В хибаре оказалось тепло. Снег в ботинках тут же начал таять. Вождь сидел на скамье в бараньем полушубке и раскуривал трубку с опием. Он приветственно махнул Кате рукой и указал куда-то в темноту. Мы остались стоять в предбаннике. Мужик с дрэдами занялся раскуриванием опия, и я не посмел его тревожить.
Хотя на улице и был день-деньской, в помещении царил знакомый полумрак. Он навевал не самые лучшие воспоминания – обоссанная и обосранная старушка, вонь… Меня передернуло. Дерьмо! Я так и не сумел побороть тот страх, потому как не смог определить его природу. Такое пугает еще больше. Кроме ладана в воздухе носился запах хлорки и заплесневевшего сыра… Откуда здесь мог взяться сыр?
Наконец, раскурив трубку и вобрав в себя пары опия, Вождь взглянул в нашу сторону. Он мотнул головой, мол, проходите, а сам уселся на скамье в позе лотоса, плотнее придвинувшись спиной к русской печи.
Молчание затянулось. Мы втроем сели на тумбы: Тесак перебирал края рукавов свитера, торчащего из-под «пилота»; Прыщ, судя по выражению на лице, мучительно старался выдавить из памяти нужное воспоминание; я вращал головой по сторонам и вглядывался в нечеткие очертания сруба. Вождь, закрыв глаза, задумчиво посасывал трубку. Молчание приобрело зловещую форму. И в этот самый момент он завел разговор чуть надтреснутым голосом, не открывая глаз:
– Да, теперь я четче вижу… Новый Иерусалим… прекраснее и величественнее, чем миллионы Римов и Канстантинополей вместе взятых… Да, демоны вокруг нас… Да, теперь я четче вижу… Они питаются нашими страхами и нашей ложью… Они обвивают меня, они обнимают меня, убаюкивают… Я знаю, если засну, то вечным сном… Да, да-а, я слышу голос откуда-то сверху… Голос, он спокойный, даже внушающий уважение… Он говорит: «Не печалься, ибо не счесть будет дней скорбных. Успокойся и возрадуйся! Ибо если сегодня утром ты проснулся здоровым – ты счастливее, чем один миллион человек, которые не доживут до следующей недели. Ибо если ты никогда не переживал войну, тюремное заключение, пытки или голод – ты счастливее, чем пятьсот миллионов человек в этом мире. И если сегодня ты можешь пойти в церковь без угрозы лишения свободы или жизни и помолиться – ты счастливее, чем три миллиарда несчастных в этом мире. Если в твоем холодильнике есть еда, ты одет, у тебя есть крыша над головой и постель – ты богаче, чем семьдесят пять процентов людей в этом мире. И ежели у тебя есть счет в банке и деньги в кошельке – ты один среди тех восьми процентов обеспеченных людей на земле. Так что не печалься! В этом мире не так уж много плохого! Ибо в каждом вздохе природы ищи умиротворения, ясности и величия».
Вождь, по-прежнему не открывая глаз, погрузился в раздумье. Было слышно, как он бормотал нечто, напоминающее эзотерическое заклинание, вроде «аум-нара-наха-яхама», и мерно, в такт монотонно раскачивался из стороны в сторону. Мое сознание, опьяненное речью, болталось где-то под потолком. А до меня доходил лишь запах сандала, растворенный в миллионе зловоний. Казалось, что здесь даже свет не может противостоять тьме: свет буквально поглощался этим домом, будто абсолютно черным телом, и трансформировался во тьму под призывы человека в бараньем тулупе: «Аум-нара-наха-яхама… Аум-нара-наха-яхама…»
Неожиданно откуда-то сверху мне стали видны течения теплого, липкого воздуха, будто вихри в созвездии Андромеды закручивались вокруг человека с дрэдами. Поразительно, но сверху виделось, словно он управляет потоками с помощью своего «аум-нара-наха-яхама»… Серые полосы, едва различимые в темноте помещения, вливались в его тело через ноздри, уши, затылок и ладони, распростертые на коленях. А тем временем он еще сильнее стал раскачиваться на своей скамье. Потоки завертелись с неуправляемой скоростью, и вот уже стали опутывать нас…
Но так же внезапно, как все началось, так же в момент все и закончилось. Я возвратился в свое тело, а передо мною сидел со слегка затуманенным взором Вождь. Лишь в воздухе повисла нутряная, тяжелая басовитая нотка. И только тут я сообразил – за время транса он не открыл ни разу рта!
