Они выбрали левую сторону — новую левую.
Теперь, вместо того чтобы обещать, как раньше, что коллективизм создаст всеобщее изобилие, и обвинять капитализм в порождении нищеты, они обвиняют капитализм в создании изобилия. Вместо того чтобы обещать всем комфорт и безопасность, они обвиняют людей в том, что у них есть комфорт и безопасность.
Они, однако, продолжают внушать чувство вины и страх; это всегда было их психологическим оружием. Только вместо того, чтобы заставлять вас чувствовать себя виноватыми за эксплуатацию бедных, они теперь заставляют вас чувствовать себя виноватыми за эксплуатацию земель, воздуха и воды. Вместо того чтобы угрожать вам кровавым бунтом народных масс, они теперь пытаются — как знахари, обращающиеся к племени дикарей, — запугать вас ужасной, но смутной угрозой непонятного вселенского катаклизма, угрозой, которую невозможно ни проверить, ни подтвердить, ни доказать.
Но один элемент в технике коллективистов остался неизменным — элемент, без которого у них не было бы никаких шансов: это альтруизм — стремление к самопожертвованию, отречение от права человека на существование. Однако задумайтесь об уменьшении привлекательности, происходящем одновременно с увеличением масштаба: около 40 лет назад Франклин Рузвельт призывал страну принести жертву во имя неимущей «трети нации»; через 15 лет количество «неимущих» предлагалось увеличить до всего мира; сегодня вам предлагают принести жертву во имя водорослей и неживой материи.
К чести американского народа нужно сказать, что большинство не воспринимает экологические проблемы всерьез. Эти проблемы искусственны, созданы с помощью средств массовой информации, раздуты отчаявшимися левыми, которые не могут найти никакой иной причины нападать на капитализм. Но народ, как и во многих других вопросах, безмолвствует. И именно в этом кроется опасность. «Сегодняшние глупости, на которые никто не возражает, назавтра станут общепринятыми лозунгами». Они окажутся принятыми по умолчанию.
Однако возможно, что на этот раз левые перехитрят сами себя. Проблема может раствориться в американском здравом смысле. Который может принять их слова за чистую монету, проглотить полусъедобную наживку, но отказаться от прочих составляющих экологического «пакета».
Что это за наживка? Подлинные случаи загрязнения, которые действительно имеют место. Смог в крупных городах и грязная вода в реках действительно вредны для человека (хотя и не представляют такой опасности, как это пытаются представить экологические пропагандисты). Это научная, технологическая проблема, а вовсе не политическая, и решить ее можно только при помощи технологий. Даже если смог представляет опасность для человеческой жизни, мы не должны забывать о том, что жизнь в дикой природе, без технологий — это окончательная гибель.
Что касается задачи правительства, существуют законы — некоторые из них приняты еще в XIX веке, — запрещающие определенные виды загрязнений, такие, например, как сброс сточных вод в реки. Эти законы сейчас не соблюдаются жестко. Именно соблюдения этих законов имеют полное право требовать те, кого волнует экологический вопрос. Конкретные законы — конкретно запрещающие определенное и доказанное нанесение вреда, физического вреда, людям или имуществу — вот единственное решение проблем такого рода. Но не этого решения ищут леваки. Они ищут контроля.
Обратите внимание на то, что здесь, как и во всех современных проблемах, козла отпущения сделали из промышленности. Но промышленность — не единственный преступный элемент; например, проблемы со сточными водами и свалками, которые так часто упоминаются здесь, находятся в ведении местных органов власти. Однако защитники природы кричат, что нужно запретить промышленность или задавить ее ограничениями, а правительственным органам дать большую власть. А что касается видимого повсюду мусора — не промышленные магнаты разбрасывают по обочинам дорог пивные банки и пластиковые бутылки.
Так как невыносимый груз контроля, созданный теоретиками государства всеобщего благосостояния, тормозит, давит, калечит, но пока не может разрушить американскую промышленность, коллективисты нашли — в экологии — новое оправдание введению дополнительных методов контроля, еще большей коррупции, лишению благ и травле промышленности со стороны еще более безответственных групп влияния.
Промышленники, как обычно, не станут протестовать до последнего. При смешанной экономической системе они проглотят все что угодно и будут извиняться за все что угодно. Их позорное соглашательство с «защитниками окружающей среды» полностью вписывается в ту линию поведения, которую они избрали для себя в последние 40–50 лет под влиянием прагматизма: им проще заключить сделку еще с несколькими бюрократами, чем подняться и поднять вопрос в философско-моральном ключе.
