Но самое мерзкое в культурном отношении и самое главное в статье Time состоит в том, что жертвы все это терпят, что выступления в защиту дикой природы и астрологии не встречают никакого заметного протеста. Это свидетельствует об уровне современного презрения к интеллекту. Это демонстрация несостоятельности левых и пустоты культуры, в которой уважение к разуму было уничтожено поколениями кантианско-прагматистского философствования.
Новая линия поведения левых — гротескная карикатура на старую и, как многие карикатуры, многое открывает. Ненависть к разуму ведет к страху перед реальностью; поскольку страх всегда был самой яркой стимулирующей эмоцией для левых, именно его они чаще всего используют как основной психологический инструмент пропаганды, будучи уверены в том, что он имеет такую же абсолютную власть над сознанием всех прочих, как и над их собственным.
Поставив себе конечной целью уничтожение капитализма, они вначале пытались возбудить в обществе экономический страх — распространяя идею о том, что капитализм ведет к общему обнищанию и концентрации богатства в руках все меньшего и меньшего числа людей. В Европе эта стратегия имела определенный успех, но для США оказалась неудачной, так как здесь слишком очевидны факты, свидетельствующие об обратном.
Следующей попыткой левых была ставка на страх перед атомной бомбой, сопровождаемая предположением, что мы должны сдаться без боя коммунистам, чтобы предотвратить уничтожение всего живого. Помните лозунг: «Лучше быть красным, чем мертвым»? Однако и это не прошло.
Если кроме утверждений, подобных таким, как «Капитализм приведет вас в работный дом» и «Капитализм приведет вас к войне», у новых левых не остается ничего лучше, чем «Капитализм разрушит красоту вашей сельской местности», то любой может справедливо заключить, что как интеллектуальная сила коллективизм себя изжил.
Но возможно, у левых еще есть шанс добиться успеха — по умолчанию. Общество не может долгое время существовать в интеллектуальном вакууме. Наша культура достигла такой стадии, когда любой может оказаться лидером, главное, чтобы его идеи были достаточно иррациональны. В культурном вакууме возникают свои любители ловить рыбку в мутной воде — и при таких условиях побеждает тот, кто лучше всех мутит воду.
В статье «Выгодное дело: студенческие волнения» (глава 1), посвященной студенческому бунту в Беркли, я писала: «Для пестрой левацкой верхушки студенческие беспорядки — это пробный шар, своего рода измерение культурной температуры общества. Это проверка пределов, до которых они могут безнаказанно дойти, и сил противника, с которыми им придется столкнуться». Также я говорила о том, что основная идеологическая цель лидеров беспорядков состояла в том, чтобы «подготовить страну к признанию силы как метода разрешения политических противоречий».
Обратите внимание на распространение насилия, случившееся за прошедшее с того момента время, и на соглашательское, извиняющее и поддерживающее отношение к насилию со стороны публичных деятелей сегодня.
Статьи, подобные пророчеству Time, — пробный шар того же рода, что и все хулиганские методы новых левых: это часть проверки, направленной на выяснение того, насколько далеко зашло уничтожение разума.
Я спрашивала у моей знакомой, интеллигентной молодой девушки, как студенты колледжей могут читать без возмущения подобные статьи. «Да они их не читают, — ответила она. — Они не читают ничего, кроме новостей. Как правило, они пролистывают редакционные статьи, только мельком оценивая их содержание». То же самое, естественно, можно сказать и про бизнесменов.
И как раз в этом кроется основная опасность статей подобного рода: не в том, что читатель будет с ними согласен — на это никто не рассчитывает, — а в том, что его безразличие к идеям, интеллектуальным проблемам и прогнозам на будущее будет подкреплено, усилено и в конце концов превращено в умственную атрофию.
