– Если бы вы только знали, полковник, как я рада вас видеть, – повторила Гусынина и вдруг совершенно неожиданно для Пороховицкого развернулась к нему спиной и громко зарыдала.
Петр Лазаревич не знал, что и делать. Попадая по долгу службы в самые что ни на есть опаснейшие ситуации, он решительно не знал, как себя следует вести в подобных житейских обстоятельствах.
– Ну что вы, что вы, голубчик. Алиса Васильевна, – выдавил он.
– Ах, не называйте меня так, – оборвала полковника, всхлипывая, княгиня. – Вы разрываете мое сердце.
Гусынина вытерла слезы шелковым белоснежным платочком.
Несколько секунд в зале было слышно лишь тиканье часов и сдавленные всхлипывания Алисы Васильевны.
– Ну что вы, что вы? – бормотал полковник, боясь подойти к плачущей даме.
Наконец он все же решился осторожно дотронуться до локтя княгини.
– Алиса Васильевна, ну полноте. Будет вам. – Полковник неловко сжал в ладони маленький локоток Алисы Васильевны.
– Ах, Петр Лазаревич. Если бы вы только знали, – не отрывая руки, Гусынина отерла слезы сжатым в кулачок платочком.
– Да что же такое произошло? Вы можете, наконец, сказать, Алиса Васильевна? – строго, насколько это было возможно в данном положении, потребовал полковник, теряя самообладание.
– Алиса Васильевна? Вы зовете меня Алиса Васильевна? – тихо всхлипнула княгиня. – А между тем, когда-то… – Гусынина томно и небрежно откинула прядь волос, выбившуюся из-под легкой кружевной наколки на голове. – Когда-то мы были с вами на «ты».
Пороховицкий смешался, но в ту же минуту овладел собой, стараясь не показать своего замешательства. Воспоминания далекого прошлого, когда Гусынина год как овдовела и решилась завести с ним бурный и не лишенный приятных воспоминаний роман, были сейчас так некстати.
Полковник откашлялся.
– Я бы мог назвать вас сейчас… – слова не шли на язык. – Я бы мог называть вас и сейчас, как тогда…
– Ну же! – замерла Гусынина.
– Как и тогда, Алисой. Моей Алисочкой, – выговорил наконец он. – Но смею ли я? Столько лет прошло…
– Ах да! Я все забываю, Петр Лазаревич, что время идет. – Гусынина как-то ненароком скользнула взглядом по начинающей лысеть голове обер-полицмейстера. – Ну да это все в прошлом, – всхлипнула княгиня, и из глаз ее вновь брызнули слезы.
Повисла неловкая пауза.
Наконец Алиса Владимировна подошла к зеркалу. Поправив прическу, княгиня вытерла платочком намокшее лицо и вернулась на середину комнаты.
– Да сядьте же вы хотя бы, Петр Лазаревич! Неужто и сесть вам у меня неможно! – с укоризной произнесла она.
– Алиса Васильевна! Что вы говорите такое? – Полковник сконфуженно огляделся. – Я, только прикажете…
В просторнейшей гостиной Гусыниной, как и тогда, в те далекие времена, стояло много разной мебели. С той лишь разницей, что теперь мебель была вся новая, по последней моде. Многочисленные диванчики, кресла и кушетки установлены повсюду. На стенах висели картины. И все дорогое, со вкусом, впрочем, подобранное.
Комната была светла. Всюду на столиках стояли лампы, стены украшали всевозможные бра и светильники. Пороховицкий готов был поклясться, что и теперь, когда в зале задергивались тяжелые темно-зеленые портьеры, в комнате становилось так же светло, как и днем.
Обер-полицмейстер сел на ближайшую к нему кушетку и молча посмотрел на Алису Васильевну.
– Да не смотрите вы так на меня, Петр Лазаревич! Я и так сама не своя. Сейчас я вам все объясню. Вы только поймите, мне очень, очень трудно вам высказать все это. – Княгиня задохнулась. – Ах да, сейчас…
Гусынина опустилась на диванчик, стоявший подле кушетки.