– Я много думал о том, куда мы катимся и сколь долго будем еще туда катиться. Я устал от того, что вижу вокруг себя, потому как это стало происходить и с моими близкими. Я устал от боли, горя, нищеты и унижения. Я более не смотрю на красивых девушек, машины и дома с восхищением или завистью. Мне стало все равно. Я вижу лишь лица, похожие на рыла; руки – на лапы; а ноги – на копыта. Я заглядываю в разум этим людям и ясно вижу, что он скорее похож на хрупкую слизистую оболочку, чем на существующее в гармонии с внутренним и внешним мирами создание рук Господних. Мне стало все равно, и это пугает меня больше всего… Даже больше смерти.
Вождь умолк. Его глаза стали ясными, как день, а взор – острым, как нож.
– Я ненавижу себя и одновременно слишком люблю жизнь, чтобы покончить с собой. Поймите! Я устал видеть страх и боль на лицах близких. С меня хватит!
Нота безразличной ненависти мелькнула предо мною. Но тут же утихла. Прислонившись к печи спиной в полушубке, со сложенными на скамейке «по-турецки» ногами, слегка откинув назад голову, сидел прежний Вождь. Его сердце охладело, но разум работал на предельных оборотах.
– Пройдитесь по улицам Петербурга. Пройдитесь… Замечали ли вы где-нибудь жилые первые этажи? Нет, все сдано в аренду! Вы думаете, эти помещения арендуют наши горожане? Нет, их занимают черножопые. Не имеет смысла говорить о национализме, если его нет и в помине. Да, есть некоторые оголтелые банды, травящие себя идеологической чумой! Но всем остальным заправляют деньги. Деньги вылепляют из детей «способных к жизни мужчин и женщин». Но это лишь на первый взгляд. Даже при поверхностном взгляде видно – деньги делают человека рабом. Рабом страхов. Рабом механизма, называющегося Системой. Система поглощает и уже не отпускает тебя до самой смерти. Выход?.. Вы ищете выход из этого дерьма? На самом деле выхода нет, и оправданий прожитой впустую жизни можно придумать достаточно, даже для того, чтобы убедить самого себя. И тогда вроде бы и солнце светит ярче с неба, и мир улыбается тебе. Но реальность настигает и убивает все надежды – ты просто еще один винтик в бесконечном механизме!
Вождь перевел на стену тяжелый взгляд. Глубоко вобрал воздух в легкие.
– Я ненавижу себя! Я вижу, но не дальше своего носа. Я смотрю, но не смею вмешаться. Рынок захватывают корпорации, мировые бренды, ебаные кампании франчайзинговой сети, конгломераты… Малый бизнес поглощается чиновничеством. Дерьмо льется на нас и сверху, и снизу. Государство никого не защищает, все отдано на самотек. Социальная политика на нуле. А если президент хочет построить империю, то неужели он не знает, с чего она начинается? Неужели ему никто не подскажет, что империя начинается с низов, с простого народа, который он собственноручно приговорил к голодной смерти. Мы обязаны будем заплатить за дешевую рабочую силу. Думаете, вы сможете через несколько лет спокойно пройтись по улицам где-нибудь в районе проспекта Просвещения? Я почти уже вижу, как по улицам Питера через пару десятилетий будут ходить одни нигеры или таджики. А Васильевский переименуют в «Чайна Таун»! Вы не верите мне? Вглядитесь в лица прохожих. И проснитесь от летаргического сна! Наступает новое время – эпоха гребаной глобализации. Эпоха, которая устанавливает свои правила. И если ты им не следуешь, тогда пошел на хуй из Игры! Памперсы продавщицам супермаркетов – чтобы зазря не вставали с рабочего места и ссались, словно маленькие дети, под себя! К этому мы стремимся, этого ли мы хотим? Хотим ли мы рационализировать все по максимуму?.. И национализм здесь ни при чем, всем владеют деньги. В первую очередь умами. Мы больше не следуем первоначальному предназначению! Душа стала не чем иным, как промокашкой – во что обмакнут, то и впитывает… Я ненавижу себя за слабость и страх. Вы спрашиваете – где выход? Смириться с этим и жить! Перестать бороться…
– Это не для нас! – резко оборвал Тесак Вождя. – Вы накурились и толкаете всякую хуйню. Но этому не бывать!
