Я бросил взгляд на часы автоответчика – десять утра. Через полчаса у меня начинаются две пары предсессионных консультаций, а потом от академии до Новинского – рукой подать. Я подумал, что должен успеть. Я оделся и вышел – захотелось немного прогуляться до занятий. Продышать и проветрить мозги. Старый испытанный способ душевной саморегуляции – хождение меня всегда успокаивало. Особенно при такой погоде. Весна стояла по-летнему теплая, все вокруг расцвело вне сезона, быстро и густо. В ближайшие дни ожидали затмения – второго в этом году. Старый центр задыхался от пекла в районах пересечения магистралей и Садового кольца, но на узких улочках в прибульварных кварталах можно было укрыться в тени дворовой зелени и маленьких скверов у школ. Я любил здесь ходить – переулками и проходными дворами, в тишине, без потока рядом спешащих людей и шума проезжающих мимо машин.
Есть поверье – в одну воду дважды не вступают. Не примета – философия. Веками проверенная рекомендация для каждого следующего поколения людей. Прошлое очень опасно. Переступил порог – не возвращайся. Слово – не воробей… Сделанного не воротишь… Человеческое суеверие в отношении прошлого во все времена руководствовалось единственной аксиомой: чем дальше от него, тем лучше. Отряхни прах со своих ног. Не беспокой тени предков. Не вызывай духов умерших. Не разрывай могил. Археологов долго считали падальщиками. О проклятии гробницы Тутанхамона шептались как о заслуженной каре за вторжение в посмертный мир обитателей Долины фараонов. Страх перед тем, что прошло, перед тем, кто ушел, настолько велик в человеке, что породил много табу, исполнение которых приводило к огромным лакунам в истории отдельных племен и народов. В одной из моих любимых книг Джеймс Фрезер приводил примеры того, как из страха перед прошлым из жизни той или иной общности выпадали целые столетия, а вместе с ними становились мертвыми целые языки или отдельные лексемы, отсутствие которых в живом языке и в летописи делало невозможной саму историческую науку. Соприкосновение с прошлым всегда и неизбежно несло гибель человеку и его душе. Жена библейского царя Лота оглянулась и обратилась в соляной столб. Древнегреческий Орфей потерял возможность вернуть из царства мертвых свою возлюбленную, не удержавшись от того, чтобы не обернуться и не посмотреть на нее. У индейцев Амазонии есть верование в повелителя вод – демона по имени Ипупиара. Его ступни всегда вывернуты пятками вперед, и поэтому, когда вы убегаете от него, вы все время бежите к нему, и он неизбежно заманит вас в болотную гниль. Герой одного не очень успешного голливудского фантастического фильма пытался изменить прошлое и спасти свою невесту, но прошлое каждый раз повторялось и отнимало у изобретателя его девушку. Отчаявшись справиться с прошлым, ученый попал в будущее и там нашел новую любовь, которая избавила его от призраков давно минувших лет. Право же, только остроумный марксист мог пугать людей призраком будущего, призраки изначально – признак прошлого.
Я вступил на запретную территорию. Я позволил прошлому заманить меня в свое болото – я услышал печальную и прекрасную песню лесного демона и попал в расставленную им ловушку. И ничего другого – ни обязательств дружбы, ни клятвы верности школьному братству, ни пионерства с его максимализмом и стремлением помочь, спасти, поддержать, ни жалости к слабому и невинно страдающему. Только зов из прошлого, завораживающий, как голос Сирены, который, как известно, ведет корабли на рифы и мели.
Олег пришел ко мне из прошлого, заблудился в нем сам и потянул меня за собой. А я-то хорош – с какой легкостью дал себя провести! Не врал хотя бы самому себе: записная книжка Чернова – фальшивка, состряпанная для того, чтобы подловить меня на научном честолюбии, красивый повод поиграть на моих детских чувствах к Стелле, которая, вполне возможно, не так невинна и несчастна, как мне все это было представлено. И теперь меня станут дергать прокуратура, милиция, пойдут разговоры и, как всегда, просочатся за пределы служебных кабинетов правоохранительных органов, появится пресса, начнутся звонки и расспросы – кем вы, кому и для чего… Это называется – сам погибай и товарища не забудь.
