Затаив дыхание - Дин Кунц 11 стр.

Он соглашался на лечение, но отказывался от пластической хирургии. Разве что вставлял зубы. Он хотел выглядеть так, как себя чувствовал: сломавшимся, ни

на что не годным человеком. Хотел, чтобы люди видели его сущность и выражали или жалость, или презрение.

Унизительное положение позволяло обращать раздражительность исключительно на себя. Он боялся, что придет день, когда его злоба превратится во враждебность к другим и он набросится на оказавшегося рядом человека. Он страшился насилия, которое мог совершить, боялся превратиться в монстра.

Когда он просил милостыню, то держал в одной руке табличку с надписью, указывающей, что он ветеран, чудом выживший после взрыва бомбы в одном из ближневосточных конфликтов, но на самом деле он был ветераном войны внутри себя.

В тот день, побрившись, вымыв голову в море, одетый в мятые брюки цвета хаки и пеструю гавайскую рубашку, Том выглядел достаточно презентабельно, чтобы за три часа заработать тридцать долларов с мелочью.

Он пребывал в одиночестве на площадке отдыха, когда чайки спикировали на него, что привело к головокружению и тошноте, после чего он и блеванул в мусорный контейнер.

Желудок очистился, он достал из кармана бутылку текилы, чтобы изгнать мерзкий привкус изо рта. Все произошло, когда он поднес бутылку к губам.

После того как к Тому вернулась способность двигаться, он пошел на север от площадки отдыха, и там, где обрыв уступил место крутому каменно-песчаному склону, спустился вниз, с трудом удержавшись на ногах. И уже на пляже понял, что не глотнул текилы и лишился бутылки.

Несколько месяцев он жил в пещере глубиной в десять футов у подножия обрыва, аккурат под площадкой отдыха. Там, вместе со спальным мешком и небогатыми пожитками, он держал запас текилы и жестянку с самокрутками из синсемиллы[17].

В последние годы он больше пил, чем курил. Теперь хотел совместить первое со вторым, чтобы поскорее забыться.

Однако, в первый раз на своей памяти, отказал себе в том, чего хотел. Вместо этого, полностью одетый, вошел в море и сел там, где прибой мягко разбивался о его грудь.

На этом участке побережья, принадлежащего штату, в силу опасностей, грозивших людям, запрещалось плавать, заниматься серфингом, останавливаться на ночь, ловить рыбу. Но у находящейся на грани банкротства Калифорнии сил хватало только на сбор налогов, и Том не тревожился из-за того, что его прогонит отсюда какой-нибудь береговой патруль.

Административная граница ближайшего города находилась в миле к югу, сам город совсем недавно с оптимизмом смотрел в будущее, но теперь превратился еще в одно место, где люди ждали, пока закончится одно и начнется что-то другое, более худшее. Почти каждый день он появлялся в городе, но никто из его жителей не заходил так далеко на север на своих двоих.

За прошедшие годы ему доводилось жить в самых разных местах: в палатках, дренажных тоннелях, брошенных домах и автомобилях, полуразвалившихся сараях. Он надеялся, что эта пещера под обрывом может стать его последним прибежищем.

Шестью месяцами раньше ему дважды приснился сон о том, что он живет в пещере, расположенной чуть выше линии высокого прилива, с гладкими стенами, где врывающийся ветер иногда говорил многими голосами. В этих снах море вздымалось чудовищной волной и приходило к нему, когда он наблюдал, как вода стремится поглотить звезды.

После второго сна он пришел на побережье и отшагал мили по песчаным пляжам и гальке, пока не нашел эту пещеру с гладкими стенами, которая теперь служила ему домом. Он поверил в обещание цунами и знал, что ему делать: ждать, пока волна придет, чтобы забрать его с собой.

Но случившееся на площадке отдыха все изменило. И теперь он не знал, что ему делать.

Он сидел в воде, пока таял день. Если уж море не поднялось волной, чтобы забрать его, оно хотя бы могло объяснить, что он увидел, что сие означает и что ему делать теперь вместо того, чтобы дожидаться волны.

Дважды люди с площадки отдыха кричали ему. Он их словно и не слышал. Чуть позже двое молодых парней спустились с обрыва, то ли посмотреть, смогут ли они помочь, то ли, что более вероятно, взглянуть, а нельзя ли устроить себе развлечение. Когда они приблизились, один спросил: «Эй, чувак, а где твой серфборд?»

Когда он повернулся, одного вида его лица хватило, чтобы они остановились и, похоже, пожалели о том, что спустились вниз. Во всяком случае, они отступили на пару шагов.

