Вот в чем сущность подлинного чувства человеческого братства — это братство на основе ценностей. Это единственная подлинная форма единения людей — и достичь ее можно лишь с помощью ценностей.
В прессе практически нельзя было найти высказываний по поводу сути реакции общества на полет «Аполлона-11»; те комментарии, которые были, оказались преимущественно поверхностными, формальными, в основном касающимися статистики. Был краткий всплеск глупостей по поводу «единства», где оно было представлено как таинственный беспричинный эмоциональный инстинкт, наряду с предложениями направить это единство на такие вдохновляющие цели, как искоренение бедности, борьба с загрязнением атмосферы, с разрушением природных ландшафтов и даже с городским транспортом. Потом об этом забыли, как и обо всей истории с «Аполлоном-11».
Один из парадоксов нашего времени — то, что интеллектуалы, политики и все те голоса, которые забивают, подобно астматическому кашлю, горло средств массовой коммуникации, никогда еще не провозглашали так восторженно и громко свою преданность делу общественного благосостояния и никогда еще не были настолько безразличны к людям. Совершенно очевидно, что причина этого — в том, что коллективистские лозунги служат тем, кто стремится не следовать за народом, а управлять им. Но есть, однако, и более глубинная причина: самая глубокая пропасть в этой стране разделяет не богатых и бедных, а народ и интеллектуалов. С точки зрения последних, американский народ преимущественно аполлонийский, а интеллектуалы — дионисийцы.
Это значит: народ — это ориентированные на реальность, здравый смысл и технологию люди (интеллектуалы зовут их «материалистами» и «средним классом»), интеллектуалы же — люди, ориентированные на эмоции, в панике ищущие убежища от реальности, с которой они не в силах справиться, и от технологической цивилизации, которая не обращает внимания на их чувства.
Полет «Аполлона-11» сделал все это явным. За редкими исключениями, интеллектуалы восприняли его триумф в штыки. Двухстраничный обзор их ответной реакции, помещенный в The New York Times 21 июля, практически полностью состоял из пренебрежительных и обвинительных заявлений. Предметом обвинений была технология, а возмущение у них вызвал ее успех и его источник: разум. То же самое отношение — за редким исключением — продемонстрировали и популярные журналисты, являющиеся не создателями, а продуктами и флюгерами преобладающих интеллектуальных тенденций.
Достойным упоминания исключением стал Уолтер Кронкайт из CBS. А вот Эрик Сиварейд из той же CBS оказался типичным представителем указанной тенденции. 15 июля, накануне приземления, он вел репортаж с мыса Кеннеди; позже его комментарии были напечатаны в Variety (23 июля 1969 года).
«В Вашингтоне и повсюду, — сказал он, — ведутся разговоры о будущих полетах, их числе, стоимости и выгодах, как будто успех “Аполлона-11” уже доказан. Мы — народ, который ненавидит проигрывать. Это не по-американски. Можно почти наверняка предположить, что неудача “Аполлона-11” заставила бы не свернуть космическую программу, а продолжать ее с новой энергией».
Посмотрите, пожалуйста, на эти два предложения: «Мы — народ, который ненавидит проигрывать. Это не по-американски». (В контексте всего остального, это было высказано не в качестве комплимента, коим, по сути является; автор вкладывал в свои слова сарказм.) А кто не ненавидит проигрывать? Может ли это кому-то нравиться? Есть ли на Земле такой народ, который не ненавидит это? Естественно, можно было бы сказать, что проигрывать — это не по-британски, не по-французски или не по-китайски. Я могу вспомнить лишь один народ, к кому это не относится: нельзя сказать, что проигрывать — это не по-русски (в смысле более глубоком, чем политический).
Но господин Сиварейд на самом деле говорил не о проигрыше. Он высмеивал американское поклонение успеху. Действительно, нет другой нации, столь же успешной в целом, как американцы, и это — величайшее преимущество Америки. Но успех никогда не бывает мгновенным; пассивное подчинение нетипично для американцев, они редко сдаются. Господин Сиварейд издевался над этой установкой на успех, над принципом «пытаться и пытаться снова и снова».
Далее он сказал, что в случае успеха «Аполлона-11»:
«вес этих огромных денежных сумм, распределяемый на околоземное пространство, саму земную твердь и живущих на ней людей, будет постоянно возрастать».
