— Сейчас не время…
— Всегда не время. Вы могли развить у меня тягу к знаниям. А мне пришлось самому ума набираться.
— Точно так же, как мне. Лучшее образование…
— …это самообразование. Сколько раз от вас слышал. Что ж. Вы статью прочли. Судите сами, сумел я дать себе приличное образование или нет.
Они продолжали препираться и после ужина. Роза Понтинг ушла, громко заявив, что обсуждать «какие-то бумажки, чтоб им пусто было» ей неинтересно; тем не менее, притворив за собой дверь, Роза немедленно приникла к ней ухом. Было слышно, как Сэмюэл Айрленд в нескрываемом раздражении брякнул фужером о тарелку.
— У мистера Малоуна вообще никаких прав на эту бумагу нет. Такие документы на вес золота. Нельзя отдавать их любому встречному и поперечному.
— Уж не потому ли вы хотите сами их присвоить? Не потому ли коршуном кружите над ними, норовя зацапать очередную добычу и тут же сдать в залог? Их нашел я. Принадлежат они мне. И к Сэмюэлу Айрленду никакого отношения не имеют.
— Это нечестно, Уильям. Несправедливо. Кабы все в нашей округе не знали, что ты работаешь в моем магазине, твоя покровительница на тебя и внимания бы не обратила.
— Неправда.
— Позволь мне закончить. Всем известно, что ты мой сын. Стало быть, на карту поставлена не только твоя, но и моя репутация.
— Что ж, тогда вам лучше снять с себя ответственность. Напишите бумагу, что отказываетесь от всякого участия в этих делах, и поставьте свою подпись. Роза Понтинг, я уверен, с большой охотой засвидетельствует ваш отказ.
— Как ты можешь такое предлагать? Узы, связующие отца и сына, священны.
— И потому все мое — оно и ваше тоже?
— Это низко с твоей стороны. Речь совсем о другом. — Тяжело дыша, Сэмюэл Айрленд поднялся из-за стола. — Тебе может понадобиться моя помощь. Совет. Кто знает, что еще тебе подвернется?
— К примеру, любовное письмо к Анне Хатауэй?[77]
— К кому?! Прости, не расслышал, — Сэмюэл поспешно опустился на стул.
— Точнее, не письмо. Записка. Несколько нежных слов. Не мог же я позволить мистеру Малоуну заграбастать все разом.
Сэмюэл Айрленд громко расхохотался.
— Славно сработано, Уильям! Даже меня перехитрил. Доставай-ка. Дай мне хоть взглянуть на нее.
Уильям вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и раскрыл. Там лежал обернутый в тончайшую, как паутина, ткань листок бумаги, к которому едва видной ниточкой была прикреплена прядь волос. Уильям положил все это на обеденный стол. Сэмюэл Айрленд бережно развернул полупрозрачную ткань и бумажный лист и принялся разбирать рукописные строчки:
— Заверяю тебя, душенька моя, что ничья грязная рука не касалась сего послания. Твой Уилл[78] свершил все самолично. Желание у него есть, есть и умение. Ни золоченая безделка… Ни что-то еще… Неразборчиво. Извини. Я сам не свой от волнения.
Прядь рыжеватых волос на конце слегка завивалась. Сэмюэл Айрленд боялся даже прикоснуться к ней.
— Неужто и волосы подлинные? Прямо с его головы?
— Отчего бы и нет? Когда тело Эдуарда Четвертого подняли из могилы, волосы были по-прежнему крепкие и ничуть не утратили цвета. А ведь умер он в тысяча четыреста восемьдесят третьем году.
— Ты нашел это среди других бумаг? В доме благодетельницы?
— Конечно. Где же еще? Когда-нибудь ее дом станет местом паломничества для всех истинных почитателей Шекспира.
— Если кому-нибудь удастся разыскать этот дом, — заметила Роза Понтинг. Услышав про любовное письмо, она сразу вернулась в столовую. — Господи, Уильям, ты из любой малости делаешь тайну. Это несносно. Правда, несносно. Ты и теперь не скажешь отцу, где живет эта особа?
— Хотите знать, Роза, как она сама изложила мне свое предложение?
— Давай, выкладывай. Я охотница до разных историй.
— Она считает ниже своего достоинства терпеть чьи бы то ни было нескромные расспросы. Муж ее недавно умер, ни словом не объяснив, как и зачем он собирал старинные бумаги. Добавить к этому ей нечего, а привлекать к себе внимание она, дама благородного происхождения, не желает.
Роза пренебрежительно фыркнула и стала убирать со стола.
Сэмюэл Айрленд вновь наполнил свой фужер.
— И очень правильно делает, — заметил он. — Только вопросов все равно не миновать.
— На них буду отвечать я.