Если бы Эллсворт Тухи выступал сегодня, он бы мог сказать Питеру Китингу: «Пусть себе приходят и уходят. Те, кто верит в астрологию, будут нашей паствой: никто, кроме нас, не защитит их с их чувством вины и слабостью. Те, кто не верит, будут испытывать такое отвращение, презрение и разочарование, что все равно отступятся от сферы идей и разума. Интеллектуальный паралич, Питер. Неважно, чем он вызван — наркотиками, горьким скептицизмом или невыносимым отвращением, главное, чтобы они перестали думать и сдавались, сдавались, сдавались…»
Если бизнесмены готовы игнорировать заявления новых левых и служить дойными коровами для наглых, любящих природу отморозков, значит, они заслужили то, что получат.
Но молодежь этого не заслуживает — по крайней мере те из молодых людей, кто задыхается в сегодняшней атмосфере и слепо тянется хоть к какому-то проблеску разумности. Именно они должны бороться за свою хрупкую твердыню разума, которая сегодня подвергается систематическому подрыву.
Первый шаг в этой схватке — понять, что их враг — это не писклявые марионетки-хиппи, а те умеренные и уважаемые граждане, которые мягко внушают им в школьных кабинетах, что слова, идеи и философия не имеют значения и что Аттила вовсе не это имел в виду.
Февраль 1970 г.
8. Для журнала[7]
Айн РэндНовые левые не стремятся устроить революцию, несмотря на то что об этом объявляют их пресс-агенты. Они стремятся устроить путч. Революция — это конечный результат длинного философского пути и выражение огромного недовольства народа; путч — это захват власти меньшинством. Целью революции всегда бывает свержение тирании; целью путча — ее установление.
Тирания — это любая политическая система (абсолютная монархия, фашизм или коммунизм), не признающая права личности (которые обязательно включают права собственности). Свержение существующего строя насильственным путем оправданно только в том случае, если это свержение тирании: это акт самозащиты против того, кто правит с помощью насилия. К примеру, американская революция. Применение силы не для защиты, а для нарушения прав личности не может иметь никакого морального оправдания; это уже не революция, а бандитские разборки.
Во главе революции не могут стоять трясущиеся и подвывающие наркоманы, гордящиеся своей иррациональностью, не имеющие никакой программы, но при этом намеревающиеся управлять двухсотмиллионной нацией и проводящие время, изобретая поводы для обиды, потому что не могут воспользоваться ни одним настоящим источником народного недовольства.
Материальное положение Америки нельзя назвать отчаянным, однако интеллектуальное и культурное — можно и нужно. Новые левые — продукт культурного разложения; они выводятся не в трущобах, а в университетах; они представляют собой не авангард будущего, а последнюю стадию прошлого.
Интеллектуально активисты нового левого движения — самые покорные конформисты. Они принимают как догму все философские убеждения предков: что вера и чувства превыше разума, что забота о материальном достатке — зло, что любовь побеждает все, что самый благородный способ существования — слияние с родом или обществом. Нет ни одного основополагающего принципа сегодняшнего истеблишмента, который бы они ни разделяли. Вовсе не являясь бунтовщиками, они воплощают в себе тенденцию развития философии за последние 200, а то и больше лет: ось мистицизма — альтруизма — коллективизма, которая доминирует в западной философии, начиная с Канта, продолжаясь Гегелем, Джеймсом и т. д.
Но эта философская традиция несостоятельна. Она рассыпалась в прах после Второй мировой войны. Разочаровавшись в своих коллективистских идеалах, американские интеллектуалы отреклись от интеллекта. Политическая система, которую мы имеем сейчас, не капитализм, а смешанная экономика, взрывоопасная смесь свободы и контроля — это их наследие. Несправедливость, неуверенность, замешательство, война групп влияния, которую ведут все против всех, безнравственность и пустота случайных, прагматических, сиюминутных политических решений — совместное произведение смешанной экономики и философского вакуума.
В обществе действительно существует огромное недовольство, но новые левые не являются его рупором; многие испытывают чувство горечи, непонимания и бессильного негодования, величайшее беспокойство за морально-интеллектуальное состояние страны, отчаянную потребность в философском руководстве, которое ориентированные на церковь и традицию консерваторы никогда не могли предоставить народу и от которого отказались либералы.