В воздухе повисли натянутые, как струна, слова Тесака. Я не собирался вмешиваться, я сидел и изучал какое-то новое чувство, возникшее во мне вместе со словами Вождя. Раздался тяжелый с хрипотцой смех – смех, который словно говорит тебе: «Ты ничто, и ничего-то ты не знаешь! Сиди и помалкивай!» Я наблюдал, как Тесак пробует поиграть желваками, но Вождь не придал этому должного внимания.
– Так ты думаешь, что умнее сорока четырех миллионов людишек в нашей стране? Ты думаешь, что ты избран из этих двадцати пяти процентов, живущих в нищете, чтобы воспротивиться Системе?! Пойти против нее? Ты даже не представляешь, что ожидает таких, как ты! В лучшем случае тихая жизнь этих процентов. В другом – уход в небытие. Ex nihilo nihil fit.[7]
Все смолкло. Вождь еще раз вобрал в себя опиумного дыма и тут же выпустил его через ноздри. На этом страшном лице расплылась блаженная улыбка.
Все смолкло. Вождь еще раз вобрал в себя опиумного дыма и тут же выпустил его через ноздри. На этом страшном лице расплылась блаженная улыбка.
– А насчет наркоты ты не переживай! У вас, конечно, другое отношение к дьявольскому изобретению. Вы же поколение ТРЭШ! Все очень легко объясняется – человек, регулярно закидывающийся, затмевает свой разум. А вам он еще понадобится! Чтобы действовать против Системы. Становясь торчками, вы обрекаете свои души на служение дьяволу. Но вы никому не собираетесь служить!
И тут Вождь скинул свой полушубок и одним точным захватом придвинул лицо Тесака к своему. Он говорил сдавленно, словно змея:
– Послушай меня, мальчик! Я видел много того, о чем ты даже и представления не имеешь! Может быть, я и проиграл войну Системе, но пару сражений были все-таки за мной! А теперь слушай и внимай! Если ты прожил тысячи лет закабаленным, неужели следующее поколение сможет освободиться от тяжелых оков рабства? Если твой сосед по коммуналке, когда напьется, начинает бегать по комнатам с топором, а вызванные в сотый раз красноперые разводят руками; если каждый день за твоими стенами ебутся десятки пьянчуг, а потом дебоширят до утра и мешают твоей пятилетней дочке спать, то станешь ли ты бороться против Системы, когда выматываешься и на смене, и дома полностью?! Разве ты сможешь пойти против Системы, если твоей семье угрожают похищением и продажей в рабство? А, скажи мне?! И если ты один из тех, кого именуют низшим классом общества с доходом менее шестидесяти долларов в месяц, семьсот двадцать долларов в год, сможешь ли ты восстать против толстозадых представителей индустрии рыночной экономики, ездящих на машинах по сто, двести тысяч долларов, отращивающих своих сынков на государственных харчах и потакающих их капризам, когда твоя семья экономит на всем, чтобы хоть как-то прокормиться, а ты мертвецки усталым каждый день возвращаешься за полночь?! Останутся ли у тебя силы на гнев? Святой гнев!.. Я тебе отвечу на все свои вопросы просто – нет!
