– Вы при оружии, Григорий Степанович?
– Так точно. – Бондаренко снял с пояса свой револьвер.
– Хорошо.
Дверь в кабинет обер-полицмейстера отворилась, и на порог действительно шагнул Арсений Мартынов. На нем было то же самое пальто с отложным воротником, в котором Бондаренко уже дважды имел честь лицезреть налетчика, высокие сапоги и легкий свисающий с плеч белоснежный шарфик. Шляпу Мартынов держал в руках.
– Благодарю вас, – полуобернувшись, бросил он в открытую дверь. – Далее провожать меня без надобности. Доброе утро, Петр Лазаревич. И вам тоже, господин Бондаренко.
Словно не замечая оружия в руках двоих полицейских, Мартынов пружинисто прошелся по кабинету и сел в глубокое кресло для посетителей. Вольготно забросил ногу на ногу. Повесил шляпу на подлокотник. Ни Бондаренко, ни даже Пороховицкий с его богатым оперативным опытом от удивления не в силах были произнести ни единого слова. Впрочем, Мартынов в этом и не нуждался. Он заговорил сам.
– Я думаю, мне нет нужды представляться вам, господа. Моя персона вам хорошо известна. Зато вас наверняка мучает вопрос, зачем я здесь. Вы ведь никак не ожидали от меня столь дерзкого поступка? Или вы решили, будто Мартынов сошел с ума? А может, решил покаяться? А?
– Ну, признаться… – с трудом выдавил Пороховицкий.
Мартынов не дал ему договорить.
– Нет, нет и нет, – отчеканил он. – Готов поспорить, что любое ваше пусть даже и самое смелое предположение окажется ложным. Я не стану вас мучить и охотно удовлетворю ваше любопытство, господа. Я здесь с единственной целью: забрать Капитолину Вайсман. Вы ее отпускаете по моей просьбе, и мы вместе с ней покидаем это во всех отношениях приятное заведение.
– Наглец! – снова выдохнул Бондаренко и, словно очнувшись от сна, решительно шагнул в направлении сидящего Мартынова, держа револьвер на вытянутой руке. – Встать!
– Григорий Степанович… – негромко окликнул ретивого подчиненного Пороховицкий.
Мартынов рассмеялся. Дуло револьвера смотрело точно ему в лоб, и Арсений отодвинул его небрежным движением левой руки. Бондаренко растерялся.
– Вижу, Петр Лазаревич, вы понимаете меня гораздо лучше, чем этот господин, – отсмеявшись, продолжил Мартынов. – То есть в отличие от него вы не считаете меня сумасшедшим. Разумеется, я не стал бы вести себя так нагло, если бы у меня ничего не было бы припрятано в рукаве.
– И что же это, позвольте полюбопытствовать? – Обер-полицмейстер нервно разгладил свои закрученные на прусский манер усы.
– У вас есть бинокль? – спросил Мартынов, не меняя в кресле положения тела. – Или подзорная труба?
Вместо ответа Пороховицкий быстрым шагом прошел к своему столу и достал из верхнего ящика компактную подзорную трубу.
– Прекрасно. – Мартынов широко улыбнулся. – А теперь будьте любезны, посмотрите через нее в окно. Господин Бондаренко пока подержит меня на прицеле. Потом можете дать посмотреть и ему.
– И куда именно я должен смотреть? – Руки полковника слегка подрагивали против его собственной воли.
Бондаренко удивленно переводил взгляд с обер-полицмейстера на налетчика и обратно.
– Обратите внимание на крышу старого полуразрушенного Кафедрального собора, – посоветовал Пороховицкому Мартынов. – Это, насколько вам известно, всего в трех милях отсюда, и из вашего окна открывается прекрасный вид на собор.
Пороховицкий сдвинул гардины в сторону и поднес к лицу узкий конец подзорной трубы.
– Смотрите внимательно, – комментировал меж тем Мартынов. – Полагаю, вы уже видите на крыше пятерых связанных людей. И, думаю, от вашего бдительного ока, господин обер-полицмейстер, не укрылся тот факт, что все они одеты в форму жандармов. Это не обман зрения. И не маскарад. Эти люди действительно жандармы. И они находятся сейчас под прицелом моих людей.
Пороховицкий опустил трубу. Лицо его было бледным, как у привидения. Нижняя губа полковника заметно подрагивала. Он резко обернулся к Мартынову. Дерзкий налетчик все так же спокойно восседал в кресле, закинув ногу на ногу. И широко улыбался при этом.
В комнате повисла напряженная тишина, которую первым нарушил Бондаренко. С искаженным гримасой гнева лицом и с угрожающе выставленным перед собой оружием, Григорий Степанович, забыв все приличия и правила субординации, решительно кинулся на Мартынова.
– Убью, сволочь!
Пороховицкий быстро загородил подчиненному дорогу и перехватил его за запястье правой руки.