И пока перешептывались, Том поднял из воды руки, чтобы показать им размер своих кулаков.

Молодые люди вернулись на обрыв и больше не возвращались.

Какое-то время спустя Том пересел поближе к обрыву, так чтобы прибой разбивался у его ног.

Ни сумерки, ни ночь не помогли понять, что же он увидел.

В далеком темном море корабельные огни двигались на север, двигались на юг, становились ярче, потом тускнели, растворялись во тьме.

Будто совершив путешествие во времени из доисторического мира, большая голубая цапля появилась к югу от Тома, доисторическое существо ростом в пять футов. Цапля неспешно шагала по мелководью прибоя, попутно кормясь мелкой рыбешкой.

Цапли часто кричат во время охоты. Эта предпочитала тишину.

Птица остановилась около ног Тома, посмотрела на него маленькими круглыми глазками. Вместо того чтобы раскрыть огромные крылья и взлететь или издать агрессивный крик, цапля задержалась лишь на мгновение, а потом двинулась мимо него, на север, острым клювом выхватывая из воды рыбку за рыбкой.

Луна, корабли, охотящаяся цапля вроде бы говорили Тому Биггеру одно и то же: «Поднимайся, иди, не останавливайся».

Внезапно замерзнув, он стянул с себя мокрую одежду, оставил ее на берегу. Переоделся в одну из двух имевшихся у него смен: толстые носки, походные ботинки, джинсы, рубашку из джинсовой ткани.

Положил в рюкзак шесть бутылок текилы, остальные свои пожитки зарыл в песок в глубине пещеры, хотя подозревал, что никогда сюда не вернется.

Спальный мешок, рваный и засалившийся, оставил в пещере, но взял с собой жестянку с самокрутками из синсемиллы и пистолет.

Еще не определившись с маршрутом, он решил последовать за кораблями в море. В этот самый момент в море светились два созвездия корабельных огней. Оба двигались на юг, вот и Том зашагал к городу.

Он не верил, что город — конечная цель его путешествия. Рассчитывал, что по прибытии получит знак и поймет, куда идти дальше.

Иногда он принимал решения, базирующиеся на снах, которые казались вещими, как случилось с поисками пещеры, где он рассчитывал попасть под гигантскую приливную волну. Сны, в которые он верил и которыми руководствовался, всегда вели к смерти, пугающие сны, но при этом и притягательные.

Ранее он не рассчитывал на какие-либо знамения в мире бодрствования. Возможно, не увидел бы их и теперь. Но случившееся на пустынной площадке отдыха перевернуло его представление о действительности. И он не удивлялся, что ему указывает путь повседневное — те же голубые цапли и далекие корабли, потому что самое привычное приобрело теперь большую значимость и требовало толкования.

Влажный плотный песок под ногами. Огромное, укрытое пологом ночи море по правую руку. Над головой жесткое и холодное небо, усыпанное звездами. Слева — суша, автострады и города, люди и их боль, бесконечные возможности, неописуемые ужасы, мир, давно для него потерянный, все, что могло быть его, но так и не стало, а теперь, возможно, будущее, к которому он шел.

Сидя на скамейке для ног, держа Тайну на коленях, Камми начала с пушистых ушей, форма которых напомнила ей цветки лилий, двинулась по шее к плечам, добираясь пальцами до подшерстка, массируя гладкие мышцы существа. Ее удивило то, что она нашла… точнее, не нашла.

— Я не чувствую ни одного клеща. И у нее, похоже, нет блох.

Грейди поморщился.

— Я не думал о блохах и клещах, когда впускал их в дом.

— Ни блох, ни клещей… значит, она не могла бегать по полям и лесам дольше одного дня, скорее всего, провела там меньше времени.

— Когда мы с Мерлином впервые увидели их на лугу во второй половине этого дня, они носились словно угорелые, будто только что обрели свободу. Может, и обрели.

— Ни одной папилломы[18] или кисты[19], — доложила Камми.

Она подняла руку к лицу, не обнаружила неприятного запаха, перешедшего с белого меха на ее кожу. Наклонившись, ткнулась носом в меховой живот Тайны.

— Она пахнет свежестью, словно ее только что выкупали и расчесали.

Чувствуя себя забытым, Мерлин бросил игрушечную утку, вскинул большую голову, положил подбородок на грудь Тайны, посмотрел на Камми.

Прежде чем она успела погладить его, Тайна взяла его морду маленькими ручками и начала массировать с обеих сторон, что он считал знаком особого внимания.