— Ее муж, судя по всему, был выдающимся коллекционером.
— Безусловно. Уж не из того жулья, что прикарманивает мелкую дребедень.[79] Мне кажется, отец, я скоро приду к определенному выводу в этом загадочном деле. В завещании Шекспира ни слова нет о книгах или бумагах.
— Знаю.
— Можно предположить, что имущество он оставил дочери Сюзанне, вместе с домом и землею.
— А она вышла замуж за доктора Холла.
— Совершенно верно. Супруги Холл, в свою очередь, завещали все своей единственной наследнице, дочери Элизабет, которая продолжала жить в Стратфорде.
Тем временем Роза Понтинг опять вернулась в столовую.
— Надеюсь, ты хотя бы сообщишь нам, где находится ее дом, — ядовито заметила она.
— Известно, что во время гражданских войн[80] дом заняли солдаты Кромвеля. Но об этих бумагах опять никаких сведений нет.
— Ты полагаешь, служивые прибрали их к рукам? Или поджигали ими порох в своих короткоствольных ружьях?
— Нет, не совсем так Среди членов парламента были антиквары. Один из них мог прослышать о том, что в старом доме Шекспира расквартирован полк, а дальше все проще простого. Словечко офицеру, и вот уже…
— …дверь в дом для него открыта. Кого волновала судьба листков, исписанных каким-то бумагомаракой? Возможно, одним из нечестивых папистов?
— Точно, отец. Бумаги, однако, сохранились. Но клад этот — в частных руках, и владельцы отнюдь не намерены предлагать его всему человечеству. Он передается из поколения в поколение. А потом муж моей благодетельницы нападает на его след.
— Более удачного приобретения невозможно себе представить. Хотел бы я знать, за сколько?..
Сэмюэл Айрленд подошел к небольшому окну, выходящему на Холборн-пассидж, и молча уставился на булыжную мостовую.
Роза Понтинг, уютно расположившаяся в кресле с шитьем в руках, не отрывая глаз от рукоделия, проронила.
— Сэмми, ты сам говорил мне, что бумаги только вырастут в цене. Везет же некоторым.
* * *Не прошло и недели, как Эдмонд Малоун возвратил стихотворение Шекспира, заявив, что сомневаться в подлинности находки нет никаких оснований. При этом он подчеркнул, что хотел бы вручить драгоценный лист именно Уильяму, а не Сэмюэлу Айрленду.
— Поздравляю, сэр, ваше редкостное усердие увенчалось успехом. Мы все вам очень признательны.
— А как вам стихотворение?
— В нем выразился возвышенный гений Барда. Что греха таить, Шекспир порою смешивает высокое и низкое. Многие считают, что трагедия у него чересчур часто переплетается с фарсом. К разверстой могиле он приводит шутов, короли у него якшаются с фиглярами.
— А что, между ними большая разница?
Малоун пропустил вопрос мимо ушей.
— Но здесь перед нами образец истинной чистоты и целомудрия.
Уильям не скрывал своего счастья. Он сжал руку Малоуна и, пробормотав:
— Хочу представить на ваш суд еще кое-что, — помчался наверх. Вернулся он с коротенькой любовной запиской и локоном.
— Потрогайте волосы, мистер Малоун, — предложил он.
Но тот отказался и, словно обороняясь, воздел вверх руки. Затем быстро пробежал глазами записку и сразу понял, что за послание перед ним.
— Слишком уж она интимна. Прямо-таки ощущаю исходящее от нее тепло.
— Такое чувство, будто мы соприкасаемся с тем, кто ее писал.
— Вот именно.
Уильям не мог скрыть своей радости.
— Я показал локон изготовителю старинных париков; представьте, мистер Малоун, он уверяет, что волосы настоящие, того времени. Они чуточку толще наших.
— Не сомневаюсь, что он прав. Теперь меня ничем не удивить. Почти как у Шекспира: целое море радости.[81]
— Тут имеется кое-что еще.
Сэмюэл Айрленд нырнул под прилавок и вылез оттуда со стопкой листов в руках. Листы были сложены вчетверо и стянуты чем-то вроде шелковой нити; все они были сплошь исписаны от руки.
— Здесь вся пьеса, целиком. Это «Лир». — Айрленд-старший произнес название так, будто объявлял его со сцены. — Причем не копия, сделанная переписчиком. Нет, почерк его самого.
— Я сверил текст с первым изданием ин-фолио, — сказал Уильям. — Все совпадает, изъяты лишь ругательства и богохульства.
— То есть Бард без лишнего шума убрал те самые неприличности, сэр, о которых вы толковали, — подхватил его отец.
— Подозреваю, — продолжал Уильям, — что этот экземпляр Шекспир собственноручно переписал для распорядителя придворных празднеств, желая избежать его замечаний и придирок.
