Без сомнения, Тайне и Загадочному тоже требовалось посещение туалета, но на кухне, когда Грейди уже собрался открыть дверь всей троице, Камми остановила его.
— Подожди, сначала надо их сфотографировать, на случай, если они не вернутся.
— Ты вроде бы сказала, что они вселились в дом.
— Вселились. Я в этом совершенно уверена. Но на всякий случай.
Грейди указал на цифровой фотоаппарат, который лежал на кухонном столе.
— До твоего приезда я сделал кучу снимков.
— Ты уверен, что все они четкие?
— Да. Я их просмотрел. Отличные снимки. Но ты еще не видела их глаза в темноте. Я хочу, чтобы ты вышла первой. Встань на лужайке и посмотри на них, когда они будут подходить к тебе.
Получив команду сесть, волкодав подчинился, хотя и остался недовольным.
Как будто понимая, чего от них хотят, а скорее следуя примеру нового друга, Тайна и Загадочный уселись с двух сторон от Мерлина.
Грейди выпустил Камми и закрыл стеклянную дверь, наблюдая, как женщина спускается с крыльца. Она чуть отошла, повернулась лицом к дому, опустилась коленями на траву.
— Ну что ж, ребятки. Последний шанс до утра. Когда Генри открыл дверь и освободил Мерлина от
команды «сидеть», волкодав и его сопровождающие выскочили из дома.
Грейди успел выйти на крыльцо, чтобы увидеть волкодава, обегающего Камми, и услышать ее восторженный вдох. Другого он и не ждал: меняющие цвет глаза-фонари белоснежных животных являли собой потрясающее зрелище.
Тайна и Загадочный несколько мгновений побегали вокруг Камми, давая возможность полюбоваться ими, а потом помчались следом за Мерлином, туда, где двор встречался с лугом.
— Господи, Грейди! — Камми поднялась с колен. — Господи. Их глаза!
Она рассмеялась так весело, голосом юной девушки. Грейди сел на ступеньки крыльца, улыбнулся ей.
Когда животные вернулись, сделав свои дела, Мерлин подошел к хозяину, а Тайна и Загадочный, пребывая в игривом настроении, составили компанию Камми, принялись бегать вокруг нее и гоняться друг за другом. Они, похоже, поняли, что зачаровали ее, а им, в свою очередь, нравилось ее восхищение.
Их глаза сверкали, будто отражая воспоминание о самом роскошном северном сиянии, когда-либо освещавшем небо.
Грейди никогда не слышал такого счастливого смеха Камми. Свою радость она всегда проявляла более чем сдержанно.
Каждый мужчина или женщина — это особняк в некоем состоянии от великолепия до ветхости, но даже в самом роскошном дворце иной раз находится комната, куда зайти может только хозяин или хозяйка. В сердце Камми существовала не одна такая запретная комната, а целое крыло, и дверь в каждую из комнат запиралась на засовы вины или горя, а может, и первого и второго. Грейди чувствовал, что она не находит в себе сил открыть эти комнаты, залить их светом.
Тем не менее она была его лучшим другом. Никогда не лгала ему, не ограничивалась полуправдой. Часть ее жизни оставалась для него тайной, но не потому, что она хотела обмануть его. Просто считала, правильно или неправильно, что архитектура этих комнат настолько не соответствует конструкции всего здания, что они не должны приниматься на рассмотрение.
Грейди ценил ее мнение, восхищался ее привязанностью к животным, уважал ее мастерство ветеринара, его радовала доброта Камми (и он подозревал, что истоки этой доброты следовало искать в жестокости, с которой ей пришлось столкнуться), и он любил ее, потому что в этом мире нытиков и самопровозглашенных мучеников Камми Райверс никогда не жаловалась и не выставляла себя жертвой, хотя Грейди чувствовал, что на мученический статус прав у нее куда больше, чем у многих окружающих.
Камми, ночью, на лужайке, играющая с Тайной и Загадочным, потрясенная их глазами, завороженная их таинственностью, радостно смеющаяся: за всю жизнь Грейди не испытывал более счастливых минут.
ГЛАВА 33
В отеле в Лас-Вегасе Ламару Вулси снился сон, но не о его умершей жене Эстель.
Ему снилось казино, такое огромное, что он не видел ни одной стены. С потолка, сплошь золотые листья, свисало бесконечное множество люстр, каждая на шнуре из хрустальных бусин. Все люстры, развешанные на одинаковой высоте, на одинаковом расстоянии одна от другой, искрились одинаковым числом хрустальных подвесок.