– Сейчас я соберусь с духом и все вам расскажу. – Она вновь замолчала.
– Да что же, Алиса? – Петр Лазаревич неловко помялся. – Алиса, – повторил он, – что же такое произошло? Вы… Ты пугаешь меня.
– Петр, ты так ласков со мной… – жалобно простонала Алиса Васильевна, закрывая лицо руками. – Петр… Ты… Я знаю, ты стал большой человек. Карьера твоя так стремительно взлетела вверх. Я так рада. И ты очень, очень занят… Я не должна так беспечно расходовать твое драгоценное время…
– Да полно, Алиса, что же, наконец, случилось?
Выдержка начинала понемногу изменять Пороховицкому. Не в силах даже предположить о причинах столь странного поведения его бывшей возлюбленной, полковник с раздражением подумал, что фантазия его начинает рисовать уже разную околесицу.
– Это дело отчасти связано с твоим теперешним положением, – несмело начала Алиса Васильевна. – Оно деликатное и даже весьма. Я должна заручиться твоим…
– Алиса, прошу тебя, – с укоризной произнес Пороховицкий. – Это лишнее. Ты же знаешь, что можешь быть со мной предельно откровенна. Никто ничего не узнает. Не будь я Пороховицким!
– Да-да, я узнаю тебя теперь, – горячо подхватила Гусынина. Она нервно теребила пальцами измятый носовой платок. – Я могу на тебя рассчитывать, на тебя одного. Знай это…
Гусынина вновь перевела дух.
– Меня обманули, – наконец сдавленно выдавила она. – Вернее, я сама поддалась на обман. Я… О! Это так ужасно!
Пороховицкий замер в ожидании какой-то жуткой новости, которую непременно должна была сообщить после такой преамбулы княгиня.
– Я стала жертвой мошенничества, – наконец разрешилась Гусынина.
– Это ничего, – облегченно выдохнул Пороховицкий. – Многие теперь становятся жертвами мошенников. Обещаю тебе, я поймаю этого негодяя. Так что же все-таки произошло?
– Это все так… неприлично. Совестно мне вам говорить об этом, Петр Лазаревич, но… Случилось ужасное.
Гусынина снова закрыла лицо руками и заплакала. Но на этот раз рыдания получились не натуральными, а скорее вымученными.
– Да говори же ты, наконец, что произошло! – не выдержав, разразился Пороховицкий и сам устрашился своего тона, столь грубого для интимного разговора.
– Нет! – вскричала Гусынина. – Ты так изменился, Петр! Ты же не в казарме. Или как это там у вас называется?..
– Да, прости, прости, – извинился Пороховицкий, стыдясь своей несдержанности. Сцена тем не менее начала затягиваться, и нервы его грозили не выдержать. – Говори, – спокойно и властно произнес полковник, решив, что продолжения разговора он не выдержит.
Он протянул к княгине руку и, сжав ее пальчики в своей ладони, посмотрел ей пристально в лицо. Алиса Васильевна вспыхнула и опустила глаза. Вид у нее был жалкий, и весьма.
– Ну, голубь мой, кто посмел тебя обидеть? – совсем уже ласково произнес Пороховицкий, не выпуская ее руки.
– Я даже не знаю его настоящего имени. Теперь-то я представляю, что то было не настоящее его имя. Это пренепременно. Он с самого начала обманывал меня. Ах, я ужасно доверчива…
– Я знаю, ангел мой. Да кто же он? – поторопил полковник.
– Он назвался Альберт. На французский манер, знаешь. Так… Альберт, – протянула княгиня.
– Так-так-так, – начал соображать полковник.
У него мелькнула догадка, что дело это, возможно, было ему ближе, чем могла предположить бедная Алиса Васильевна. Образ неуловимого маравихера с Хитровки, уже успевшего набить полковнику оскомину, так и стоял перед его внутренним взором.
– А как он выглядел, этот человек?