Не имея противников, новые левые выползают из-под интеллектуальных руин. Они устраивают антииндустриальную революцию, бунт первобытной дикости — нет, не против капитализма, но против его корней, против разума, прогресса, технологий, достижений, реальности.
Не имея противников, новые левые выползают из-под интеллектуальных руин. Они устраивают антииндустриальную революцию, бунт первобытной дикости — нет, не против капитализма, но против его корней, против разума, прогресса, технологий, достижений, реальности.
Чего хотят эти активисты? Ничего. Их не влечет какая-либо цель, а толкает панический безумный ужас. Жестокость, ненависть, разрушение ради разрушения — их способы сиюминутного спасения. Это отчаявшееся стадо, жаждущее фюрера.
Они не стремятся к установлению какой-то конкретной политической системы, потому что не могут заглянуть за пределы «сейчас». Но в головах у разного рода мелких фюреров, использующих их в качестве пушечного мяса, имеется определенная система: тоталитаризм с коммунистическими лозунгами и фашистской политикой. Это их последняя лихорадочная попытка выиграть, сыграв на интеллектуальном вакууме.
Есть ли у них шанс на победу? Нет. Но они могут ввергнуть страну в слепую, безнадежную гражданскую войну, и никто не будет противостоять им, кроме продуктов той же антирациональности вроде Джорджа Уоллеса.
Можно ли это предотвратить? Да. Самое разрушительное влияние на мораль нации оказывают не юные головорезы, а цинизм публикаций в уважаемых изданиях, где этих головорезов называют идеалистами. Иррациональность — это не идеализм; наркомания — это не идеализм; теракты в общественных местах — это не идеализм.
Стране необходима философская революция, бунт против кантианской традиции во имя самого первого из наших отцов-основателей — Аристотеля. Это подразумевает восстановление превосходства разума и всего, что из этого следует: индивидуализма, свободы, прогресса, цивилизации. Какой же общественный строй должен быть установлен в результате? Тот, которого еще не было: подлинный laissez-fair-капитализм. Но для этого потребуется нечто большее, чем борода и гитара.
9. «Политические» преступления
Айн РэндСегодня в нашу культуру проникает одна очень вредная идея. Первоначально она была представлена как собственная противоположность, в форме, казавшейся обратной ее истинному значению и логическим последствиям. Эта форма — симпатия к преступникам, которые объявляют мотивы своих действий политическими; сама идея — законодательно утвержденная категория «политических преступлений».
При американской законодательной системе не может быть никаких политических преступлений. Так как у каждого гражданина есть право иметь и проповедовать любые идеи по своему выбору (в том числе, естественно, и политические), правительство не может вмешиваться в это; оно не может ни наказывать, не поощрять его за идеи; никакая идеология не может стать причиной юридического разбирательства.
Исходя из того же принципа, правительство не может как-то по-особому относиться к человеку, совершившему преступление, руководствуясь некой идеей.
Преступление — это насильственное (или мошенническое) нарушение прав других людей. В свободном обществе преступлением может считаться только применение физической силы в отношении других людей, если оно не является самообороной (в этом отличие уголовного преступления от административного нарушения). В свободном обществе никакие идеи не могут считаться преступлением, равно как и не могут служить оправданием совершенному преступлению.
Если ясно представлять себе нравственно-юридический контекст (и иерархическое происхождение) любого политического принципа, то очень легко применить его к любому конкретному случаю. Например, американские граждане имеют право на свободу вероисповедания; однако, если некая секта начнет исповедовать верования и приносить человеческие жертвы, это будет считаться убийством. Совершенно ясно, что это не является вмешательством в религиозные установки членов секты; это адекватное применение принципа, согласно которому первичным является право на жизнь, и нарушающие его не могут требовать защиты своих интересов, то есть права на нарушение права.