Стоп! Я споткнулся о бордюр, проложенный поперек тротуара во дворе перед аркой, выходящей прямо к академии, и мысленно дал по тормозам. Кажется, я испугался? Неужели это я? Задрожал от одного звонка из прокуратуры, как будто речь шла об измене родине? Я трус или дело в чем-то другом? Чего я боюсь? Наверное, только одного – вновь обрести в себе восемнадцатилетнего мальчишку, который любил и был покинут. Я опасался не себя и не Стеллы, я хотел избежать власти иллюзии, которая внушает нам несбыточные мечты и надежды. До разговора с Олегом я жил спокойно и по-мужски довольно беззаботно. Я не желал становиться рыцарем на белом коне, я уже почти поверил в то, что могу быть кем-то обычным и немного занудным. Но – где там! Опять труба! Опять в поход! Сначала беда приключилась со Стеллой, теперь пропал Олег, а я-то тут при чем?..
– Еще раз спасибо, что пришли. – Парчевский поднялся из-за стола и протянул мне руку для пожатия. Он приехал раньше и не сказал ни слова о моем опоздании. – Садитесь, что-нибудь закажете?
– Пожалуй, я выпью минеральной, – кивнул я, пожимая в ответ его ладонь. Пожатие оказалось крепким, что внешне трудно было предположить в этом крупном, немолодом уже мужчине с одутловатым лицом человека, страдающего хроническим недосыпанием.
– Мои верительные грамоты… – Следователь потянулся правой рукой во внутренний карман пиджака, собираясь достать свое служебное удостоверение, но я остановил его жест – это лишнее. – Как хотите… Но для нас на самом деле важна эта встреча и этот разговор. Дело в том, что вы, судя по всему, последний человек, который общался и разговаривал с Емельяновым и его подследственной Черновой.
– Что значит – последний? – Я в недоумении взглянул на него. – И при чем здесь Стелла?
– Видите ли. – Парчевский посмотрел по сторонам, вздохнул и понизил тон голоса. – Эта информация не разглашается, но адвокат Емельянов – не единственный исчезнувший по этому делу.
Я невольно потянулся ближе к следователю, поставив локти на стол.
– Продолжайте, если, конечно, дальнейшее не служебная тайна.
– Разумеется, тайна… – Разговор опять на минуту прервался, следователь заказал подошедшему официанту бутылку минеральной воды – «с газом – без газа?», «без газа»; себе попросил капуччино и эклер с шоколадным кремом, подождал, пока официант отойдет, и снова продолжил свой рассказ.
– На основании уже собранных данных мы реконструировали события вечера того дня, когда пропал ваш друг адвокат. Вы не курите, нет? Хорошо, я потерплю. – Парчевский не закурил, но так и вертел пачку в руках в течение всей нашей беседы. – В шестнадцать он заехал за вами домой, потом вы отправились в «Лефортово», там состоялось ваше свидание с Черновой… Нет-нет, это не намек, это профессиональный жаргон. После этого адвокат отвез вас обратно и тоже поехал домой. Куда он не доехал, а почему-то оказался в незнакомом дворе за три квартала от места назначения.
– Откуда так быстро узнали об этом? – Вопрос, волновавший меня уже несколько дней.
– Стечение обстоятельств, – кивнул следователь, – вы же знаете эти московские дворики, всегда у окна есть какая-нибудь старушка, которая наблюдает за всем, что происходит во дворе. Так вот именно такая народная оперативница со своего балкона увидела, как во дворе припарковалась незнакомая, то есть не соседская и не друзей соседей, машина, из нее выбежал человек, оставив дверцу открытой, и стремительно скрылся в ближайшей проходной арке. Старушка первым делом подумала о теракте и позвонила в панике в милицию. По звонку на место немедленно выехали отряд специального назначения и МЧС, машину проверили, убедились, что она чиста, успокоили бабушку и рассудили так, что «мерседес», наверное, в угоне. Пока машину везли на милицейскую стоянку, пробили по базе данных владельца. Оказалось – известный адвокат, тут же позвонили ему домой, где и выяснилось, что Емельянов обещал быть к ужину, но вот уже три часа его нет дома и его мобильный не отвечает. Дальше можете себе представить – крики, слезы, подозрение в убийстве. Наверное, кто-то из прессы отслеживает все, что связано с вашим другом, возможно, это просто работа его пиар-агентов. В общем, в последних новостях уже появилось сообщение об исчезновении Емельянова. А утром Стелла Чернова не вышла на перекличку – ее нашли в камере с перерезанными венами. Слава богу, стояла жара, и кровь быстро спекалась, текла медленно, да и порезы были неумелые. Сначала ее увезли в тюремный госпиталь, но потом у нее начался сердечный приступ, пришлось вызывать реанимацию и везти в ближайшую больницу, где ее поместили в отдельную палату и оставили милиционера для охраны…
У нашего столика опять возник официант и принес заказы. Едва дождавшись его ухода, я заторопил следователя:
– И?..
