наверняка мгновенно находит полку со стаканами и ящик со столовыми приборами. Это вроде шестого чувства. Я искренне ею восхищаюсь.
Она обходит меня со спины и целует за ухом, как влюбленная:
– Так ты что, ударился?
Ее сочувствие должно было бы задеть меня, но она высказывает его так мило, что мне скорее приятно.
Я собирался ответить, но тут звонят в дверь. Это Люси. Моя вторая дочь. У нее очень маленькая грудь, и это сильно ее мучит. Все понимающие мужчины находят ее грудь волнующей, но попробуйте объяснить это девушке двадцати пяти лет. Она беспокойная, нетерпеливая, худенькая. Не всегда слышит голос рассудка, часто ею движут чувства. Она быстро впадает в ярость и может в запарке сказать такое, о чем тут же пожалеет, но у нее гораздо больше старых друзей, чем у сестры, которая никогда ни с кем не ссорится. Люси скорее из тех, кто врежет головой в нос Мехмету, а Матильда – из тех, кто предложит ему тональный крем.
Сегодня вечером Люси приехала одна. У нее сложная жизнь. Она целует мать и врывается на кухню как домашний ураган. Поднимает крышку:
– Ты положил ломтик лимона?
– Не знаю. Рагу готовит мать.
Люси сует нос в кастрюлю. Никакого лимона. Предлагает сделать соус. Я дипломатично отвергаю предложение:
– Лучше я сам.
На самом деле всем известно: единственное, что я умею готовить, – это соус бешамель. Попробуйте только лишить меня этого удовольствия…
– Думаю, я наконец нашла, – сообщает Матильда с видом довольной лакомки.
Люси удивленно вздергивает бровь. Она абсолютно не представляет, о чем идет речь. Чтобы дать ей время сориентироваться, я делаю вид, что потрясен:
– Правда?!
Люси делает вид, что изнемогает, но в душе забавляется вовсю.
Наши дочери – наглядный пример скрещивания родительских генов. Люси внешне похожа на меня, но темперамент у нее мамин, Матильда – наоборот. Люси пылкая и склонная к авантюрам. Матильда труженица и склонна подчиняться без долгих споров. У нее есть и мужество, и энергия, но она немногого хочет от жизни. Достаточно глянуть на ее мужа. У нее неплохо шел английский, так что она решила далеко не ходить и стала преподавательницей английского. В точности мой портрет. А вот Люси более своенравна и взбалмошна. Она изучала историю искусств, психологию, русскую литературу и еще бог знает что, не знала, куда кинуться, все вызывало у нее бурный интерес. Училась она успешно, но ни одно свое обучение не довела до конца, меняя курсы, как любовников. Матильда же, раз взявшись за учебу, завершила начатое и вышла замуж за однокашника.