Я наморщил лоб, якобы усиленно припоминая описанного Матвеем бродягу, хотя на самом деле моментально понял, о ком идет речь. Это был один из неблизких знакомых Сириуса, носящий «античную» кличку Аргос. Он подсел к нам в разгар вечеринки и ушел, не попрощавшись, сразу после полуночи. Ничем себя не проявил, больше слушал, нежели болтал. Насколько я знал латынь, девиз, которым он украсил свои доспехи, переводился как «Жизнь коротка, но истина вечна!» В целом же – заурядный сталкер, который мог в равной степени оказаться и агентом G.O.D.S., и армейским наблюдателем. Последнее объяснило бы, почему он донес на меня Коваленко, но тогда тот не выдал бы мне личность своего информатора. Однако капитан поступил иначе, и у меня не было оснований ему не верить. Да и отвращение, с каким Матвей упомянул о доносчике, не походило на наигранное.
– Между прочим, твой скурвившийся дредоносец побоялся встречаться со мной лично, – продолжал Коваленко после второй выпитой стопки. – Передал записку через Топотуна – дескать, срочная депеша для командира Гденьского патруля от его друга. Но Топотун отлично знает всех моих друзей и знает, что им нечего бояться приходить ко мне ни днем, ни ночью. Вот карлик и чиркнул мне на обратной стороне записки, как выглядел этот чересчур стеснительный друг, «Фрич» ему в задницу!.. В общем, держи, салага, бесплатный совет на будущее: не пей с кем попало, пей только с надежными людьми, а иначе так и будешь всю жизнь в кандалах похмеляться… Ладно, хватит языками чесать! До рассвета осталась пара часов, поэтому, если не возражаешь, я еще покемарю. Чего и тебе рекомендую, так как завтра и у тебя, и у меня ожидается чертовски трудный день…
И через пять минут капитан, погасив свет, вовсю храпел на своих нарах. Мне же по вполне понятным причинам было сейчас не до сна. Однако не все мои мысли вращались вокруг грядущего побега. Часть из них работала в другом направлении, пытаясь уразуметь подлинный смысл странного поступка Аргоса.
(Изображая пьяного, я тем не менее был осторожен в словах и вряд ли нанес кому-либо в «Пикнике» оскорбление. А тем более такое сильное, чтобы из-за него сталкер поступился бы честью и побежал доносить на меня чистильщикам. К чему такие сложности? Все мои собутыльники были в курсе, что я – новичок. И покажись мое поведение кому-то непристойным, мне объяснили бы это, набив морду, не сходя с места. И все, включая Кали, сочли бы такое наказание справедливым, ибо нечего позволять салагам зарываться сверх положенного!
Тогда почему сталкер, который не является ни наблюдателем, ни информатором чистильщиков, анонимно сообщает обо мне командиру армейского патруля? За неимением иных логичных причин напрашивается один вывод: бродяга с белыми дредами и есть тот самый агент G.O.D.S., для ушей которого предназначалась моя дезинформация. Она доходит до Аргоса, но у того как назло нет наготове людей и подходящего помещения, чтобы под покровом ночи похитить Чапая и подвергнуть его допросу. И тогда «гарант» решает поручить мое задержание Коваленко. Который этому только рад, ведь он уже получил ориентировку на исчезнувшего в Крыму курсанта Олега Шашкина.
Но зачем все же Аргос так поступил? Проверяет, не подставное ли я лицо? Это станет известно, если завтра Матвей вдруг ни с того ни с сего выпустит Чапая из-под ареста. Или, пока я не могу удрать с Обочины, «гарант» желает подтянуть сюда подкрепление, чтобы отбить меня у Коваленко по пути в Гдень? Оба этих варианта укладываются в схему вероятного поведения моих врагов. Конечно, при условии, что Аргос все-таки человек Талермана, и у него нет иных, неведомых мне причин строить против меня козни.