Под этим упорядоченным великолепием он сидел за столом для блек-джека еще с тремя игроками: одноглазой женщиной, одноруким мужчиной и девятилетним мальчиком, у которого недоставало одного переднего зуба.
Женщина была в платье с глубоким декольте и постоянно доставала черные фишки стоимостью в сто долларов из расщелины между внушительными грудями. Всякий раз, когда она ставила фишку на стол, последняя превращалась в черного жука. Жуки эти расползались по зеленому сукну, раздражая дилера.
Всякий раз, получив карту, однорукий мужчина смотрел на нее и в отвращении бросал дилеру, который отдавал карту мальчику. Мальчик не знал правила игры и постоянно спрашивал: «Кто-нибудь видел мою сестру? Кто-нибудь знает, куда она пошла?»
В шестиколодном башмаке лежали не только обычные карты, но и карты Таро, и карты-картинки какой-то детской игры. Какие бы карты ни получал Ламар, он всегда выигрывал. Шестерка бубен и кролик, держащий в передних лапках зонтик, — выигрыш. Карта палача Таро и восьмерка червей — выигрыш.
Когда перед Ламаром выросла уже приличная горка фишек, одноглазая женщина сказала: «Вот и Пипп».
Ламар посмотрел на девятилетнего мальчика с дырой вместо одного зуба, который сидел у эллипсоидного стола рядом с женщиной и мужчиной.
— Это не Марк. Совсем не он.
— Вон там, — указала женщина. — У рулеточного колеса.
В рулетку играли у них за спиной. Повернувшись на стуле, Ламар увидел Марка Пиппа там, куда и указывала женщина.
Ламар поднялся из-за стола, сложив выигрыш в пакет для фишек, намереваясь отдать все Марку. Но к тому времени, когда он добрался до рулетки, Марк ушел.
Рулеточные столы выстроились в бесконечный ряд.
Оглядев казино, Ламар увидел Марка четырьмя столами дальше и поспешил к нему.
Колеса вращались, шарики прыгали, крупье объявляли результаты, точнее, результат, одинаковый для всех столов: «…двойное зеро… двойное зеро… двойное зеро… двойное зеро…».
Сон не перерос в полноразмерный кошмар, но стал драмой несбывшихся ожиданий и нарастающего раздражения. Стол за столом Ламар преследовал Марка, но не мог догнать или привлечь к себе его внимание. Позже, заметив его среди полчищ одноруких бандитов, попытался перехватить, но безуспешно. Еще позже обнаружил у одного стола для игры в кости, у другого, третьего, но Марк ускользал от него.
Мертвый в реальности, живой во сне, Марк Пипп и тут, и там оставался недосягаемым.
ГЛАВА 34
По пути в город у Тома Биггера разыгрался аппетит.
В работающем круглосуточно магазинчике, где продавались расфасованные кулинарные изделия, он купил сандвич с мясом, сыром и помидорами, пакет картофельных чипсов и бутылку колы.
Пара поздних посетителей старалась держаться от него подальше. Продавщица, однако, уже обслуживала его. Взяла часть денег, заработанных попрошайничеством, не сказав ему ни единого слова, не взглянув на его лицо.
В ближайшем парке, под старинным железным фонарным столбом, создающим соответствующее настроение и не превращающим ночь в день, Том сел на скамейку, лицом к улице, и принялся за еду, глядя на проезжающие автомобили.
За скамейкой росла громадная финиковая пальма. Когда мимо не проезжали автомобили, Том слышал, как крысы шуршат в своем гнезде, высоко в кроне дерева.
Том не позволял себе никаких излишеств, но денег, добытых попрошайничеством, на жизнь не хватало. И почти каждый месяц, сев в автобус, он ехал в соседний город, где по ночам воровал, чтобы покрыть свои расходы.
Главным образом забирался в дома в пригородах, где не горело ни одного окна, а почта, накопившаяся за несколько дней, предполагала, что шанс столкнуться лицом к лицу с хозяевами невелик.
А если он встречал одинокого пешехода на пустынной улице, то грабил его, угрожая пистолетом. Лицо Тома и вид пистолета превращали в пацифиста любого крепкого и задиристого молодого человека.
Впрочем, пистолет Том не заряжал. Не доверял себе.
Он не боялся, что в приступе ненависти к себе может покончить с собой. Самоубийство требовало мужества, которого ему недоставало, да и отчаяние не сокрушало его до такой степени.
Ненависть он направлял на себя, ярость — на окружающий мир. Будь пистолет заряжен, рано или поздно он бы кого-нибудь убил.
По опыту Том знал, если однажды позволить себе согрешить, потворствование становится привычкой, а потом и навязчивой идеей. Убийство вызывает не меньшее привыкание, чем текила, или травка, или другие наркотики, которые он поглощал без меры, если мог до них добраться.