– Успокойтесь, Григорий Степанович!
– Он издевается над нами, ваше благородие! Я…
– Сказано вам, успокойтесь!
– Пристрелить его, ирода, и делу конец! – не унимался Бондаренко.
Пороховицкий едва ли не силой вырвал оружие из рук пристава, а затем легонько толкнул его в грудь. Тяжело дыша, Бондаренко вынужден был отступить, но взгляды, бросаемые им на Мартынова, по-прежнему не предвещали ничего хорошего. Арсений остался невозмутим. Он ждал.
Обер-полицмейстер повернул к нему голову.
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, милейший, какой вызов вы нам сейчас бросаете? – сдерживая бушевавшие эмоции, прошипел Петр Лазаревич.
– Вполне. Но иного выбора у меня нет. – Мартынов равнодушно пожал плечами. – Распорядитесь привести Капитолину, ваше благородие. Мы беспрепятственно покинем ваше заведение, и мои люди тут же отпустят пленных жандармов.
Пороховицкий нервно покусал ус.
– А какие у нас гарантии? – спросил он. – Почему я должен вам верить, господин Мартынов? Вы ведь известный душегуб…
– Вам придется поверить мне. Я даю слово. Слово дворянина.
– Дворянина? – презрительно выпалил Бондаренко.
– Да, – коротко, но с достоинством парировал Мартынов.
Пороховицкий вновь вернулся к окну, поднял подзорную трубу и взглянул на крышу Кафедрального собора. Беззвучно произнес что-то одними губами. Шагнул к столу и требовательно позвонил в колокольчик. Словно только и ожидая сигнала, на пороге его кабинета тут же появился знакомый Мартынову адъютант.
– Приведите Вайсман, – жестко распорядился обер-полицмейстер.
Адъютант не стал задавать вопросов. Козырнув, он развернулся и вышел. Пороховицкий сел в кресло напротив Мартынова.
– Капитолину Михайловну сейчас доставят. Прикажете подать экипаж? – язвительно обратился он к налетчику.
Мартынов проигнорировал откровенный сарказм.
– Мы доберемся сами. Но благодарю за предложение.
Большие напольные часы в кабинете обер-полицмейстера пробили ровно десять часов утра. Затем стрелки поползли дальше. Маятник синхронно раскачивался, производя на наблюдавших гипнотическое воздействие. Никто больше не проронил ни слова. Арсений откровенно скучал, полковник пристально изучал лицо своего визави, словно стараясь хорошенько запомнить его на всю оставшуюся жизнь. Бондаренко, с трудом справляясь с бушевавшей внутри яростью, кусал губы, но от новых выпадов в сторону Мартынова предпочитал воздерживаться. В эту секунду Григорий Степанович дал себе твердое обещание при первой же удобной возможности расправиться с этим нахалом. Не сегодня, так завтра. В любом случае пристав знал, что не сможет теперь спать спокойно, пока Мартынов разгуливает на свободе и насмехается над ними. Бондаренко хотелось верить, что приблизительно такие же мысли роятся и в голове его начальника. Прочесть сейчас что-либо по лицу Пороховицкого не представлялось возможным…
Время тянулось бесконечно долго. Мартынову казалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь в кабинет снова отворилась и на пороге в сопровождении адъютанта появилась Капитолина Вайсман. Лицо девушки слегка осунулось и сейчас его покрывала неприсущая Капитолине нездоровая бледность. При виде Мартынова глаза ее удивленно округлились.
Арсений, блеснув в чарующий улыбке белоснежными зубами, бодро поднялся на ноги.
– Капа!
Следом за ним покинул свое кресло и Пороховицкий. Он выглядел мрачнее тучи.
– Вы свободны, Капитолина Михайловна, – сквозь зубы процедил обер-полицмейстер. – Ваш друг Арсений Мартынов… К сожалению, не знаю, как величать его по батюшке… Он обо всем позаботился. Не скажу, что я в восторге от такого рода решения, но… Обстоятельства, так сказать, вынуждают меня… – Он замолчал и взглянул на Мартынова. – Надеюсь, на ваше слово можно положиться.
– Безусловно.
Арсений прошел вперед и взял Капитолину под локоть. Спокойствие оставило его. Мартынов жаждал, как можно скорее, убраться отсюда. Хотя внешне это мало в чем проявилось.
Адъютант Пороховицкого открыл перед ними дверь.
– Это не последняя наша встреча, милейший, – бросил в спину Мартынову обер-полицмейстер. – Равно как и с вами, дражайшая Капитолина Михайловна. И, можете мне поверить, когда мы увидимся с вами в следующий раз, я буду готов к этому крайне основательно. И не забуду того оскорбления, которое вы нанесли нашему ведомству в моем лице. Не будь я Пороховицкий!