Вождь отпустил шею Тесака и устало откинулся на печь. Длиннющие дрэды скрыли его лицо.
В этот момент вошла Катя. Мне на секунду показалось, что пуховик стал гораздо свободнее облегать ее тело.
– Ну, мальчики, хорошо ли вы себя вели? – с этими словами она поцеловала Вождя и, взяв за руку Тесака, потащила нас всех к выходу.
31.01.03, снаружи
Морозный воздух ударил в ноздри, и весь дурманящий запах выветрился из головы. Но осталось лишь одно чувство, и, кажется, я в силах его определить. Это чувство укора. Укора со стороны Вождя и его паствы. Укора за бездеятельность. За слабость и уныние. За малодушие. За все, что делает нас такими, а их – другими. Я чувствовал, что не сумел использовать по назначению данный Господом шанс. Я – прожигатель жизни. Я потратил слишком много времени и сил впустую… Но одновременно с укором пришла уверенность, что еще не все потеряно. «Действуй!» – говорил внутренний голос. И напряженность последних месяцев вылилась в прямой поток мысли. Теперь я знаю, что надо делать. И это одновременно и ужасает, и притягивает.
ПАДЕНИЕ
17.02.03, понедельник, деревня Николаевская, 8 утра
Сказать и сделать, две большущие разницы. Это на сто пудов! Но отступать я не привык (не знаю, как вы) и иду до конца. Иначе нельзя. Иначе просто ничего не получится!
На часах восемь.
Мы, то есть я, Тесак и дрожащий, как осиновый лист, Прыщ, стояли на обочине деревенской улицы. У меня за спиной сумка «Adibas». Я решил проверить, как уложилась вся необходимая информация в башках моих друганов.
– Итак, я стучусь, мне открывают…
– Я врываюсь внутрь и пытаюсь обезвредить максимальное число народу, – продолжал Тесак мой план.
– Я заскакиваю следом, и мы вместе вяжем всех в доме…
Наступило молчание. Дерьмовое молчание! Говорить должен Прыщ. По лицу видно, как он тужится вспомнить хоть что-то из оговоренного заранее плана, но его тупая башка сплошь забита дерьмовым страхом. Никто не спорит – и я боюсь! Но надо же думать и о деле:
– Прыщ! Слей с башки говно, а иначе это сделаю я! Где ты должен находиться?!
– Эта… ну… за воротами…
– Что ты должен делать?
– Стоять… на стреме…. с рацией, – выдавил он и облегченно выдохнул.
– Отлично! Просто заебись! Пошли! – скомандовал я, и мы гуськом в темноте выдвинулись на позицию.
Сначала, миновав гребаный перекресток, я двинул неспешно по асфальту в сторону решетчатого двухметрового забора. Мы шли по обочине. Я старался не обращать внимание на обгоняющие нас «лексусы», «мерсюки» и тому подобную сволочную массу. Мне сейчас все похуй – сердце бешено колотится о ребра грудной клетки, я сглатываю громадный комок, застрявший в горле. Еще пару шагов и…
Я дал команду остановиться, снял с плеч сумку и достал из нее поочередно: три шерстяные маски-шапки, две короткодиапазонные рации «Дженерал электрик» и, наконец, три качественных муляжа боевого оружия. Масками Тесак затарился в «Сплаве», рации я прикупил в гатчинской комиссионке, ну а Прыщ спиздил со своей военной кафедры три муляжа – один под Макар, два других под ТТ. Нас освещали лишь немногочисленные фонарные столбы да фары проезжающих машин: «лексусы», «мерсюки»…
Я сунул рацию Прыщу, сам включил свою и настроил на оговоренный заранее канал – десятый.
– Прыщ, проверка! – а он тупо переводит взгляд с рации на меня, с меня на Тесака, с Тесака на рацию. Глаза его охуенно округлились. – Ебаны в рот, Прыщ, проснись, мудак ты эдакий! Проверь свою гребаную рацию!