– А дальше ничего, – он отхлебнул кофе, поморщился – горячий, взял всей горстью миниатюрный эклер, и тот утонул в его огромной ладони. – Ночью госпожа Чернова скончалась, но тело ее таинственным образом исчезло из больничного морга.
– Что значит «скончалась»? – Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.
– На это имеются соответствующие документы, – кивнул Парчевский, – их сейчас проверяют мои коллеги, специализирующиеся в вопросах медицинских ошибок. Уже допросили охранявшего палату милиционера, продолжают брать показания у медперсонала… Пока это все. Вот и получается – до тех пор, пока на сцене не появились вы, все шло совершенно обычно. Прокурор вынес постановление на передачу дела в суд, Емельянов готовился к первому заседанию, но вот он привел вас, вы говорили с Черновой, и после этого адвокат пропал, а его подзащитная мертва.
– Но об этом… – дрогнувшим голосом начал я и не смог продолжить фразу.
– Все, кто оказался замешан в эту историю, дали подписку о неразглашении, и мы отслеживаем процесс, так что, как видите, уже два дня, и никакой утечки информации. – Следователь поискал рукой внизу где-то справа от себя и поднял с пола дорогой кожаный портфель, раскрыл его и достал какую-то папку. – Вам, кстати, тоже придется подписать этот документ, но потом. А сейчас я хотел бы знать, для чего вам была необходима встреча с Черновой и почему после этого она пыталась покончить с собой, а ее адвокат бесследно исчез, без каких бы то ни было заявлений о выкупе с чьей-либо стороны?
Я с ужасом посмотрел на него – Стелла мертва, а он так спокойно сообщает мне об этом?! И вообще – о чем он говорит? При чем здесь я?
– Я не понимаю…
– Мы тоже. – Парчевский поднес было ко рту указательный палец левой руки, обмазанный шоколадным кремом, но спохватился и потянулся за салфеткой. – Я не поленился выяснить кое-что о вас и совершенно ничего не понял. Вы – ученый, и, кроме десяти лет учебы в одном классе, вас с делами Емельянова, а уж тем более с Черновой, ничего не связывает. Скажите, что произошло на этом свидании в тюрьме? Может быть, она или он что-то случайно сказали, а вы просто тогда этого не заметили? Подумайте, вспомните ваш разговор.
– Послушайте, это нелепо! – воскликнул я и осекся – громко, слишком громко.
– Хотите убедить меня в том, что это простое совпадение? – Следователь с сомнением покачал головой. – Совпадений в таких делах не бывает. И куда пропало тело Черновой? Исчезло столь же таинственно, как и тело Емельянова… Извините, извините, как и он сам. И все сходится на вас. Либо вы знаете что-то важное для них обоих, либо вы сами в этом замешаны.
– Вы в своем уме? – растерялся я. – Вы меня подозреваете?
– Пока только разговариваю, – сказал мой собеседник, – если бы у меня были хотя бы какие-то доказательства, мы бы с вами так мирно не беседовали.
– Вы, кажется, мне угрожаете?
– Боже упаси! – Он шутливо поднял руки, почти так же, как Олег в прошлое воскресенье. – Я всего лишь прошу вас помочь нам. Сосредоточиться и вспомнить – зачем Емельянов взял вас с собой на свидание с Черновой, о чем вы говорили, что он сказал вам после этого посещения? Или, быть может, отдал? Чернова ждала от вас или от него какой-то весточки с воли? А услышала об исчезновении Емельянова и испугалась? Или это было заранее согласовано? С кем – с вами?
– Я что, по-вашему, крестный отец? – рассердился я.
– Не знаю, – развел руками Парчевский, – вы для нас «темная лошадка», возникли неожиданно, с кристально чистой биографией и совершенно не в теме. Или это только видимое?
– Вы говорите ерунду. – Я подал знак официанту, что прошу счет. – Мне следует рассчитаться и уйти. Полагаю, вы не станете препятствовать мне?
– Зачем? Мы и так стараемся избежать лишней огласки происходящего. Нам разные счета, как я понимаю, – сказал он, обращаясь сразу и к подошедшему официанту, и ко мне.
– Правильно понимаете. – Я извлек из портмоне кредитную карту и подал ее официанту. – Я брал минеральную. Чаевые включите в счет.
– Игорь Сергеевич, – следователь буквально уперся в меня взглядом, когда парень ушел, – поймите, мы с вами на одной стороне, пусть и с разных позиций. У вас пропали друзья, я потерял фигурантку по делу и ее адвоката. Я должен знать, что в действительности произошло, и, может быть, тогда пойму, как это связано с вами.