Ни Мартынов, ни Вайсман ничего не ответили на это. Они вышли из кабинета Петра Лазаревича и не могли видеть, какими взглядами наградили их на прощании оба полицейских.
Не видели они и того, в каком бешенстве был Пороховицкий, когда час спустя ему доложили, что люди, виденные им в подзорную трубу на крыше старого заброшенного Кафедрального собора, вовсе даже и не люди, а ряженные в жандармские мундиры тряпичные манекены. Состояние Григория Степановича Бондаренко и вовсе не поддавалось описанию.
Глава 25 В ожидании встречного вояжа
Не застав Бесшабашного на майдане, Черный прямиком велел кучеру ехать в трактир Мельникова, излюбленное место Пафнутия. В просторном зале трактира всегда можно было затеряться среди разночинной публики.
Как и всегда, здесь было шумно. Играл оркестр, пара подвыпивших купчиков вышли на центр зала плясать. Музыканты задорно исполняли русскую, купцы веселились. Ростовский «деловой» действительно оказался у Мельникова. Сидел он во втором ряду столиков, ближе к середине зала, где было организовано нечто напоминавшее эстраду. Шумели в трактире так, что собеседники могли не заботиться о том, что кто-либо услышит их разговор…
– Упокой, Господи, душеньки их. Прими земля косточки, – хватив эля, Иван потянулся за хлебом с жареными мозгами.
– Сами с Тетеревом чудом спаслись. А из наших никого-то больше. Все там полегли. В Москве, – продолжил Митька свой рассказ, вперив взгляд в полового, который как раз поднес к столику графин английской горькой и три стопки.
– Ступай. Сами небось разольем, – угрюмый взгляд Бесшабашного заставил официанта незамедлительно удалиться.
Выслушав Митькино сообщение о событиях в Москве, Пафнутий помрачнел. Бесшабашный двинул на середину стола тарелку с излюбленным обеденным блюдом – щами с головизной и отер бороду белоснежным льняным полотенцем, угодливо поданным подручным.
Митька, предчувствуя грозу, искоса смотрел на Бесшабашного.
– Да, не таких новостей ждал я от вас, – начал Пафнутий, отодвигая на середину стола тарелку со щами. – Ваше дело было малое. За обиду нанесенную ответить. С несогласными «наганом» порешить, и остальные бы забоялись. Потому страх надо было в них поселить. Силой неожиданной стихийной на московских обрушиться и одним махом все в свои руки заключить. А вы, видно, положили, что московские сами вам все на блюде с золоченой каймой принесут. То-то и вышло, что ни с чем вы теперь ко мне явились.
– Не, Пафнутий. – Митька, несколько раз порывавшийся возразить, наконец улучил минутку. – Все ты говоришь верно, но и московские не промах оказались. Они прежде нас «наганы»-то повынали. Есть там у них один такой Мартынов. Стреляет, что гвозди забивает. С десяти шагов в глаз. Не робкого десятка там стрелки. А что до баб, так ты говорил, что сладить с ними, как плюнуть. А до них еще труднее добиться, чем до иного мужика. Тут уж и ты, верно, сам кому-то в обман дался, коли такое предположил. Не те это марухи, что у нас на Боготяновке. То бабы особые.
Митька пока говорил, не заметил, как лицо Пафнутия багровело. Глаза Бесшабашного налились кровью.
– Ты мне Лазаря-то не пой, Черный. Говори лучше, как на духу все. Нешто ростовские стрелки хуже московских оказались? Не поверю я ни за что в это. Не сумели вы все, как условились, исполнить…
– Прав ты, Пафнутий. И мы стрелять умеем не хуже ихнего. Да только не ждали там нас с распростертыми объятиями. А ждали с «наганами». Так-то. Тут уж ты, атаман, нас в заблуждение своими напутствиями ввел. – Митька потянулся за графином с горькой, наполнил одну из стопок и тут же выпил.
– Щенок! – Бесшабашный приподнялся. Могучий кулак его с грохотом опустился на тяжелый дубовый стол, отчего посуда с разнообразными яствами зазвенела. – Посмел ты предположить, что Пафнутия кто вокруг пальца обвел? Не так-то прост Пафнутий, чтобы его кто угодно дурачил!
Несколько секунд «деловой» и Митька молча глядели друг на друга. Выдержать разъяренный взгляд Бесшабашного мог не каждый. Митька, ободренный выпитым, упрямо не уводил глаз. Наконец, Пафнутий стал медленно оседать на место.
Тетерев, который в общем гаме едва ли мог слышать произносимые слова, безмолвно следил за обоими собеседниками. Придвинув к себе тарелку с жареными мозгами на черном хлебе, он один за другим поедал ломти.
– Будет вам хорохориться, – не выдержал он. – Еще одолеем их, небось. Еще померимся силой.