Далее он рассмотрел взгляды тех, кто верит:
«в то, что эта авантюра, какой бы величественной ее ни представляли, на самом деле — очередная попытка бегства; в то, что человек, ее осуществляющий, снова пытается убежать от себя и своих реальных нужд; в то, что мы достигли светлой стороны Луны и одновременно — темной стороны себя… Мы знаем, что скоро человеческому раз уму будет больше известно о строении Луны, чем о строении собственного мозга… [и] о том, почему люди делают то, что они делают».
Последнее верно, и кому-то может показаться, что отсюда неизбежно следует, что человек должен использовать свой мозг для изучения человеческой природы теми же самыми рациональными методами, которыми он так успешно изучает неживую материю. Однако господин Сиварейд так не считает; он приходит к другому выводу:
«Возможно, божественная искра в человеке заставит его сгореть в пламени, что большой мозг окажется нашей смертельной ошибкой, как большое тело для динозавров; что металлическая табличка, которую Армстронг и Олдрин должны оставить на Луне, станет эпитафией человека».
20 июля, пока «Аполлон-11» подлетал к Луне, а мир затих в ожидании, господин Сиварейд заявил следующее: неважно, насколько значимо это событие, на самом деле мало что изменилось, «люди все так же надевают штаны, просовывая в штанины ноги по очереди, все так же ссорятся с женами» и так далее. Что ж, каждый выступает согласно своей собственной иерархии ценностей и значимости событий.
В тот же самый день Дэвид Бринкли с NBC заметил, что, так как человек теперь может видеть и слышать все в прямом эфире по телевидению, воспринимая происходящее непосредственно своими органами чувств (что он подчеркнул), комментаторы больше ни к чему. Это подразумевает, что воспринятые события каким-то образом автоматически снабжают человека и подходящими концептуальными выводами. Но правда состоит в том, что чем больше человек воспринимает, тем больше он нуждается в помощи комментаторов, но именно таких, которые способны дать концептуальный анализ.
Если верить письму от одного из моих канадских почитателей, американские телекомментаторы, освещавшие полет «Аполлона-11», были гораздо мягче канадских.
«Мы выслушивали отвратительные выступления “экспертов”, которые пренебрежительно называли этот проект “всего лишь технологической ловкостью глупой, напыщенной пылинки, затерянной в космосе”… Также они переживали за то, как “раздуется американское эго”, если полет будет успешным. Один из них высказывался так, что создавалось впечатление, будто они вздохнут с облегчением, если миссия провалится!»
Какой подлинный мотив стоит за таким отношением — непризнанный, подсознательный мотив? Интеллигентный американский журналист, Гарри Ризонер с CBS, непреднамеренно раскрыл его; мне кажется, он даже не понял всей важности своего собственного заявления. В то время раздавалось множество голосов тех, кто считал, что успех «Аполлона-11» разрушит поэтическо-романтический ореол Луны, ее таинственную притягательность, ее влияние на влюбленных и на человеческое воображение. Гарри Ризонер подвел этому итог, сказав просто, тихо и слегка грустно, что, если обнаружится, что Луна состоит из зеленого сыра, это будет удар по науке; но если нет, то это будет ударом по «тем из нас, чья жизнь не так хорошо организована».
В этом-то и есть весь старый секрет: для некоторых людей демонстрация достижений — это упрек, напоминание о том, что их собственная жизнь иррациональна и что не существует лазейки, спасения от разума и реальности. Их возмущение — это загнанное в угол и скалящее оттуда зубы дионисийство.
Заявление Гарри Ризонера предполагает, что только передовые отряды дионисийской армии состоят из диких, буйных иррационалистов, открыто проповедующих свою ненависть к разуму, брызжа вином и кровью. Основные силы этой армии, ее массовые последователи, состоят из тихих маленьких душонок, которые никогда не совершали никаких серьезных преступлений против разума, которые просто время от времени тайком потакают своим пустячным иррациональным желаниям, а в открытую ищут «баланса сил», компромисса между прихотями и реальностью. Но разум абсолютен: чтобы предать его, не нужно танцевать голым на улице с виноградным венком на голове. Предательство совершается, когда кто-то просто тихо ускользает через черный ход. А потом в один прекрасный день он обнаруживает, что не способен понять, почему научные открытия, помогающие продлить человеческую жизнь, вызывают у других людей восторг и почему обнаженные танцоры топчут его ногами.