Прежде чем она успела погладить его, Тайна взяла его морду маленькими ручками и начала массировать с обеих сторон, что он считал знаком особого внимания.

— Посмотри, — прошептала Камми, словно громко произнесенное слово могло порушить чары.

— Вижу.

— Не следовало бы ей хоть немного бояться такой большой собаки?

— Не думаю, что она чего-то боится, — ответил Грейди. — Не думаю… ладно, по-моему, она вообще не знает, что чего-то следует бояться.

— Какая странная идея.

Он нахмурился.

— Да. Пожалуй. Но в этих двоих есть что-то такое… что-то убеждает меня, что они никогда не знали настоящего страха.

— Если это правда, — Камми по-прежнему наблюдала, как Тайна массирует морду Мерлина, — тогда это будет их главным отличием. Всему живому ведом страх.

Оставив подушки в полном беспорядке, Загадочный спрыгнул с дивана и направился к столу Стикли, который Генри смастерил в первые месяцы после возвращения в горы. Изящному столу из орехового дерева с бронзовой фурнитурой и инкрустированному пьютером[20].

Загадочный сел на задние лапы и одним пальцем принялся постукивать по качающейся медной ручке правой дверцы, которая мелодично отзывалась, ударяясь о щиток, к которому крепилась.

Лежа на коленях Камми, Тайна оттолкнула Мерлина и подняла голову, чтобы посмотреть, чем занимается ее спутник.

Загадочный повернулся к ней.

На мгновение их взгляды встретились.

Загадочный переместился к левой дверце, также начал постукивать по качающейся ручке. Вновь повернул голову к Тайне.

Как и прежде, она встретилась с ним взглядом, а потом, после короткого колебания, он отвернулся от стола.

То ли выражением лица, то ли каким-то движением, не уловленным Камми, животные определенно обменялись мнением на предмет стола.

Грейди пришел к тому же выводу.

— И как это понимать?

Загадочный прыгнул к пурпурному зайцу, схватил его зубами, выбежал из гостиной в прихожую, помчался по лестнице, на ходу заставляя игрушку пищать.

Радуясь возможности поиграть, Мерлин устремился в погоню.

Обосновавшись в стенном шкафу спальни, Генри Роврой прислушивался к движению в доме и старался не думать о теле, которое лежало на боку в кровати. Тело-то не настоящее, всего лишь муляж, им же и сделанный из подушек и одеял, придуманная им обманка, не больше и не меньше.

Никто не мог войти в дом, засунуть составляющие муляжа под кровать, скользнуть под одеяло, занять место псевдоспящего. Генри бы услышал и застукал незваного гостя за этим занятием.

Разумеется, «уложив» муляж в постель, он провел полчаса в ванной, вычищая грязь из-под ногтей. Стоял у раковины, спиной к двери, и не мог видеть спальню.

Далее, во время последнего обыска дома он долго стоял перед дверью в подвал, глядя на полоску света под ней, ловя ухом любой звук, доносящийся снизу. С этого места он бы сразу пресек попытки войти в дом через дверь черного хода, но не услышал бы и не увидел незваного гостя, если бы тот вошел через переднюю дверь.

— Нелепо, — прошипел Генри в темноте стенного шкафа, той его половине, где раньше висели вещи Норы.

Его безлицый мучитель был смел, но не безрассуден. Умный человек никогда бы так не подставился, занимая место муляжа.

Только псих мог пойти на такое, псих или тот, кто не боится смерти, потому что…

— Вот этого не надо, — прошептал он сам себе.

Но слова «безлицый мучитель» уже промелькнули в сознании, а потому мысли покатились в этом направлении, как сходящая по склону лавина. Его брат, Джим, стал безлицым, потому что ему выстрелили в лицо, и Джим не боялся смерти, потому что уже умер.

С такой логикой Генри вышибли бы из Гарвардского общества дебатов.

Чтобы отвлечься от этой идиотской версии, Генри попытался представить себе любимую женщину — шеф-повара, распростертую на кровати, с привязанными к четырем стойкам руками-ногами, с особой конструкции зажимами на выступающих частях ее обнаженного тела, с цепью-удавкой на шее.

Он всегда гордился своим богатым воображением. А тут его ждал неприятный сюрприз: он обнаружил, что не может нарисовать в уме желанные сцены садистского секса, не видя перед собой эту женщину.

Конечно же, он не мог нести вахту, поставив рядом включенный телевизор, настроенный на канал «Фут нетуок», рассчитывая, что незваный гость его не заметит.