– Никак не связано, – отрезал я. – И никакой моей связи с этими событиями нет. Друг попросил меня составить ему компанию, чтобы поддержать нашу одноклассницу, которой грозит тюремное заключение, возможно, на очень долгий срок. Я согласился поехать с ним – я единственный не был на последней встрече после окончания школы…
– Да-да, я знаю, тридцать лет.
– А вам не кажется, что для «темной лошадки» для вас в моей биографии подозрительно почти нет белых пятен?
– Ну вот, опять рассердились, – вздохнул Парчевский, – можно подумать, мы с вами враги.
– Нет, вы – следователь, а я – случайный свидетель, совершенно бесполезный свидетель, потому что ничему свидетелем не был. Простите, мне пора. – Я с самым решительным видом поднялся из-за стола.
– Ваша карточка, – вернувшийся официант подал мне «пластик», мой собеседник рассчитался наличными. – Спасибо, приходите еще.
– Я не верю в случайности, – сказал следователь, провожая меня взглядом. – Полагаю, мы еще встретимся.
– Надеюсь, что нет. Всего хорошего, – откланялся я.
– Вашими бы устами…
Эта словесная перепалка уже начинала надоедать мне, но я был готов ответить на подтекст, который следователь вложил в свою заключительную фразу. И в этот момент неожиданно проснулся мой мобильный. Звонила Анна Петровна. Она делала это в исключительных случаях, так что я невольно вздрогнул, словно ощутив какое-то недоброе предчувствие. Говорить на шумной улице не хотелось, и я, повернувшись спиной к следователю, ответил:
– Слушаю…
А мне ответил совершенно незнакомый мужской голос:
– Игорь Сергеевич? Вас беспокоит оперуполномоченный Иванов Василий Степанович. Здесь, в вашей квартире, случилось несчастье с Горчаковой Анной Петровной, вашей соседкой. Она дала нам этот телефон и попросила перезвонить вам. Пожалуйста, приезжайте домой. Это срочно.
Дежа-вю… Земля снова куда-то поплыла. И что-то случилось с резкостью в глазах.
Наверное, жара.
– Мне надо идти. – Я вынужден был повернуться к следователю, который с неподдельным вниманием наблюдал за этим разговором. – Прощайте.
– Как скажете. – Парчевский тоже поднялся из-за стола, и я чувствовал на себе его пристальный взгляд до тех пор, пока не вышел из торгового центра…
Дома творилось что-то невообразимое. За столом консьержки сидел какой-то молодой человек и что-то писал со слов дежурной, которая стояла рядом с виноватым и страдальческим видом. Вездесущая Глафира Игнатьевна, которая на сегодня взяла выходной и собиралась ехать на дачу, когда все произошло, встретила меня еще у подъезда и сопровождала до самого лифта, без умолку тараторя про то, что вот, если бы я сегодня дежурила, такого бы не случилось. А еще жалела меня, вещи и Анну Петровну. Она так и преследовала бы меня до самой квартиры, но споткнулась о мой взгляд и замерла перед входом в кабину. «Как же вот это все…» – были ее последние слова, которые я расслышал, двери лифта закрылись, и я поднялся в кабине один.
На лестничной площадке было непривычно многолюдно, я узнал в стоявших на лестничных пролетах и у двери моей квартиры соседей с четвертого, седьмого и даже двенадцатого этажей. При моем появлении кое-кто из них засуетился и исчез, но у большинства любопытство пересилило сочувствие – каждый так и норовил заглянуть в мою квартиру и получше рассмотреть, что там происходит. А посмотреть действительно было на что! Не знаю, откуда ко мне пришло странное чувство непоколебимого спокойствия, но только оно и помогло выдержать натиск людей и обстоятельств. Кажется, в обиходе это состояние называют чувством самосохранения.
Бардак начинался уже от входной двери. Дверцы гарнитура в прихожей были раскрыты, я бы сказал – демонстративно распахнуты, вещи сброшены с вешалок, выкинуты из шкафов и беспорядочно свалены на пол, обувь вынута из обувного шкафчика и разбросана по всему коридору. В зале картина дополнялась перевернутыми стульями, поднятыми с кресел и дивана подушками сидений, тремя незнакомыми мне мужчинами, в которых угадывались небольшие оперативные чины, которые все осматривали, фотографировали, замеряли и описывали, и мамой, сиротливо сидевшей на подлокотнике дивана и тихо всхлипывавшей от каждого звука. Увидев меня, она соскочила с места и бросилась меня обнимать и что-то причитать про мебель и паркет. Я осторожно ее отстранил – ну влез кто-то в квартиру, что я – первый? Меня больше беспокоила Анна Петровна, я оглянулся и нигде не увидел ее.