По опыту Том знал, если однажды позволить себе согрешить, потворствование становится привычкой, а потом и навязчивой идеей. Убийство вызывает не меньшее привыкание, чем текила, или травка, или другие наркотики, которые он поглощал без меры, если мог до них добраться.
Он делал много чего, и только плохое. Он боялся добавить слово «убийца» к списку слов, которые характеризовали его.
Том ел сандвич и вновь думал о случившемся на площадке отдыха над обрывом.
Поначалу он испытал изумление. Изумление переросло в шок, который поставил его в тупик и вызвал эмоциональное оцепенение. По пути от пещеры до города оцепенение исчезло, оставив тревогу.
Наблюдая за проезжающими автомобилями, Том обратил внимание на наклейку на бампере: «Я ОСТАНАВЛИВАЮСЬ ВНЕЗАПНО, ТОЛЬКО РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬСЯ».
На другой стороне улицы, в мультикомплексе, показывали фильм о конце света.
Память услужливо подкинула фрагмент разговора, спор, который не мог закончиться.
— Зачем ты это делаешь, Томми?
— олько ради того, чтобы делать.
— Ты губишь свою жизнь, свое будущее.
— Это не будущее, это конец света.
— Это не конец света.
— Такие говнюки, как ты, и уничтожают его.
— Как ты можешь так говорить со мной?
— Как ты можешь быть таким говном?
Ветерок принес к его ногам рекламный листок.
В тусклом свете уличного фонаря Том увидел, что рекламируемый ресторан называется «Волшебная пицца».
После короткого раздумья Том отнес рекламный листок, обертку сандвича, пустой пакет из-под чипсов и ополовиненную бутылку колы к ближайшему мусорному контейнеру и бросил в него.
Возникло желание выкурить самокрутку с синсемиллой. Местные власти терпимо относились к умеренному употреблению наркотиков. Он достал жестянку из рюкзака, выудил самокрутку, убрал жестянку обратно.
Двинулся в глубь парка, нашел скамейку в более укромном месте.
Вытащил из кармана бутановую зажигалку, щелкнул, но не поднес огонек к кончику самокрутки.
Выкурив одну, он бы выкурил и вторую, может, третью. А потом смыл бы текилой привкус марихуаны. Утром проснулся бы в кустах, с грязью в щетине на щеках и подбородке, с пауками в волосах.
Тревога, вызванная случившимся на площадке отдыха, перерастала в убедительное предчувствие дурного.
Том убрал зажигалку. Вместо того чтобы вернуть самокрутку в жестянку, разорвал пальцами и позволил ветру рассеять травку.
Поступок этот так удивил его, что он принялся хватать руками воздух, чтобы сохранить хоть часть того, что сам же и отдал на откуп ветру.
Предчувствие дурного, в которое перешла тревога, углублялось. Тома охватывал дикий страх.
Еще на первой скамейке, добивая сандвич, он получил знак, которого ждал, и теперь представлял себе, что должен делать. Он подозревал, что сделать это надо быстро, потому что отпущенное ему время иссякало.
Тома пробил холодный пот при мысли о том, что придется три часа ехать в автобусе. Если груз ужаса слишком уж сильно придавит его, в автобусе ему станет плохо. У него разовьется приступ клаустрофобии.
Интуиция подсказала, что путешествие надо начинать пехом. И Том направился к прибрежной автостраде.
ГЛАВА 35
Понаблюдав, как Мерлин пьет воду из большой миски, Тайна и Загадочный с интересом посмотрели на Грейди, который достал из буфета две миски и наполнил их водой из-под крана.
Камми достала карту памяти из фотоаппарата Грейди и сунула в боковой карман медицинского саквояжа, чтобы отвезти домой.
— Никто из нас, похоже, не хочет поразмышлять.
— Поразмышлять о чем?
— А как ты думаешь?
— Ты сама сказала, что ты ветеринар и теория не по твоей части.
— Размышления — это не теория. Размышления не дотягивают даже до версии. Это всего лишь общие разговоры, это всего лишь… если бы да кабы, ничего больше.
— Я не хочу размышлять о них.
— Именно это я только что и сказала. Ни один из нас не хочет размышлять.
— Тогда ладно. Хорошо. В этом мы едины.
— Но, как по-твоему, почему?
— Я не занимаюсь самоанализом, — ответил он. Камми смотрела, как Грейди ставит полные миски
на пол.
Тайна и Загадочный тут же подошли к ним, наклонили головы, понюхали воду и начали пить.