Если он рассчитывал, что в ближайшие годы его основным развлечением станет женщина из картофельного погреба, имело смысл посадить на цепь не одну женщину, а больше. Чтобы гарантированно избавиться от скуки, ему предстояло соорудить пару дополнительных камер и в каждой держать по женщине.

Продав всех отравляющих жизнь кур или избавившись от этих квохтающих существ каким-то другим способом, он мог бы герметично изолировать курятник и разбить его на несколько камер. И амбар. Стойла для лошадей без труда переоборудовались в камеры, а в большом помещении хватало места для дополнительных камер, если б только у него хватило сил и времени на их строительство.

Генри подумал, как ему будет уютно в доме зимними ночами от осознания того, что в амбаре заточено целое стадо красивых женщин, компанию которым составляет разве что кот. Каждая в спальном мешке, на соломе, со скованными руками и ногами, и ей снится день, когда придет ее очередь встречи с хозяином. Утром он будет приводить (босиком по снегу) выбранную им даму в дом, где она приготовит ему завтрак, а на такое не способна ни одна корова. Потом он поест, а она будет сидеть у стола голая и рассказывать последние сплетни, которые ходят среди девочек. После завтрака он ее использует, дав волю всем своим садистским наклонностям, и, в зависимости от настроения, убьет или отправит обратно в камеру.

В свои тридцать семь лет он чувствовал себя молодым и не жаловался на потенцию, но понимал, что возможности его не безграничны. Вот и подумал, что неплохо бы запастись не только едой и питьем, но и парой тысяч таблеток виагры. Препарат, скорее всего, сохранит свои полезные свойства, если покупать его в вакуумных упаковках по десять штук в каждой и хранить в морозильнике. С ним ничего не будет, если только не случится полный коллапс цивилизации, сопровождаемый прекращением производства и подачи электроэнергии. К счастью, Джим обзавелся работающим на пропане генератором, и полдюжины баллонов со сжиженным газом уже стояли в амбаре. Если добавить баллонов и использовать генератор только для обеспечения работы морозильника с виагрой в теплое время года, он мог долгое время ни в чем себе не отказывать.

Правда, в этот самый момент мертвый Джим мог выводить из строя генератор.

— Да что это со мной? — спросил Генри темноту и тут пожалел об этом, испугавшись, что ему ответит знакомый голос.

Но, разумеется, мертвецы отвечать не могут, вот и Генри не получил ответа на заданный им вопрос. Но сам факт, что изо всех сил подавляемая суеверность дала о себе знать, очень огорчил его.

Ни один мертвец никогда не возвращался к жизни, ни граф Дракула или Иисус Христос, ни Лазарь или легионы каннибалов в фильмах Джорджа Ромеро. Мертвые оставались мертвыми, живым предстояло стать мертвыми в будущем, и само будущее тоже ждал конец, в жаркой смерти Вселенной и превращении времени в ничто. Люди — всего лишь плоть, никакой души после смерти тела не остается, никто не возвращается из мира мертвых, потому что некому возвращаться и неоткуда, и, это главное, человек живет от рождения и до смерти, а потом уходит в никуда, исчезает разом и полностью.

Чтобы не думать о Джиме, Генри, будучи интеллектуалом, решил сосредоточиться на уроках гениев интеллекта, работы которых служили ему путеводной звездой. Он поразмышлял над бессмертным творением Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану», в котором блестяще высмеивались евреи и иудейская вера, пародировались псалмы, Бог низводился до Лорда, а Лорд насмешливо переименовывался в Лауда. «Loud, hear us! — процитировал Генри роман Джойса. — Loud, graciously hear us!»[21] — и рассмеялся. Он сосредоточивался на мудрецах: на Джеймсе Джойсе, Зигмунде Фрейде, Карле Марксе, Марселе Дюшампе, Ральфе Уолдо Эмерсоне, этой Мадонне, которая на самом деле Чикконе, на Бертольте Брехте, Жаке Дерриде, Мишеле Фуко, Питере Сингере, Фридрихе Ницше и многих, многих других, всех таких умных, таких проницательных, таких храбрых. Воспоминания об их произведениях с легкостью отвлекли его от мыслей о Джиме, не просто отвлекли, но привели к тому, что произведения эти, навсегда запечатленные в памяти, слились в монотонный гул, который и усыпил его.

Приснился ему Джим.

Волнения этого вечера, финальные гонки по двум этажам с Загадочным привели к тому, что Мерлину захотелось справить малую нужду. Он проинформировал об этом людей, пристально посмотрев на Грейди. Взгляд этот Грейди называл «предупреждением о потопе».