Совершенно аналогичным образом и по тем же самым причинам отвратительные мелкие обдолбанные чудовища, прибегающие к насилию и перешедшие, не встречая практически никакого сопротивления, от студенческих сидячих забастовок к поджогам и терроризму, должны по закону считаться преступниками, а не политическими недовольными.
С моральной точки зрения они хуже, чем обычные уголовники: те по крайней мере не вторгаются в сферу идей и не выставляют себя защитниками прав, закона и свободы. Но закон должен быть одинаков и для тех и для других. Там, где в дело вступает оружие, идеям места нет.
Моральное банкротство сегодняшней либеральной верхушки (в том числе и его прямое следствие — разрушение концепции личных прав) — это основная причина поступков, совершаемых малолетними бандитами. Они становятся все более активными потому, что их называют «диссидентами» и «идеалистами». Экономическое оправдание, которое они находят для своих насильственных действий, — бедность — могло бы быть непростительным злом, если бы было правдой; но в свете растущего количества свидетельств того, что у этих юнцов в основном совершенно благополучные в материальном плане семьи, оно выглядит просто нелепым.
Продолжение всего этого возможно только при принятии доктрины альтруизма. Я уже говорила, что фактически альтруизм есть отрицание морали.
Сегодня вы видите этот принцип в действии. Если терроризм считается примером «святого идеализма» благодаря тому, что те, кто его практикует, утверждают, что действуют «на благо людей», а либеральные журналисты, распространяющие такую точку зрения, не лишаются своих мест, значит, сегодняшняя культура потеряла последние остатки и даже претензии на мораль.
Подлинные мотивы тех, кто манипулирует мнением запутавшихся и перепуганных либералов, совершенно очевидны: возбуждая симпатии к «политическим» преступникам, устраивая акции протеста и требуя снисхождения от судов — якобы во имя политической свободы, сторонники тоталитаризма устанавливают прецедент политических процессов. Если предметом рассмотрения в суде становится идеология, тем самым утверждается следующий принцип: государство должно выступать в суде как арбитр идей. Если государство берет на себя власть освобождать человека от юридического преследования на основании его политических взглядов, из этого автоматически следует и возможность наказывать его на тех же самых основаниях.
Законодательное различие между политическими и неполитическими преступлениями было принято в Европе при деспотизме абсолютных монархий. Первая категория определялась не как акты насилия, а как акты публичного выражения идей, неугодных правительству. А при растущем стремлении к политической свободе общественное мнение становилось на сторону таких преступников: они боролись за права личности, против правления силы.
Если в свободной стране общественное мнение начинает проводить границу между политическими и неполитическими преступниками, оно признает категорию политического преступления и поддерживает использование силы для нарушения прав, и политическое развитие обращается вспять: страна переходит черту, за которой начинается политический деспотизм.
Май 1970 г.
10. Расизм
Айн РэндРасизм — самая низшая, откровенно жестокая и примитивная форма коллективизма. Его суть — в придании нравственной, общественной или политической значимости набору человеческих генов; в идее о том, что интеллект и характер человека являются производными биохимии его организма и наследуются в таком качестве. На практике это означает, что человека нужно судить не по проявлениям его собственного характера и не по его собственным действиям, а по проявлениям характера и действиям группы его предков.
Согласно доктрине расизма, содержимое человеческого разума (не сам мыслительный аппарат, а его содержимое) передается по наследству; убеждения, ценности и личные черты человека предопределены еще до его рождения физическими факторами, на которые он никак не может влиять. Это пещерная версия учения о врожденных идеях — или о генетической памяти, — которое на сегодняшний день полностью опровергнуто философией и биологией. Расизм — это доктрина, придуманная дикарями и для дикарей. Это коллективизм животноводческой фермы или скотного двора, подходящий для интеллекта, который видит разницу между животными разных пород, но не между животными и человеком.
Как и любая другая форма детерминизма, расизм отрицает значение уникального признака, выделяющего человека из остального животного царства, — его способности к мышлению. Расизм не признает двух аспектов человеческого существования: мышления и свободы выбора, то есть разума и морали, заменяя их химической предопределенностью.