— Вполне возможно. Такое случалось частенько. А потом, на представлении пьесы, строки, оскорбляющие благовоспитанный слух, звучали вновь на прежних местах. — Малоун внимательно вглядывался в рукописный текст. — Таково, стало быть, искусство Барда, когда оно не запятнано скабрезностями. Это лишь доказывает, что он был куда более искусным творцом, чем принято думать.
— Полагаю, да, — отозвался Уильям. — Даже уверен в этом.
— Значит, я держу в руках листы, над которыми трудился сам Шекспир! Уму непостижимо.
— Однако ж это так, мистер Малоун.
— Никогда за всю мою жизнь я и предположить не мог… — Голос ученого мужа пресекся, он вдруг разразился слезами. Уильям усадил его на стул. — Приношу извинения, — пробормотал мистер Малоун, утирая глаза платком. — Простите меня.
— Не нужно извиняться, сэр, — лучезарно улыбаясь, ответил Сэмюэл Айрленд. — То же было с нами. Вполне естественная реакция. Неизбежная. Я сам прослезился, и даже не раз. — Он глянул на Уильяма и снова заулыбался: — Не мог сдержать чувств. Мой сын, видимо, сделан из другого теста, покруче.
— О нет, вы ошибаетесь, отец. Сколько раз за последние месяцы я плакал от радости! От наплыва чувств.
— Очень верно сказано. — Мистер Малоун поднялся со стула. — От наплыва чувств. В таком случае позвольте мне опять спросить: откуда у вас эти сокровища?
— Ответить я не вправе.
— Вынужден повториться. Вы можете сообщить нам источник сих документов? Открыть их происхождение?
— Я могу сказать лишь то, что уже говорил отцу. Мой благодетель не желает оглашать свое имя, ибо огласка вызовет всяческие толки и неумеренный интерес публики к особе, которая предпочитает вести уединенную, затворническую жизнь.
— Этот джентльмен может рассчитывать на наше полное доверие и преданность, — добавил Сэмюэл Айрленд. Уильям удивленно посмотрел на отца. — Он просил проявлять крайнюю сдержанность в высказываниях, что и было ему обещано. Наш священный долг, сэр, — хранить верность данному слову, лишь так мы можем рассчитывать на подобные драгоценные дары.
— Глубоко сожалею. Впрочем, не сомневаюсь, что в благовоспитанном обществе ваша позиция встретит горячее одобрение. — Малоун уже собрался было уходить, но вдруг замешкался. — Кстати об обществе. У меня к вам предложение, мистер Айрленд. Нельзя ограничиваться лишь чтением новых рукописей Шекспира. Их необходимо видеть. Нужно выставить их на широкое обозрение.
— Я немножко опередил вас, сэр. Мы с сыном решили, что они будут выставлены здесь. — Уильям снова удивленно глянул на отца. — Это скромное помещение станет Шекспировым святилищем. Ты именно так выразился, правда, Уильям?
— Сейчас, отец, мне слова вообще не идут на ум.
— Святилище Барда.
— Как я рад. Как счастлив. — Малоун утер еще мокрое от слез лицо. — Непременно поместите объявление в «Морнинг кроникл». Эту газету читают все. Вы позволите, мистер Айрленд, направить в ваше святилище одного-двух почитателей Барда? Еще до публикации объявления?
— Разумеется, сэр. Будем только рады.
* * *Когда Эдмонд Малоун ушел, Уильям повернулся к отцу:
— Что это вы наговорили про мою благодетельницу? Джентльмен?! Слишком уж вы старательно заметаете следы.
— Мистеру Малоуну приятно думать, что мы ему доверяем.
— Мне плевать, что мистеру Малоуну приятно, а что нет, — отрезал Уильям и бахнул кулаком по полке. — И о каком таком святилище вы толковали?
— Я до поры до времени об этом помалкивал, потому что хотел сделать тебе приятный сюрприз. — Уильям даже не узнал собственных слов в устах отца. — Неужто не понимаешь? Святилище вызовет такой огромный интерес, что от посетителей не будет отбоя.
— Будет, если их не надоумят, что именно надо посещать.
— Оставь свои шуточки, Уильям. Нам необходимо серьезно подготовиться. Документы следует разложить так, чтобы публика могла их рассматривать без помех.
— Здесь? В лавке?
— В моем заведении. Лучшего места не найти. Прилавок у нас накрыт стеклом, есть еще и полки. В витрине поместим вывеску: «Музей Шекспира». За небольшую входную плату…
— Нет! Никакой платы!
— Но плата должна быть, хотя бы мизерная! У двери можно поставить Розу.
— Ни в коем случае! Никаких денег. Ни за что.
Сэмюэла Айрленда удивила горячность сына.