Таковы последователи Диониса. Но кто руководит ими? Это не всегда совершенно очевидно или сразу понятно. Например, величайший дионисиец в истории был жалким мелким «обывателем», который никогда не пил и не курил марихуану и каждый день совершал прогулку с такой точной, монотонной регулярностью, что городские жители проверяли по нему часы; его звали Иммануил Кант.
Кант был первым хиппи в истории.
Но генералиссимусу такого типа необходимы лейтенанты и унтер-офицеры: Аполлона нельзя победить одними рядовыми, которые представляют собой лишь продукт убеждения и руководства своих командиров. И простые рядовые не могут вывести дионисийские отряды в мир из зоопарков, кофеен и колледжей, где они размножаются и растут. Для этого нужны фигуры более выдающиеся, способные прикрыть половину лица, обращенную к миру, аполлонийской полумаской, таким образом убеждая доверчивых в том, что «компромисс» возможен.
Это приводит нас к одному из кантовских унтер-офицеров (он — не единственный, но весьма типичен), человеку, который играет роль приводного ремня для Диониса и Вудстока: это Чарльз Линдберг.
42 года назад Линдберг был героем. Его великое свершение — одиночный перелет через Атлантику — требовало выдающихся качеств, в том числе и рационального мышления. В качестве мрачной демонстрации природы человеческой воли — и того факта, что ни рациональность, ни любое другое качество не является автоматически постоянным, — я предлагаю как свидетельство письмо Линдберга, посвященное предстоящему полету «Аполлона-11», которое было опубликовано в журнале Life 4 июля 1969 года . По этому письму видно, что осталось от человека, когда-то бывшего героем.
Господин Линдберг признается в том, что он не знает всех мотивов, которые побудили его перелететь через Атлантику (что не доказывает ничего, кроме неспособности к внутреннему анализу).
«Но я могу сказать со всей определенностью, что они происходили больше из интуиции, чем из рациональности, и что любовь к полетам перевешивала практические цели — несмотря на то, что последние часто были важными».
Обратите внимание на то, что выбор и любовь к профессии здесь представляются как не имеющие связи с рациональностью или с практическими целями, какими бы они ни были.
«Потом, когда искусство полета стало наукой, я обнаружил, что мой интерес к самолетам падает. Разумом я приветствовал преимущества, которые давали автоматические стартеры, закрытые кабины, радио и автопилоты. Но интуитивно я чувствовал к ним отвращение, потому что они нарушали баланс между интеллектом и чувствами, который делал мою профессию таким источником радости».
Из такого рода заявления можно многое понять о характере «интуиции» господина Линдберга и о мотивах, которые он считает такими таинственными. Но я предоставлю ему возможность высказаться самому, а вам — сделать собственные выводы.
«И поэтому, как интуиция привела меня когда-то в авиацию, теперь она вернула меня обратно к созерцанию жизни».
Он не говорит о том, какие методы он собирался использовать в этом созерцании, если он отказывается от разума.
«Я обнаружил, что механика жизни не так интересна, как таинственные качества, которые она отражает. Придя к таким выводам, я начал изучать сверхчувственные феномены и в 1937 году полетел в Индию в надежде овладеть практиками йогов».
Через несколько лет он предпринял экспедиции в дикие районы Африки, Евразии и Американского континента, где нашел новые перспективы, «которые внушили моему телу и моему мозгу тот факт, что космический план жизни проявляется скорее в инстинктах, чем в интеллекте».
Присутствие при запуске «Аполлона-8» произвело на него огромное впечатление.
«Разговаривая с астронавтами и инженерами, я ощутил почти непреодолимое желание вновь оказаться в сфере астронавтики — с ее научными комиссиями, лабораториями, предприятиями и подземными бункерами управления — и, может быть, даже самому полететь в космос. Но я знал, что не вернусь, несмотря на бесконечные возможности для изобретений, исследований и приключений.
Почему же нет? Десятилетия, проведенные в контакте с наукой и созданными ею транспортными средствами подтолкнули мои мысли и чувства к областям, находящимся за пределами их досягаемости. Сейчас я воспринимаю научные достижения не как цель, а как путь — путь, ведущий к тайне и исчезающий в ней».