Я могу сбежать от Коваленко тихой сапой прямо сейчас. Сделаю свои запястья тоньше, высвобожу их из кандалов, и капитан даже не проснется. Но в этом случае Чапая не проведут наутро в наручниках по Обочине. И Аргос, который постарается не пропустить такое зрелище, сделает невыгодные для меня выводы. И Матвей, когда проспится и обнаружит мое исчезновение, тоже заподозрит, что его втянули в какую-то странную игру. По логике капитана, салагам, вроде меня, не улизнуть от него без посторонней помощи. Вот только кому в Зоне может понадобиться ссориться с чистильщиками, воруя у них пленника, чей сталкерский стаж не превышает и недели? Стало быть, сей курсантик далеко не так прост, каким казался на первый взгляд, и что-то здесь явно нечисто…
Нет, я сбегу от Коваленко за пределами Обочины. И естественным, не вызывающим подозрений способом. Так, как положено сбегать из плена профанам типа Чапая: улучив удобный момент, с помощью одного лишь везения. Правда, в моем случае оно будет зависеть не от фортуны, а от моих оперативников, которым придется этот случай организовать. Что как раз по части Вектора, не умеющего планировать далеко наперед, зато являющегося виртуозом в разработке сиюминутных оперативных сценариев…)
Прошел примерно час с тех пор, как Матвей начал третировать мой слух богатырским, с подсвистом, храпом. Я подумал, что мне тоже не помешает вздремнуть хотя бы полчасика, но едва смежил глаза, как вдруг мой надзиратель заметался во сне, словно ему привиделся кошмар. Затем послышалась брань, и пробудившийся второй раз за ночь Коваленко рывком уселся на нарах.
– Пусть сгорит в аду тот, кто придумал эти чертовы звонки! – в ярости прорычал он спросонья, протирая глаза. И, обернувшись к двери, крикнул: – Эй ты, там, снаружи! Хватит пилить мне мозги! Сейчас открою, мать твою!
И, продолжая материться, потопал к двери.
Я насторожился. Кто-то подошел к номеру Матвея и нажал на кнопку мнемозвонка – устройства, сигнал которого нельзя расслышать, так как он транслируется телепатически прямо в мозг хозяина, – а я этого даже не почуял. Очень подозрительно, ибо прежде я слышал все доносившиеся из коридора шаги. Включая тихие, поскольку ночью отражающиеся от гулких стен звуки разлетались по спящему отелю лучше, чем днем. А особенно здесь, на ярусе с дорогими номерами, где две трети комнат, как правило, пустовали. Тому, кто устроил Коваленко вторую побудку за ночь, пришлось, не иначе, красться сюда на цыпочках, подстраиваясь вдобавок под ритм капитанского храпа. Только к чему эта конспирация, если визитер все равно в итоге нас разбудил?
Пока Коваленко изучал визитера в видеоглазок, я пережил несколько тревожных секунд.
(Проклятье! А что, если к нам заявился Аргос? Ведь это чертовски ловкий план: заставить капитана отконвоировать Чапая к себе в номер и приковать к стене. А потом прийти сюда самому, грохнуть хозяина, запереться в его комнате, допросить Чапая, затем грохнуть и его и с рассветом покинуть Обочину, пока наши трупы не обнаружены…)
Когда подобные догадки осеняют меня за миг до того, как могут воплотиться в реальность, и угрозу уже не предотвратить, мне становится по-настоящему страшно. Шпион, конечно, не сапер, и способен ошибиться больше одного раза. Но каждая моя ошибка, грозящая обернуться провалом и гибелью, отдается у меня в голове щелчком сработавшего взрывателя. За которым спустя мгновение взорвется и мина, на какую я только что наступил и не заметил этого…
Реальность превзошла все мои прогнозы. Вот только в какую сторону – в лучшую или худшую, – я пока не разобрался.