— Я думаю, причина, по которой мы не хотим об этом размышлять, проста: большинство «что, если», которые придут нам в голову, будут пугающими в том или другом смысле.
— В Тайне и Загадочном нет ничего пугающего.
— Я и не говорила, что есть. Я только сказала, что размышления о том, откуда они взялись, приведут к пугающим «что, если».
— Сейчас я хочу поближе их узнать, — указал Грейди. — Если я буду слишком много думать о том, кем они могут быть, мысли эти, возможно, помешают правильно истолковывать их поведение.
Наблюдая, как животные пьют, Мерлин гордо вскинул голову, словно они показали себя хорошими учениками, которых он обучал пить воду из миски.
— В любом случае, — гнула свое Камми, — ты не можешь знать наверняка, что в них нет ничего пугающего.
— В них нет ничего пугающего, — настаивал Грейди.
— Сейчас нет, они милы, как маппеты, но, возможно, позже, когда ты погасишь свет и заснешь, они покажут свое истинное лицо.
— Ты же в это не веришь.
— Не верю. Это «что, если», причем нелепое «что, если».
— В любом случае они куда более милые, чем маппеты. От некоторых маппетов у меня мурашки по коже бежали. А от этих двух не бегут.
— Маппеты тебя пугали? Фрейд нашел бы это интересным.
— Мурашки бежали не от всех маппетов. Только от нескольких.
— Конечно же, не от Кермита.
— Конечно, не от Кермита. Но Большая птица — выродок.
— Выродок?
— Абсолютный выродок.
Уверенный в себе, заслуживающий доверия, сдержанный, в разговоре Грейди мог частенько сказать что-то эдакое, причем с каменным лицом. Камми это нравилось. Приятно, когда собеседник умен и обладает здоровым чувством юмора.
— Большая птица, — повторила она. — Вот почему у тебя нет телевизора?
— Это одна из причин.
Тайна, а потом и Загадочный допили воду. Сели на задние лапы, как пара гигантских луговых собачек[22], сложили руки на животах, выжидающе глядя на Грейди.
— Может, они голодны? — предположила Камми.
— Они уже съели три куриные грудки. И, насколько мне известно, они съели и кастрюлю.
— Ты не знаешь наверняка, что именно они украли куриные грудки. Это мог сделать кто-то еще… тот, кто побывал в твоей мастерской, гараже, включал свет.
— Слушай, именно поэтому я мастерю мебель.
— А мебель тут при чем?
— Когда я мастерю мебель, мне нет необходимости думать. За меня думают руки.
— Даже если кур съели Тайна и Загадочный, — вернулась к главному Камми, — возможно, это все, что им удалось съесть за день. Ты же не хочешь отправить их спать голодными.
— Чтобы они не съели меня живьем в разгар ночи? Дело в том, что куриных грудок у меня больше нет.
— Так дай им сухого корма Мерлина. Может, им понравится.
— Если я насыплю сухого корма им, мне придется насыпать и Мерлину, а он уже съел все, что ему положено на сегодня.
— Мерлин не толстый. Чтобы его перекормить, сухой корм надо сыпать лопатами. Дай ему миску, пусть отпразднует встречу с новыми друзьями.
— Они действительно вроде бы чего-то ждут. Может, ты права, и они голодны.
В кладовой он держал сорок фунтов «Сайентс дайэт», двадцать в алюминиевом баке с герметически закрывающейся крышкой, и двадцать — в купленном в магазине мешке, про запас. Он насыпал полный черпак в миску Мерлина и чуть меньше — в две миски для овсянки.
Выдрессированный волкодав сел у своей миски, ожидая разрешения приступить к еде. Такой командой служило слово: «О'кей».
Тайна и Загадочный, глядя на Мерлина, скопировали его, сели у своих мисок. Когда пес приступил к еде, они попробовали сухой корм, нашли съедобным и принялись уминать содержимое мисок.
И хотя Камми торопилась домой, чтобы поработать с картой памяти фотоаппарата Грейди, она не могла заставить себя уйти, зачарованная белыми существами.
— Если на то пошло, Мерлин такой же удивительный и загадочный, как эта пара. — Она смотрела, как вся троица с аппетитом поглощает сухой корм.
На лице Грейди отразилось удивление.
— Я думал о том же.
После возвращения в горы, примерно в конце первого года жизни в этом доме, Грейди признался Камми, что вновь открыл для себя красоту обычных вещей, и теперь все вещи представляются ему удивительными. Вскоре после этого Камми отдала ему Мерлина, щенка размером со многих взрослых собак, с грубой шерстью, косматыми бровями и такого же магического, как маг, именем которого его назвали.