Зачем нужно выносить свои мотивы за пределы власти рассудка? Это позволяет считать удовлетворительными объяснения такого рода, а подобные эпистемологические доводы — не требующими дальнейшего подтверждения.
Из не имеющих отношения к делу абзацев, следующих далее, можно уяснить лишь то, что господин Линдберг винит науку в том, что она не дает нам всезнания и всесилия.
«Научное знание гласит, что космические аппараты никогда не смогут достичь скорости света, поэтому срок жизни человека позволит ему проникнуть в космос лишь на ничтожные расстояния; следовательно, масштабы Вселенной заставят нас ограничить наши физические исследования планетами, обращающимися вокруг Солнца… получается, что научно установленные принципы вынуждают [человека] оставаться в пределах территории системы незначительной звезды, вокруг которой он вращается. Мы ограничены недостатком времени, как когда-то были ограничены недостатком воздуха».
Но, размышляет он, возможно, мы сможем когда-нибудь найти и приоткрыть проход в следующую эру,
«ту, которая сменит эру науки, как в свое время эра науки сменила эру религиозных суеверий? Следуя путями науки, мы все время сталкиваемся с тайнами, которые не принадлежат к сфере научного познания. Я думаю, на этих пока смутно предвосхищаемых дорогах лежат великие приключения будущего: в путешествиях, представить которые не в состоянии рациональное мышление человека XX века, — за пределы Солнечной системы, через далекие галактики, может быть, через области, нетронутые пространством и временем».
Если все это кажется вам бессмысленным, проблема в вашем «рациональном мышлении человека XX века». Господин Линдберг ратует за другие методы познания.
«Нам известно, что десятки тысяч лет назад человек освободился как от опасностей, так и от защиты инстинктивного естественного отбора, и его интеллектуальная деятельность стала настолько мощной, что вернуться обратно стало совершенно невозможно… Мы должны искать способы дополнения нашего деспотичного разума бесчисленными, тончайшими и пока почти неизвестными для нас элементами, которые формируют как физическое тело человека, так и те неосязаемые качества, с помощью которых мы сможем идти дальше».
Далее ни к селу ни к городу автор разражается хвалебной песнью в адрес «дикости» — не «природы», а именно «дикости». В этой самой «дикости», которую господин Линдберг противопоставляет технологическому прогрессу и цивилизации, он обрел «направление… понимание ценностей… и пути к спасению человечества».
Чтобы помочь вам со всем этим разобраться, я могу лишь процитировать слова Эллсворта Тухи из «Источника»: «Не утруждайтесь изучением глупости, спросите у себя, лишь зачем она нужна». Господин Линдберг придумал все это ради следующего:
«Если бы мы смогли соединить наши научные знания с мудростью дикости, если бы мы могли питать цивилизацию через корни первобытности, человеческие возможности стали бы неограниченны… он смог бы слиться с чудесным, для которого не придумано лучшего имени, чем “Бог”. И в этом слиянии, — как мы давно ощущаем интуитивно, но пока лишь очень смутно можем воспринять рассудком, — опыт сможет путешествовать, выйдя за пределы земного существования.
Поймем ли мы тогда, что жизнь — это лишь одна из стадий (хотя и необходимая) космической эволюции, в ходе которой наше развивающееся сознание начинает сознавать? Обнаружим ли мы, что только без космических кораблей сможем достичь далеких галактик; что только без циклотронов сможем познать строение атомов? (Курсив автора.) Чтобы выйти за пределы фантастических достижений нашей эпохи, чувственное восприятие должно быть дополнено сверхчувственным, и, подозреваю, окажется, что эти два свойства — разные стороны одного и того же».
Чего стоят жалкие мелкие компромиссы, которые стараются найти сегодняшние политики, по сравнению с поиском компромисса такого рода?!
Я говорила в «Атланте» о том, что мистицизм — это античеловечная, антиразумная, антижизненная установка. Я получала яростные протесты от мистиков, которые пытались убедить меня в том, что это не так. Обратите внимание, что господин Линдберг рассматривает жизнь, космические корабли и циклотроны как в равной мере необязательные средства, что он говорит об «опыте», который путешествует, «за пределами реального существования», и что его интуиция обещает ему достижения высшие, чем те, которые доступны адвокатам жизни, разума и цивилизации.