Владимир Козлов Рассказы
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
Рассказы
Учительница
Первый день после зимних каникул — самый гнусный. Опять сидеть за партой, опять писать — бр-р-р-р. Тем более что еле поднялся в семь утра, а на улице темно, и мороз, и школа мудацкая уже светится через дорогу: уборщицы моют классы.
Русский язык, геометрия, потом — физкультура, но тоже лажа: вместо баскетбола заставляют прыгать через коня.
Потом французский. У нас практикантка. Из иняза. На четыре месяца. Не знаю, хорошо это или плохо. Вдруг будет гонять нас? С Инессой все просто: она знает, что у нас в классе французский всем до лампочки, что мы только делаем вид, что учим его. А она делает вид, что все нормально, и ниже четверки никому не ставит.
Сколько ей лет, интересно? Наверное, двадцать один, раз сказала, что на последнем курсе. Не супер, конечно, но, в общем, ничего: не толстая и не уродина.
Наши бабы ее сразу начали забалтывать:
— А вы в Париже были? Да? Расскажите, а?
— Ну, что вам рассказать о Париже? Очень красивый город, очень красивый.
— А на Пляс Пигаль вы ходили?
— Нет, а зачем мне это?
* * *
Так я им и рассказала про Пляс Пигаль, недоделкам этим. Хотя, вообще-то, мы и не ходили специально, просто случайно забрели туда. Но проституток я не видела или не заметила. Одни только peep-show и автобусы туристов. А может, это и не Пигаль была? Не знаю. Мы зашли в лавку, купили бутылку дешевого вина. Продавец-тайландец или, может быть, китаец, я в них не разбираюсь. Потом пили из горла прямо на улице и боялись: а вдруг нельзя, вдруг запрещено на улице? Ладно, наплевать: пили, быстро пьянели, потому что без ужина, а перед этим бессонная ночь в автобусе, и в первый раз в Париже, и я и он, и откололись от группы…
Зашли в какой-то скверик. Уже стемнело. В углу кто-то шевелится — бомжи, что ли? Наплевать! Ты что, с ума сошел? А если полицейский? Да какая тут полиция, мы уже далеко от центра. Вино еще на губах, и у него тоже. Ладно, давай. Все-таки, Париж…
Потом шли по пустым улицам, искали центр, Елисейские поля, чтобы там сесть на метро — и в гостиницу. А тут облом: метро закрыто, пришлось пешком.
Сейчас он снова во Франции, а я здесь, в этой дурной школе на окраине — одной из худших в городе, — с этими недоумками: мрак, короче. Французского они вообще не знают, как будто у них вообще его не преподают. Некоторые даже не знают, как сказать «да» и «нет». Училка их, Инесса — старая калоша. Может, сама что и помнит из французского, но уроки ей до фени. Скорее бы все это кончилось — практика, институт…
* * *
— А она ничего, правда ничего.
— Ты так говоришь, типа выебать ее собрался.
— А хули?
— Не пизди!
— Не, я не про то говорю, а вообще: она ничего, не выебывалась, не стала типа хуе-мое, я там типа в Париж, а вы тут мудаки…
— А хули Париж? Сейчас много кто и в Париж и в Лондон ездит, даже от школы посылают. Это у нас школа такая — Ильич все бабки, что дают, себе забирает.
— Да я не про то, Париж — это все ерунда, а она правда по-простому, без выебонов — и одета — ты сам видел — по фирме, из Парижа, бля.
— Она тебя как заставит зубрить, тогда увидишь, по фирме или не по фирме.
* * *
На самом деле все не так уж плохо. Да, добираться далеко, но только четыре дня в неделю, в остальные — уроков нет. И никто меня не контролирует, потому что в школе бардак. Инесса только рада, что ей работать меньше: на моих уроках не сидит, а бегает по ближайшим продуктовым магазинам, ищет, где что подешевле. А я стараться не собираюсь: если до меня их не научили, то я — что, за три месяца научу? Зачем мне это надо?