– Вот. – Гусынина нежно сжала руку Петра Лазаревича. – Я так и знала, что ты не станешь задавать мучительных вопросов. Спасибо тебе…
– Так каков же он из себя? – повторил в нетерпении Пороховицкий.
– Он не могу сказать, что красив. – Гусынина, закатив глаза кверху, принялась вспоминать черты ненавистного обидчика. – Да он просто урод, – неожиданно заключила она вдруг. – Он только возомнил о себе, что красив, Петр. Только возомнил. А на самом деле урод! Страшный и неказистый!
– Птичка моя. – Пороховицкий понял, что добиться объективного описания ему сейчас едва ли удастся. – Какие у него волосы? Ты их видела? Он был в парике или нет?
– Он – брюнет! Он – жгучий брюнет, – подхватила в восхищении Гусынина, но тут же опомнилась и принялась за свое. – У него безобразно черный цвет волос. Такие у цыган бывают. Он их, правда, прилизывает гладко…
– Так, – ободрил рассказчицу обер-полицмейстер. – Что-нибудь эдакое из одежды, особые приметы какие на теле?
– Как?! – вспыхнула Алиса Васильевна, но тотчас, осознав свое щекотливое положение, опомнилась и начала вспоминать. – У него было светло-бежевое суконное пальто. С черным бархатным воротником. Он был во фраке и белых брюках. Ах, боже мой!
– Что-то еще, Алисочка? – Пороховицкий нежно погладил пальцами ручку Гусыниной.
Обер-полицмейстер, теперь уже окончательно пришедший в себя от неожиданно обрушившейся на него истерики Алисы Васильевны, превратился наконец вновь в уверенного в себе руководителя полицейского ведомства.
– Да, но это все пустяки по сравнению… – Княгиня не договорила. Голос ее вновь подавили рыдания. – По сравнению с тем, какие нравственные страдания я испытываю. Ах, Петр, если бы ты знал, как все это ужасно! Я уже не молода, и сам знаешь, какое у меня доверчивое и мягкое сердце.
Обер-полицмейстер, теперь уже окончательно пришедший в себя от неожиданно обрушившейся на него истерики Алисы Васильевны, превратился наконец вновь в уверенного в себе руководителя полицейского ведомства.
– Да, но это все пустяки по сравнению… – Княгиня не договорила. Голос ее вновь подавили рыдания. – По сравнению с тем, какие нравственные страдания я испытываю. Ах, Петр, если бы ты знал, как все это ужасно! Я уже не молода, и сам знаешь, какое у меня доверчивое и мягкое сердце.
Гусынина упала обер-полицмейстеру на грудь. Не сдерживаясь, она предалась горчайшим рыданиям.
– Ну полноте, полноте.
Пороховицкий, растроганный таким проявлением чувств бывшей возлюбленной, гладил ее по спине, обнаруживая при этом, что прикосновение к ее обнаженным плечам по-прежнему способно вызвать в нем прежние чувства к этой женщине.
– Он обесчестил меня! Петя! – простонала, не отрывая лица от груди Пороховицкого, княгиня. – Это все так ужасно!
Часы на стене пробили ровно час.
Пороховицкий как бы очнулся. Свидание затянулось.
Алиса Васильевна, почувствовав, что полковник беспокойно заерзал на кушетке, отстранилась от него.
– Ты понимаешь теперь, почему я должна была видеть именно тебя в столь трудный для меня час, Петр? Это не только потому, что ты теперь обер-полицмейстер.
Княгиня поднялась, провожая Пороховицкого до передней.
Петр Лазаревич шел вполоборота к Гусыниной, не разворачиваясь, боясь вызвать в ней очередную волну расстроенных чувств. У дверей он остановился.
– Я не спросил. Он украл у тебя что-нибудь? – не отвечая на ее последний вопрос, произнес обер-полицмейстер.
– Ах да, – растерянно заговорила Гусынина. – Я и забыла. Да. Да… Бездну всего. Золотые украшения. Статуэтки, которые привозил еще… – Алиса Васильевна запнулась. – Которые привозил еще из Европы мой покойный муж. Но это все безделицы.