– Прав Тетерев. Уж коли заговорили, так надо договаривать, – решительно подхватил Митька. – Ты, Пафнутий ободри душу-то. Придет время, так все лягут в могилку. Кто раньше, кто позже. А пока у нас силы есть, так постоим за себя.
Черный вновь налил горькой, на этот раз наполнив все три стопки. Пафнутий принял рюмку и, не дожидаясь сотрапезников, опрокинул ее в рот. Затем молча придвинул к себе успевшие поостыть уже щи и молча стал есть.
На столе все еще дымились горячая ветчина, ароматная солянка. Митька и Тетерев тоже принялись за трапезу. В ход пошли осетрина с хреном и красным уксусом, розовый окорок, нарезанный тончайшими ломтиками, семга, расстегаи из налимьих печенок…
– Я вам вот что скажу теперь, други мои. – Дочерпав щи, Пафнутий откинулся на спинку стула. – Теперь надобно гостей у себя ждать, в Ростове. Не простят нам за просто так москвичи то, что мы на ихнее добро посягнули. Приедут вскорости сюда. Чует мое сердце. Одна у нас дорога осталась. На дно залечь надобно, если пожить еще хочется.
Глава 26 Кардинальные меры
– И ведь надо как! До седых волос дожил, и под занавес – на тебе, получай! – дребезжащий голос Кирилла Матвеевича пронзительно резал тишину кабинета. – Бесчинства в городе беспримерные творятся! И ведь когда?! Накануне комиссии! И ведь взяли вы эту… Как там ее?..
– Вайсман, – вынужден был вставить Пороховицкий.
– Вайсман! – подхватил генерал и тут же обрушился на обер-полицмейстера с новой волной гнева. – Так надо было все умение ваше применить, чтобы воровку эту наконец обезвредить! А вы!.. Чины в столице только и ждут, чтобы прореху какую в нашем деле найти! А мы тут и сами повод со своей стороны устраиваем!
– Но, ваше сиятельство… – попытался было вставить Пороховицкий, но Кирилл Матвеевич упорно не желал его замечать.
– Эта Вайсман, будто плешина на маковке выросла. Уж сколько городская администрация Хитровку присмирить силилась, а ничего путного не выходит. А все потому, что голова у шайки этой непотребной свободным воздухом дышит! – Бездомников схватил со стола графин и наполнил стакан водой, расплескав при этом изрядно. – Коли так и дальше покатится, то до чего же мы дойти можем? Ежели каждый преступник сейчас возомнит, что освободиться из острога легко? Тут уж такое начнется, что и подумать страшно! Что если острожные бедлам какой учинят? А у нас высокое начальство из Петербурга! – Генерал приложился к стакану.
Пороховицкий, воспользовавшись паузой, пока генерал пьет, быстро заговорил.
– Ваше сиятельство, должен заметить, случай с Вайсман – дело беспрецедентное и за время моей службы исключительное…
– Надеюсь бесконечно на это, многоуважаемый Петр Лазаревич. – Бездомников оторвался от питья, едва не поперхнувшись. – До седых волос дожил и ничего подобного мне испытывать не приходилось до сих пор. И ведь будто это напасть какая! Вся Москва наблюдает эту, с позволения назвать, эпопею. И все время власти как будто бы дураками выставляются. Газеты читать невозможно! Поглядите, что там пишут, Петр Лазаревич.
Бездомников жахнул стаканом о стол и торопливо похромал к журнальному столику, расположенному подле кожаного дивана для посетителей. Схватив со столика первую попавшуюся под руку газету, генерал размашисто помахал ею в воздухе.
– А что в Петербурге будет, когда до начальства высшего дойдет наша новость, Петр Лазаревич? Подумать страшно!
Бездомников остановился около рабочего стола отдышаться.
– Как лицо ответственное… – пользуясь паузой, настойчиво произнес полковник. Вытянувшись по стойке смирно, он не терял достойного вида. Голова его была горделиво вскинута вверх. – Как лицо ответственное, я от кары справедливой не отклоняюсь. Не будь я Пороховицким! Однако, как муж, много лет на государевой службе пребывающий, могу и гарантии определенные обеспечить! Да, мы действительно допустили по нашему ведомству некоторую, так сказать, ошибку. Но должен заметить, что и дело мы имеем с необыкновенным в своем роде явлением. Никогда в Москве еще такой шайки, как сейчас, не было. Случай этот – частный. Требующий отдельного, так сказать, рассмотрения…
– Уф, – в голос выдохнул Бездомников.
Промакнув платком седые виски, лоснившиеся от пота, генерал устало покосился на заветный шкафчик. Всем, кто бывал в кабинете градоначальника, было прекрасно известно, что там всегда имелась бутылочка-другая коньячка. Пороховицкий и сам не раз становился тому свидетелем. Кирилл Матвеевич однако прошагал мимо шкафа.