Странно, я по нему совсем не скучаю. Раньше думала — как это я буду одна, когда он уедет? А оказалось, что, вроде как, все нормально. Да, он звонит раз в две недели, но по телефону это одно…
* * *
К хуям, к хуям, к хуям, пошла ты на хуй: не хочешь на стрелку со мной — и не надо. Занята, говоришь, уроков много? Ну и сиди, учи свои уроки.
И трубкой таксофона по железному ржавому корпусу. Трубка разбивается, куски пластмассы отлетают, высовываются проводки… К хуям, к хуям, к хуям…
— Что ты делаешь, сука, еб твою мать?
Откуда здесь мент? Бежать, бежать, бежать. Скорее. Мент сзади, догоняет, орет:
— Стой, засранец.
А это уже будет пиздец: ментовка, дубинками по почкам, штраф и бумага в школу. Последняя надежда — газовый баллончик. Достаю, отвожу назад и, как из пистолета в фильмах, когда отстреливаются на бегу. Мент хватается за глаза.
— Тебе не жить, сука, если поймаю.
Не поймаешь, не поймаешь! До свидания, спокойной ночи!
А дома — сразу в туалет и дрочить. Только на нее, никаких больше порно-картинок и одноклассниц, только на нее.
* * *
Восьмого марта собрались классом. Не все, конечно — человек десять. Двухкомнатная квартира, бабы пили шампанское, мы — водку. Танцевал с Алиной, ходили потом вместе курить на балкон — как раз там никого не было. Я залез ей под юбку, она — ничего, потом я в трусы, а она взяла за руку. Не надо. Почему «не надо»? Пошли выпьем. Нет, я больше не хочу… Обе комнаты заняты, пацаны пытаются кого-нибудь раскрутить, но ни у кого ничего не выйдет, я знаю — что бы они потом не говорили назавтра, типа, и протянул, и за щеку взяла.
* * *
Завтра первый день каникул, а сегодня — уборка класса. Как это все достало — вообще. Одно хорошо — с нами она, а не «классуха». Этой куда-то ехать надо было, вот и заставили практикантку сидеть, пока мы убираем, смотреть, как мы ни фига не делаем. Я не спешу, чтобы, может быть, потом, когда кончим, выйти с ней вместе из школы и дойти до остановки — а что тут такого?
Все уже ушли, а я задержался: надо отнести ведра с грязной водой в туалет.
Назад с ведрами не спешу. Сцу, потом курю. Она без меня не уйдет, не закроет класс: там мой портфель и шмотки.
Возвращаюсь, ставлю пустые ведра в угол. Она смотрит в окно. Там весна, солнце. Снег почти весь растаял.
Вот бы сейчас закрыть изнутри дверь и подойти к ней сзади и обнять за плечи. Но этого не будет никогда-никогда-никогда.
Дома в туалете дрочу и злюсь на себя и бью себе кулаком в живот. Ну почему, почему я сосцал?
* * *
Почти весна, почти тепло. Форточки открыты. Во дворах бегают и орут дети. Запах пыли, бензина и первой травы. Сидеть в школе скучно — вообще. Зато потом — домой и музыку на всю громкость, Nirvana или Offspring, чтобы было слышно из кухни, пока соображу себе поесть, а соседи пусть не рыпаются особо — я и послать могу.
Часов в шесть прусь на остановку. Хочу поехать в центр: просто так, чтоб не сидеть дома с родичами — они уже скоро придут.
На остановке — она. Сразу внутри что-то обрывается, как будто нарвался на врагов, и они сейчас отпиздят.
В школе сегодня не виделись, поэтому говорю:
— Здравствуйте
— Здравствуй.
— Вы домой?
— Да, а ты?
— Да, так.
— Понимаю, не хочется дома сидеть в такую погоду. А как же уроки?