– И все же. – Пороховицкий взялся за ручку двери. – Я пришлю тебе пристава. Пусть опишут украденное. И ни о чем не беспокойся. Я проведу это дело как квартирную кражу. Тебе не придется волноваться.
Обер-полицмейстер повернулся к Алисе Васильевне, чтобы поцеловать ее ручку. Взгляд его невольно задержался на глубокой ложбинке, заманчиво выставленной в декольтированном вырезе княгининого платья.
– Я найду его. Обещаю тебе. – Пороховицкий поцеловал маленькую украшенную многочисленными кольцами и браслетами ручку и вышел.
Кучер, ждавший Пороховицкого у подъезда особняка Гусыниной, дремал на козлах.
Еще утром, отправляясь в канцелярию, Пороховицкий с тоской думал о том, что дела его решительно встали в тупик. Ситуация разрешилась сама собой. Неожиданная просьба княгини зайти к ней, переданная Петру Лазаревичу рано поутру через служанку, обернулась совершенно неожиданным ракурсом. Пороховицкий, словно проснувшись от долгого сна, энергично сошел по ступеням вниз. План созрел сам собой. Обер-полицмейстер твердо знал, что теперь следует делать.
– Куды? – испуганно встрепенулся Еремей, разбуженный Петром Лазаревичем, садящимся в коляску.
– К Игнатьевым. На Басманную. Гони, только быстрее, – скомандовал Пороховицкий. – Стегни-ка Казбека, а то, ишь, иноходью опять пойдет. А у внучков-то твоих когда именины, Еремей?
– Это у коего? У меня их восьмеро. Внучков-то, – удивленный словоохотливостью начальника, радостно предался приятным мыслям Еремей.
– Да неважно, – нетерпеливо перебил полковник разговорившегося кучера. – Всем леденцов по кулю купишь. Червонец тебе к жалованью прибавлю в этот месяц.
– Ох, благодетель! Не забудет вам бог.
Еремей взмахнул кнутом и с оттяжкой щелкнул по крупу рыжего пристяжного.
Через четверть часа лошади обер-полицмейстера остановились у подъезда особняка генерала Игнатьева, знакомого Пороховицкому еще со времен юнкерского училища. У генерала в гувернантках для младшего сына служила одна препрелестнейшая особа, к которой и направлялся сейчас Пороховицкий. Не застав ни генерала, ни его жены дома, обер-полицмейстер прямиком направился во флигель для прислуги, где Варваре Алексеевне были выделены две комнаты.
– Да вы бы в гостиной подождали. Они сами-с придут, – заволновалась горничная, провожая гостя во двор.
– Эх, Агафья, служба! Да ты бы шла быстрее, упредишь пока.
Пороховицкий посторонился, пропуская старушку вперед себя.
Обер-полицмейстер поднялся на крылечко и прямиком через сени прошел в кухню. Через минуту из верхних комнат спустилась молодая чрезвычайно приятной наружности девушка. Черные огромные глаза ее смотрели с задором и несколько даже дерзко. При виде обер-полицмейстера полные припухшие губки сложились в приветливую обольстительную улыбку. Странно было даже видеть такую прелестную особу в доме для прислуги.
– Рад вас видеть снова, Варвара Алексеевна. – Петр Лазаревич не мог не залюбоваться очаровательными чертами молодой девушки.
Варвара Алексеевна третьего года была выписана генералом из Петербурга. Была она прекрасно образована. Окончив курс в Петербурге, она разделяла многие идеи современных наук, которых ни генерал, ни Пороховицкий часто не могли постичь. Петр Лазаревич, бывая часто в доме генерала, смекнул, что столь продвинутую особу можно было бы использовать для нужд полиции. И свел с одобрения генерала с Варварой Алексеевной короткое знакомство. Девушка действительно оказалась для Пороховицкого находкой. Она талантливо и успешно выполняла небольшие поручения Петра Лазаревича, получая за свои услуги небольшое жалованье от канцелярии обер-полицмейстера. Вот и сейчас Пороховицкий резонно решил, что Варвара Алексеевна как нельзя лучше подходит для выполнения его замысла.