Коваленко отпер дверь и остался жив, поскольку за ней стоял вовсе не Аргос. Но когда визитер переступил порог номера и вышел на свет тусклой лампочки, я обмер от неожиданности. Что было весьма красноречивым признаком. Напугать меня, когда я знал, что мои люди следят за номером капитана через закрепленную в коридоре мини-камеру, было непросто. Но второму ночному гостю Матвея это тем не менее удалось.
Забрасывая свою наживку, я не предполагал, что на нее практически с ходу клюнет столь крупная рыба. Впрочем, учитывая, что эта рыба плавала быстрее всех «рыб» Пятизонья, удивляться тут было особо нечему. А вот бояться этого молниеносного хищника стоило даже такому мастеру мимикрии, как я.
Геннадий Хомяков, он же Алмазный Мангуст! Правая рука Умника и человек – или правильнее назвать его существом? – способный к телепортации в любую точку Зоны без помощи тамбуров. И прежде он был неуловим, как ветер, а сегодня достиг высшей ступени в искусстве выживания. И заодно – в искусстве убивать, ведь Хомяков никогда не гнушался истреблять своих врагов, а ныне получил возможность наносить им удары в спину, где бы они ни скрывались. Даже засевшие в своих крепостях Хантер и Хистер не могли защититься от нынешнего вездесущего Мангуста. И все-таки этот головорез Талермана был, пожалуй, единственным среди его клики, у кого наличествовали определенные моральные принципы. По крайней мере, так считал Мерлин – некогда лучший друг Хомякова, – и спорить с его авторитетным мнением мне было не резон.
Я узнал одноглазого Мангуста практически мгновенно, даже без его прежних алмазных отметин на лице и горле. Но Чапаю этот изуродованный шрамами субъект был неизвестен. И потому я угрюмо взирал на капитанского гостя исподлобья, ничем не выдавая то, что на самом деле мы с ним знакомы.
Я узнал одноглазого Мангуста практически мгновенно, даже без его прежних алмазных отметин на лице и горле. Но Чапаю этот изуродованный шрамами субъект был неизвестен. И потому я угрюмо взирал на капитанского гостя исподлобья, ничем не выдавая то, что на самом деле мы с ним знакомы.
А вот из простоватого Коваленко лицемер был так себе. От меня не ускользнул вопросительный взгляд, который он вперил в Мангуста прямо на пороге. И как Мангуст, тоже без слов, ответил на немой вопрос капитана, едва заметно мотнув головой. Подобное взаимопонимание, даже не с полуслова, а с полунамека, возможно лишь между давними приятелями. Которыми, несомненно, эти двое и являлись, но им хотелось, чтобы я думал иначе.
Что ж, разумная предосторожность.
Какой смысл вкладывал Хомяков в свое скупое молчаливое «нет», выяснилось сразу, как только хозяин к нему обратился:
– Ну, здорово, Капуцин! Надо же, и двух недель не прошло, а ты опять здесь! Чего это тебя в такую рань принесло? Соскучился, что ли, или выпить не с кем?
(Ага, стало быть, не Мангуст, а Капуцин! Об этом и спрашивал у него на языке жестов Коваленко: мол, как прикажешь тебя называть – настоящим именем или нет? Хомяков предпочел конспиративное. И это означает, что либо он не планирует меня убивать, либо пока не определился с выбором. Интересно, Матвей в курсе, кому сегодня служит его друг Гена и какими дьявольскими талантами он наделен? Не думаю. И то, что эти двое действуют не сообща, я уже понял. Все признаки указывают на то, что капитан не ждал прихода Мангуста, а, следовательно, не Матвей его сюда и вызвал. G.O.D.S. явно использует Коваленко вслепую. Так же, как я вчера использовал Сириуса и Рупора, дабы они разнесли по Обочине всученную им дезинформацию…)
– Пробегал тут мимо и услышал сплетни, что ты арестовал одного любопытного всезнайку, – признался мнимый Капуцин, разглядывая меня своим единственным глазом. – И пока ты его не спровадил из Зоны, хочу задать ему несколько вопросов. Насчет того, о чем он трепался вечером в «Пикнике». Просто знаю людей, кого эта информация заинтересует, и намерен на ней немного заработать. Ты не против?