Она улыбается, и я тоже: ну какие могут быть уроки?
— А можно вас проводить?
— Можно, конечно, почему бы и нет? Если у тебя, конечно, есть время.
Подъезжает битком набитый автобус, мы заходим, и нас разделяет толпа. И хорошо, потому что не знаю, о чем с ней говорить.
Едем до центра, потом пересаживаемся в другой такой же набитый автобус. Еще три остановки, и выходим.
— Вон тот дом — мой. Если хочешь, можешь зайти в гости.
В квартире никого.
— А где все ваши?
— Мама на работе, а больше никого и не должно быть: мы с ней вдвоем живем.
Пьем кофе с коньяком, потом — оставшийся в бутылке коньяк. Она смотрит на меня. Я не верю, что это на самом деле. Может, это сон? Или я охуел от дрочки — каждый день по два раза или больше?
Я подсаживаюсь поближе, обнимаю. Губами — к ее губам. Мы сосемся, слюнявимся, я нахожу рукой грудь. Сползаем с дивана на пол, я сую руку под платье.
Подожди, я сама — и сбрасывает с себя все. Шмотки разлетаются по комнате, она целует меня сама — вот, смотри, вот так надо. Потом еще и еще, и я тискаю ее грудь и хочу уже, а она — нет, еще нет, подожди. Некуда ждать, уже нельзя ждать. Она мне помогает, несколько раз туда-сюда — и все. Вот какая хуйня. Ладно, насрать. Она целует в губы. Вкусно.
Потом сидим на диване, закутавшись в одеяло, курим и молчим. На улице темно. Слышно, как ездят машины, гуляют под окнами пацаны и бабы, бухают и смеются, радуются весне и всему остальному.
— Приходи знаешь когда — в воскресенье, часов в семь вечера. Пока.
— Пока.
Поцелуй. Дверь захлопывается.
* * *
Май, все цветет. Он приходит ко мне почти каждый день, и мы пьем вино и трахаемся и иногда курим траву — я беру ее у Ленкиного бойфренда. Я, конечно, сошла с ума, но мне уже все равно. Практика, кстати, кончается — осталось отработать в школе три дня. И все, больше меня там никогда не будет.
* * *
Надоела уже она. На хуя вяжется — ты мой, ты мне нужен? На уроках пялится, как дурная. Она что, хочет, чтобы все узнали? Ей же хуже, это ей наваляют пиздюлей, а мне ничего не будет. Я, если что, расскажу все как есть: она сама меня к себе позвала и коньяком поила и все прочее. А вообще — все надоело, ебаться тоже надоело. «А у тебя попа красивая, а прогладь мне спинку». На хуй, на хуй, на хуй! Пошла она в жопу, надо скорей от нее отвязаться. Ладно, скоро ведь сама уйдет, практика кончится — и все, гуляй Вася.
* * *
— Знакомьтесь: это Андрей, мой парень, он только что из Парижа, даже еще говорит с французским акцентом, да? А это — Игорь, мой ученик, вернее, уже бывший, но, можно сказать, не только ученик, но и друг. Я знаю, Андрей привез из Франции вкусного вина, так что, мы можем пойти сейчас куда-нибудь на природу. Да, ребята?..
Соседка
Стою на балконе. Двор почти не виден из-за зелени деревьев. У подъезда тормозит «форд», почти новый — лет пять максимум. Выходит Юля с пятого этажа — в коротком черном платье, с маленькой черной сумкой. Она кивает водителю, заходит в подъезд.
Я резко дергаю ручку, первая балконная дверь ударяется о вторую, дребезжит стекло. Я кричу:
— Мама, я выброшу мусор?
Мама отвечает из кухни:
— Поздно уже, двенадцатый час. Всякая шваль по улицам ходит…
— Никто там не ходит.
— Ну, как хочешь…
Щелкаю выключателем, открываю дверь в туалет, хватаю синее ведро с черной крышкой. Сую ноги в старые кеды, выскакиваю из квартиры.