— Ну, если уж ты так не хочешь…
— Не хочу.
— Тогда больше мне сказать нечего.
— И прекрасно.
— Замечу лишь одно. Я ведь, Уильям, человек очень скромного достатка. Ты наши доходы знаешь. На одних книгах разбогатеть невозможно.
— Я не желаю вас слушать, отец.
— Нынче впервые подвернулась возможность поправить наше положение. Шекспир и сам был человеком деловым. Жил на свои доходы. Думаешь, он нас осудил бы?
— Все это делается отнюдь не ради денег, отец.
— А ради чего?
— Ради вас.
— Признаюсь, ничего не понимаю.
Смущенный собственной откровенностью, Уильям рассмеялся:
— Вы мне напоминаете слепого Тиресия.[82] Которого ведет мальчик-поводырь.
— Ты читаешь мои мысли, я как раз это и собирался сказать.
— Такое, отец, мне не в новинку. — Уильям вдруг опустил голову: — Хорошо. Будь по-вашему, выставим находки здесь. Но только, если вы примете мое условие не взимать никакой платы. Я с радостью все покажу, разумеется, соблюдая необходимые меры предосторожности.
Айрленд-старший на миг отвел глаза и уставился в пространство. Больше посетителей — значит, больше покупателей. Многие ученые мужи и страстные поклонники изящной словесности, движимые любопытством и горячей любовью к литературе, впервые придут на Холборн-пассидж, где их глазам предстанут не только рукописи Шекспира, но и выставленные на полках книги. Затея, выходит, все равно стоящая.
— Согласен! — сказал он. — Склоняюсь перед твоей мудростью.
* * *Долго ждать не пришлось: в тот же день к ним, по совету Эдмонда Малоуна, явился один из его близких друзей, Томас Роулендсон. Это был пожилой художник-карикатурист, одетый в небесно-голубой сюртук, темно-бордовый жилет и зеленые клетчатые брюки. Отдуваясь, он вошел в лавку и рассыпался в извинениях.
— Я не ошибся? Здесь находится тот кусочек земли, где Шекспир лишь недавно пустил корни? Прошу простить, но меня направил к вам мистер Малоун. А вы, верно, мистер Айрленд?
Уильям протянул было посетителю руку, но вперед решительно шагнул Сэмюэл Айрленд:
— Мы оба имеем честь носить эту фамилию, сэр.
— Рад слышать. Неужели мистер Малоун вам обо мне ни словечком не обмолвился? Я Роулендсон, сэр.
— Вас, сэр, знают все почитатели Шекспира.
Сэмюэл Айрленд намекал на сделанную Роулендсоном серию эстампов, иллюстрирующих сцены из пьес Барда. Гравюры были изданы в альбоме под названием «Галерея Шекспира».
— На этот труд меня подвигла высшая сила. Сами понимаете какая.
— Мы польщены, ваш визит — большая честь для нас, мистер Роулендсон, — сказал Сэмюэл Айрленд, пожимая художнику руку.
— Зовите меня просто Том.
— В нашем музее вы первый посетитель. Правда, нас вы застали немножко врасплох, мы еще не вполне готовы к приему публики.
С Роулендсона градом катился пот.
— Не найдется ли у вас лимонаду? Или имбирного пива? Жажда, понимаете, одолела.
— Может, чего-нибудь покрепче? — спросил Уильям, уже заметивший на лице гостя признаки пагубного пристрастия. — Стаканчик виски, сэр?
— Немножко. Капельку. Самую чуточку. Только, сделайте одолжение, с содовой.
Уильям поднялся наверх, в столовую, достал из резного буфета хрустальный графин и щедро плеснул в стакан; затем принес из расположенной рядом кухни кувшин с водой и разбавил виски. Роулендсон ждал напитка с нетерпением и продолжил речь, только когда выпил все до дна.
— Малоун говорит, у вас есть письмо к госпоже Хатауэй.
— А в нем еще и прядь волос Барда.
С этими словами Уильям взял у Роулендсона пустой стакан.
— А можно мне?..
— Вы о чем, простите?
— Хочется просто коснуться его волос.
— Можно.
Уильям достал из-под прилавка символический дар любви и протянул гостю.
— То самое письмо? Неужто впрямь от самого Шекспира? Волосы как у вас, сэр. Русые, с огненно-рыжим отливом.
Он как-то странно, почти застенчиво глянул на Уильяма, но тот уже шел наверх. Там он опять налил в стакан виски, добавил немножко воды и поспешил назад. Сэмюэл Айрленд стоял посреди лавки в одной из своих излюбленных поз: ноги расставлены, спина прямая, большие пальцы засунуты в кармашки жилета. Роулендсон тем временем читал записку Анне Хатауэй.