– Если это не наши армейские секреты – валяй! – не стал возражать Матвей. – Хотя ума не приложу, что этот сопляк успел здесь разнюхать такого ценного.
– Если бы меня интересовали секреты чистильщиков, ты был бы последним человеком, к кому я обратился бы с подобной просьбой, – заверил его Мангуст. – Не бойся, старик, я здесь по другому делу. Что тебе вообще известно об этом Чапае?
– О каком таком Чапае?! – округлил глаза Коваленко. Но быстро смекнул, кого гость имеет в виду, и, указав на меня, переспросил: – Это о Шашкине, что ли?
– Понятия не имею, как его настоящее имя, да и на кой оно мне? В баре он называл себя Чапаем, – ответил Хомяков, явно слукавив. У его хозяев были связи, по которым они проверят, не является ли источник сведений о бурильных торпедах липовым. Только ради этой проверки я инсценировал бегство реального Олега Шашкина в Зону, принеся его жизнь в жертву нашим интересам.
– Мне плевать, кем он себя называл, – пробурчал капитан. – Его скоротечная сталкерская карьера подошла к концу, и завтра он отправляется домой к безутешным родителям. А что о нем в штабной ориентировке говорилось, тебе, извини, знать не положено.
– Что бы в ней ни говорилось, готов поспорить, там нет ни слова о том, что Шашкин сбежал с катера, который перевозил оружие для Барклая, – ехидно заметил Мангуст. – Что смотришь? Не я это придумал. Чапай о своих подвигах уже всей Обочине растрепал.
– Хм… А вот этого я и впрямь не знал. – Слегка огорошенный Коваленко перевел взгляд на меня и осведомился: – Правда, что ли, Шашкин? Ты на самом деле участвовал в контрабанде оружием?
– Да, участвовал! – отозвался я, нахохлившись, будто в ожидании побоев. – И что с того?
– Ничего, – отмахнулся чистильщик. – Сейчас ответишь на вопросы этого человека, а я посижу, послушаю, что ты еще ему пропоешь. Очень уж хочется узнать, как много интересного я пропустил, не побывав вчера вечером в баре. Наверстаю, так сказать, упущенное…
Хомяков взял стул, поставил напротив меня, оседлал его задом наперед и, скрестив руки, сложил их на спинке будто опершийся на щит витязь. Подозревал он или нет, что перед ним – тот самый ведомственный комбинатор Трюфель, который три месяца назад помог ему и Мерлину проникнуть на полигон Умника? Поди разберись – в отличие от Коваленко, Мангуст отлично владел своими эмоциями. К опыту бывшего военного пилота, кем когда-то являлся Хомяков, он приобрел бесценный опыт выживания в Зоне. И сегодня этот тип обладал не меньшей выдержкой, чем я. С появлением его в моей игре она фактически вышла на иной, более высокий уровень сложности. И грань, на которой я балансировал, закладывая капкан для G.O.D.S., стала еще тоньше и неустойчивей.
Расписывать от и до допрос, какой учинил мне посланник Талермана, нет смысла. То, о чем я ему поведал, касалось событий, уже рассказанных мной здесь во всех подробностях. Замечу лишь, что на сей раз мне пришлось выложить «подлинную» историю моего побега: мы с сокурсниками прибыли в Крым на сафари, и я, не вытерпев их пьяных насмешек, решил отправиться в Зону, дабы доказать всему миру, что тоже чего-то стою!