Юля стоит на площадке между вторым и третьим этажом, у почтовых ящиков, курит. Я говорю:
— Привет.
— Привет.
— Сигареты есть?
— А не задрал ты уже меня, а?
— Я тебя не драл.
Она отводит ногу и бьет меня по колену. Больно. Я сжимаю зубы, морщусь, но не ору.
— Ты что — вообще?
— Что вообще?
— Ну на фига так делать?
— А на фига так говорить? Все твоей маме расскажу — и что куришь…
— А я — твоей расскажу.
— Рассказывай. Что ты ей расскажешь?
— То и расскажу. Что куришь, что это самое…
— Что «это самое»?
— Сама знаешь.
— Ничего я не знаю, ясно? Я — взрослый человек, мне в мае было восемнадцать, понятно? А ты еще пацан.
Я в шутку замахиваюсь на Юлю, она отступает.
Я спрашиваю:
— Оставишь добить?
— Держи.
Она передает мне сигарету. Фильтр — в темно-красной помаде. Я осторожно обрываю с него бумажку.
— Что, боишься заразиться? — Юля улыбается. — Не бойся, у меня триппера нет.
— Ничего я не боюсь, просто неприятно.
— Что неприятно?
— Помада.
— А-а. Ну ладно, я пошла. Пока.
— Пока.
Захожу в квартиру, захлопываю дверь. Мама кричит из кухни:
— Где ты так долго ходишь?
— Юльку встретил, поговорили.
— Что у вас с ней за общие интересы? Тебе четырнадцать, ей — восемнадцать. Шляется где-то допоздна, потом ее на машинах привозят…
— Не на машинах, а на машине — всегда на одной.
— А какая разница?
Я ставлю ведро в туалет, выхожу на балкон. Уже совсем стемнело. Смотрю на окна Юлиной квартиры — все светятся. Они живут в двухкомнатной квартире, почти такой, как у нас, вшестером — Юля, ее брат — в шестом классе, родоки и дед с бабкой. Приехали семь лет назад из Эстонии, ее папаша и дед были военными, а потом их оттуда поперли. Когда они только приехали, Юля ходила с длинной черной косой. Это сейчас она постриглась и сделала мелирование.
* * *
Стоим с Юлей в подъезде. Сигарет нет. Она говорит:
— Смотри, какое загаженное стекло. Ничего через него не видно.
— Типа их кто-то моет…
— Ну я не знаю… Должны мыть — уборщицы какие-нибудь.
— Какие уборщицы? Ты видела хоть раз, чтобы подъезд убирали?
— Не-а.
— Ну вот. Взяла бы и вымыла, если не нравится, что грязное.
— Вообще, мне все равно. А если бы и ты вымыл — сидишь днями дома на каникулах. Все б тебе спасибо сказали…
Я вынимаю из кармана ключ, ковыряю зеленую стену. На ней до ремонта была надпись «Семь лет прошло, немалый срок — вставай за хеви-метал рок. Мой друг, кончай вола доить, нам без металла не прожить». Это написали друзья Дэника из сороковой квартиры. Он уже год, как в армии.
— Что ты делаешь? — говорит Юля. — На фига стену портить? Только ремонт сделали.
— У тебя не спросил.
— А мог бы и спросить — у старшего товарища, — она смеется.
Я смотрю на полоску ее загорелого живота между юбкой и кофтой. В пупке — серебряная сережка.
— От тебя воняет, ты ебалась.
— Ты что — дурной?
— Говорю — воняет.
— Не, ты что — на самом деле дурачок?
— Ты пила и ебалась, ты пьяная и оттраханная дура, ясно, кто ты?
— А ты кто? На себя посмотри. Ты еще молодо выглядишь, мальчик, ясно?
— Неясно.
— Ну, неясно, так неясно. Меня это не волнует.