– Дело у меня деликатное, Варвара Алексеевна. Как бы вам объяснить… – Пороховицкий смущенно покосился в окно. – Вы, должно быть, помните, я вам рассказывал о маравихере. Третьего дня был разговор у нас.
– Да, помню, – спокойно и по-деловому ответила девушка.
– Так вот, – продолжил полковник, – пришло время нам его испытать. Но для этого вам понадобится, как бы это сказать… Ну, сойтись с ним короче. Встречу я постараюсь вам устроить. Я рассчитываю поймать его на живца. В нашем деле есть такой прием.
– Не смущайтесь же так, – ободрила обер-полицмейстера Варвара. – Мы непременно устроим все.
Внесли чай. Варвара заботливо наполнила чашку Пороховицкого. И полковник тут же обрисовал девушке все подробности предстоящей операции.
Глава 7 Все нужно испробовать
– Арсений!
Лиза кинулась ему на шею, едва Мартынов переступил порог комнаты. Она уже слышала, как к подъезду подкатил экипаж, и с трудом удержалась, чтобы не выскочить на улицу в одной сорочке. Арсений обнял ее. Их губы слились в длительном страстном поцелуе.
– Все в порядке? – по-деловому спросила Лиза, когда Мартынов наконец отстранился. – С тобой и с Кешей, я имею в виду?
– Более или менее.
Он снял пальто и перекинул его через спинку стоящего поблизости стула. Затем расстегнул рубашку. Ладанка колыхнулась на цепочке, и Арсений поспешно отвернулся. Он не хотел, чтобы Лиза видела покореженный талисман, обугленные отверстия на одежде. Во всяком случае, сейчас это было совершенно ни к чему. Позже она, конечно, заметит все это, но к тому моменту первое волнение уляжется и, как рассчитывал Мартынов, девушка многое будет воспринимать гораздо спокойнее.
– А что не так?
Лиза остановилась у него за спиной. Из платяного шкафа Мартынов извлек свежую рубашку черного цвета и облачился в нее. Застегнулся на все пуговицы.
– Все так. Но нам пришлось там пострелять немного. Сама понимаешь. Но вопрос с ростовскими закрыт. С этой стороны нас уже никто не побеспокоит. А как у вас тут? Удалось узнать, кто сдал Капу?
– Этим занимался Евстафий. – Лиза опустилась на диван, закинула ногу на ногу и вставила папиросу в мундштук. Мартынов склонился и поднес зажженную спичку. Девушка глубоко затянулась. – Но, кажется, он все выяснил.
– Отлично. А чем занималась лично ты?
– Честно? – она пустила в потолок густую струю дыма.
– Разумеется. Честность – залог здоровых отношений. А между будущими мужем и женой иначе и быть не может.
Лиза едва не поперхнулась. Брови изумленно изогнулись вверх. Одна из бретелек сорочки скатилась с ее гладкого розового плеча. Мартынов присел рядом и поправил сбившийся Лизин локон.
– Что? – Девушка перехватила его руку. – Что ты сейчас сказал? Между будущими мужем и женой?
– Ну да. – Мартынов широко улыбнулся.
– Ты собираешься жениться на мне?
– Если ты, конечно, не против. Я думал, к этому мы и идем.
– Не против ли я? Ты шутишь, Арсений? Да я с удовольствием хоть сейчас под венец. Ты же знаешь, как я люблю тебя!
Мартынов рассмеялся.
– Знаю. И я тоже люблю тебя. – Арсений в очередной раз вспомнил тот выстрел, произведенный ростовской марухой, который едва не оборвал его жизнь, и то, что именно ладанка Лизы спасла его от смерти. К чувству любви у Мартынова теперь примешалось и чувство благодарности. – Но прямо сейчас под венец не получится. Как ты смотришь на то, чтобы пожениться в декабре.