«Расколоться» меня вынудил Матвей. Он доподлинно знал, кто такой Олег Шашкин и что он не мог служить мичманом на доставившем его на Керченский полуостров катере. Однако нестыковка, на какой поймали меня Коваленко и Хомяков, вовсе не являлась моим проколом. Наоборот, она лишь усиливала правдоподобие моего спектакля. Разве агент, которому поручили слить конкретную дезинформацию, станет перевирать детали своей легенды, усложняя тем самым ее проверку и наводя на противника ненужные сомнения?
«Разумеется, не станет!» – ответит на этот вроде бы очевидный вопрос человек, способный логически мыслить, но незнакомый с реальной шпионской кухней.
«Станет, если потребуется», – возразят ему знатоки подобных игр, вроде меня. И непременно добавят: «Потому что нечеткую дезинформацию на порядок сложнее отличить от правды, нежели идеально продуманную и не имеющую изъянов». В жизни идеалы встречаются крайне редко, и именно отсутствие мелких огрехов делает ложь подозрительной. Здесь, как в криминалистике: наличие у подозреваемого безупречного алиби – характерный признак того, что это он совершил преступление. Почему? Потому что для создания алиби-идеала надо очень сильно постараться, а непричастному к преступлению человеку это никогда не пришло бы в голову.
Любого шпиона учат складно врать, а также придавать складности своего вранья не стерильно-лабораторный, а шероховато-естественный вид. Такой, чтобы противник всегда мог придраться к мелочам, в чем-то усомниться, и в то же время не сумел бы подкопаться к стержню твоей легенды. Ее гибкой, но крепкой несущей основе, без которой она рассыплется в прах от первого же легкого толчка.
Легенда Олега Шашкина была к таким потрясениям готова. Как дезинформатор, Чапай не выдерживал критики, зато ее выдерживала озвученная его устами история. И ее проверка, как следовало догадываться, не заставит себя долго ждать.
Я выдал Мангусту и Коваленко все, что было положено знать Чапаю, ни словом больше. Да, я своими глазами видел ящики с бурильными торпедами «Шурф-12». Как я мог увидеть то, что не предназначалось для моих глаз? Катер – маленькое и тесное судно, и все это добро лежало в контейнерах прямо на палубе, под тентом. Барклай сам прибыл встречать груз и позволил нам сойти на берег только после того, как лично вскрыл каждый ящик и проверил его комплектность (именно так я в шкуре Дровосека и делал на глазах у курсантов и катерных команд). Почему я уверен, что это были именно «Шурфы»? Читал как-то о них в Интернете, вот и опознал наяву – ведь это не секретное оружие, верно? С их помощью уже давно тушат пожары на нефтяных скважинах и затыкают жерла самых неугомонных вулканов… Нет, покупателей, кому Барклай намеревался продать торпеды, мы не видели. И не расспрашивали его на сей счет – зачем? Все равно Барклай не ответил бы, так как нас это абсолютно не касалось. Мы приехали в Крым пострелять по механоидам и только. И бизнес, каким занимался человек, пригласивший нас на сафари, лично мне был тогда до лампочки. Да и сейчас, честно сказать, тоже. А про торпеды и их вероятные цели – Городища, – я заговорил лишь потому, что хотел приподнять свой авторитет в глазах сталкеров, показав, что мне известно нечто такое, о чем они пока не ведают ни сном ни духом.
Выведав у меня все, что им хотелось, дознаватели отошли в другой угол номера и провели тет-а-тет короткое совещание. Биотехнологический оборотень, вроде меня, моделирует себе, как правило, обычную внешность, но функциональные возможности тела он усовершенствует по максимуму. Шашкин в моем исполнении выглядел столь же заурядно, как его ныне мертвый оригинал – при жизни. Зато слух у Чапая был просто фантастический. Я не смог расслышать, как Мангуст здесь объявился, поскольку он не пришел сюда по коридору, а телепортировался прямо под дверь капитанского номера. Но перешептывание Хомякова и Коваленко я разобрал вполне отчетливо, даже несмотря на то, что они в целях конспирации отвернулись от меня к стене.