Юля начинает подниматься по лестнице. Я смотрю на ее ноги.
* * *
Захожу в троллейбус. Сзади кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваюсь. Юля.
— Привет. Откуда ты?
— Так. Гулял.
— И я тоже гуляла. — Она смотрит на кабину водителя. — Надо билетики купить.
— Забей. Уже десять часов — никаких контролеров давно нет.
— Ну, смотри. Не дай бог контролер — будешь платить за меня штраф, хорошо?
— Хорошо.
— Давай сядем — вон два места.
— Давай.
Садимся на высокое сиденье над колесом. Людей немного. Троллейбус катится мимо забора хлебозавода.
— А почему ты сегодня на троллейбусе? Всегда на машине…
Она не отвечает.
— А как его зовут?
— Кого?
— Ну, твоего парня.
— А какая разница?
— Никакой. Так просто — интересно.
— Ну, Петя его зовут.
— Петя? — Я улыбаюсь. — Имя такое пидарастическое.
— У тебя, можно подумать, красивое. Вова — жизнь моя херова.
Я отворачиваюсь. Впереди, через проход, лицом к нам сидят две девчонки. Одну я знаю — она в нашей школе, на класс старше меня. Волосы разобраны в четыре тонкие косички, накрашена, как обезьяна, облегающие короткие шорты, ноги белые, в комариных укусах, вертит в руках зонтик — не знает, куда деть. Вторую я не знаю. Она в белой блузке с разрезом спереди — виден черный лифчик — и короткой юбке. Сидит, широко расставив ноги. Если б сидел напротив, мог бы заглянуть ей между ног.
Юля шепчет:
— Без мазы. По ним сразу видно, что малолетки. Даже если не ты, а взрослый чувак подойдет знакомиться — убегут. — Она смеется.
Девчонки смотрят на нее, фыркают.
Выходим из троллейбуса. Я говорю:
— Пошли, если хочешь, ко мне — пива попьем.
— А тебе уже можно пиво? На киосках везде написано — «с восемнадцати лет».
— Ты купишь — я деньги дам.
— Не надо деньги, у меня есть.
— Тогда купим — и пошли.
— А мама?
— Ее нет. В больнице.
— Что с ней такое?
— Гипертония. Она каждый год ложится на три недели.
Сидим на креслах, между креслами — журнальный столик. Телевизор работает без звука. Я кладу сигарету на тарелку, беру пластиковую бутылку. Разливаю остаток пива себе и Юле, швыряю бутылку под стол.
Беру стакан, делаю большой глоток. Юля смотрит в окно — там ничего не видно, одни листья и ветки.
Она говорит:
— Уже август, скоро лето кончится, да?
Я киваю, отпиваю еще пива. Юля тушит бычок о тарелку, берет свой стакан.
Я встаю, подхожу к ее креслу, сажусь рядом на пол. Она — в белых штанах из «мятой» ткани, и ноги кажутся толстыми, а когда в мини-юбке — наоборот. Я кладу руку ей на коленку.
Юля ставит стакан на стол, наклоняется мне к уху, шепчет:
— Того, что ты хочешь, не будет. Ни-ко-гда. Ты понял?
Она улыбается. Помада на верхней губе чуть-чуть размазана. Я резко встаю, заношу кулак, бью.
Мимо. Кулак ударяется в спинку кресла, пружинит, я падаю на Юлю, утыкаюсь головой в грудь.
Юля говорит:
— Ладно, хватит, успокойся. Все нормально.
Продавщица
Без десяти двенадцать ночи. Я покупаю в гастрономе возле памятника неизвестному дядьке бутылку пива и сажусь на свободную скамейку. Дед-бутылочник подбегает с открывалкой. Другой дед злобно смотрит на него: не успел.
Рядом на скамейках сидят компании тинейджеров, громко орут и хохочут. Я не спеша пью пиво. Домой идти неохота.