Я старался не шуметь и цедил сквозь зубы:
– Десятый! Видишь, жопа! – я тыкаю пальцем в красные полосочки на экране. Прыщ медленно опускает взор и кивает.
– Готов? – это я уже к Тесаку. Он твердо, поигрывая желваками, кивает. Я поворачиваюсь в сторону калитки и… проваливаюсь по колено в грязный снег. Выбираясь, я слышу шепот Прыща:
– А если она вам не откроет?
– Слушай, мудила, хорош разводить здесь блядский пиздежь! Ты чего, баба, что ли?!
Мой презрительный тон несколько вразумил нашего Прыща. Калитка с визгливым скрипом отворилась. Такой звук тихим морозным утром особенно неприятен. На небе гасли последние звезды, на Востоке край окрасился легким румянцем. Запирая калитку, я смотрел в глаза Прыщу. В какой-то степени наша жизнь на короткий период будет в руках у этого мудака, оставшегося на стреме. Не сбежит ли? Ладно, лишь бы вовремя предупредил!
Свет горит только на кухне. Я осторожно ступаю по занесенным снегом ступенькам и подхожу вплотную к двери. Тесак встает напротив, как раз подле входа. Я оборачиваюсь – Прыщ уже успел заныкаться. Хорошо, что глазка у них нет! Тесачина напяливает маску; я чуть откатываю край своей, чтобы удобнее было говорить. Я звоню…
17.02.03, непрошеные гости
– Кто там? – раздался хриплый женский голос.
– Это Миша и Антон. К вашему блондину!
Тесак приготовился сунуть ногу в приоткрывшуюся дверь. Но этого не понадобилось – с призывом: «Заходите, мальчики! Он еще спит», – мамаша белобрысого открыла дверь (8:10) так широко, что я едва успел схватиться за дверной косяк. Тесак втолкнул тетку внутрь и как-то уж очень слегка треснул по морде. Пока я закрывал дверь на бесконечные засовы и щеколды, она барахталась на полу и пыталась встать. Кровь из разбитого носа заливала ей все лицо. Я решил помочь ей, чтобы увести вглубь дома.
– Сука! Только пикни, прострелю насквозь твои сраные мозги! – прошипел я ей.
Она якобы соглашается, кивая головой, и с моей помощью старается подняться. Кровь потекла на новый турецкий халат.
И вдруг… Такого резкого движения от женщины я не ожидал! Она рванула назад мою руку и завернула мне за спину. Я старался не орать, просто в полнейшей беспомощности крутился вслед за ней, пытаясь высвободить руку. Она же, не будь дурой, заорала на весь дом: «Боря! Вставай! Убивают! – и потом еще: – Пожар! Пожар!»
Хитрая, стерва! Впилась своими гребаными когтями в руку и не отпускала. Кровь теперь потекла и из меня. Я пытался освободиться, но она крепко держала мою бедную левую руку. Мы крутились на одном месте. Она орала, я пыхтел от беспомощности, а Тесак будто в воду канул. Блядь! Так прошло минуты две.
Наконец, сделав пируэт, я выдернул руку из захвата и треснул мать в подбородок тыльной стороной ладони. Она повалилась и с тяжелым вздохом отрубилась.
А наверху в это время тоже кто-то кого-то метелил. Я почуял неладное и поднялся по лестнице. И тут же на меня вылетел белобрысый. Я только успел выставить перед собой руку с тяжелым муляжом. Этот мудила просто налетел на кулак и… прямо как ебаный заяц – шмяк на ступеньки. Тры-ды-ды-ды – это он их все пересчитал своей белобрысой башкой, так, что немудрено и отрубиться. До чего я люблю удары на противоходе!
Ту т же появился Тесак, ухмыляясь разбитыми губами. Я еще подумал, что никогда не видел своего друга таким покалеченным.