Самый большой грех сегодняшних промышленников — не дым из труб их предприятий, а загрязнение интеллектуальной жизни страны, которому они потворствуют.
А политики уразумели, что на проблеме загрязнения можно наварить большие деньги, и поэтому с радостью ввязались в это. Для них эта проблема — безопасный, непротиворечивый, «волнующий общественность» вопрос, который можно представить в каком угодно свете. Кроме того, никакой политик не посмеет здесь что-либо возразить, поскольку не захочет стать объектом всеобщей ненависти как защитник смога. Никому ранее не известные политиканы всякого разбора вдруг оказались у всех на виду и на телеэкранах благодаря экологическим реформам. По этому поводу весьма мудро высказался политический деятель, с которым я редко соглашаюсь, — Джесс Анра из Калифорнии. Он сказал: «В политике слово “экология” стало заменой слову “мать”».
Более глубокий смысл экологического движения кроется в том факте, что оно представляет собой крайне серьезную угрозу человечеству — хотя и не в том смысле, который предполагают его лидеры. Оно раскрывает фундаментальные мотивы коллективистов — откровенную ненависть к достижениям, то есть к разуму, человеку и самой жизни.
В сегодняшней оргии выставляемого напоказ самодовольного свинства все маски сброшены и можно услышать едва ли не прямые признания в этой ненависти.
Например, пять лет назад, по случаю масштабного сбоя в электросети и отключения энергии на Восточном побережье, 19 ноября 1965 года журнал Life напечатал следующее:
«Такое не должно происходить каждый вечер, однако критическая ситуация с отключением света имеет свои положительные стороны. В первую очередь она разрушает непоколебимую веру человека в наши удивительные технологические достижения, которые, по крайней мере в сфере подачи и контроля энергии, показали свою полную несостоятельность… и в некотором роде забавно осознавать, что все наши прекрасные мозги, все замечательные планы и все чудесное оборудование в совокупности породили систему, на которую нельзя положиться».
Сегодня Newsweek в своем материале так критикует впечатляющий прогресс, достигнутый Соединенными Штатами:
«Общественная система вознаграждений поощряет того, кто больше производит, кто находит новые способы использования природы. Тот, кто сознательно решит по большей части оставить в покое окружающую его среду, не дождется ни богатства, ни уважения».
Обратите внимание, что «система вознаграждений» рассматривается здесь так, как будто это произвольный каприз общества, а не неопровержимый факт мироустройства. Кто будет обеспечивать богатством — или даже минимальным содержанием — человека, который решит не «использовать природу»? За что его можно «уважать» — за то, что он ничего не делает и ничего не добивается? За то, что считает человеческую жизнь дешевле своего материального окружения? Когда человек был вынужден «оставлять в покое окружающую среду» — в доисторические времена, — средняя продолжительность его жизни составляла 15–20 лет.
Этот оборот, «по большей части оставить в покое», отражает сущность глухого, слепого, сонного, снедаемого страхом и ненавистью человеческого балласта, который разумные люди — главные двигатели человеческого выживания и прогресса — должны тащить за собой, кормить и терпеть от него муки на всем протяжении человеческой истории.
Промышленная революция была огромным прорывом, освободившим разум человека от этого балласта. Страна, которая смогла возникнуть только благодаря промышленной революции, — США — достигла величия только благодаря свободе своих граждан и продемонстрировала, что только разум является смыслом, основой и главным условием выживания человека.
Враги разума — разного рода мистики, человеко- и жизнененавистники, искатели незаработанного и несуществующего — с тех самых пор собирают силы для контрудара. Благодаря извращению философии они получили опору и постепенно приближаются к возможности извратить все остальное.
Враги разума — разного рода мистики, человеко- и жизнененавистники, искатели незаработанного и несуществующего — с тех самых пор собирают силы для контрудара. Благодаря извращению философии они получили опору и постепенно приближаются к возможности извратить все остальное.
Враги промышленной революции — те, кто остался при ней не у дел, — были те самые люди, которые веками сражались против прогресса любыми доступными средствами. В Средние века их оружием был страх перед Богом. В XIX веке они все еще продолжали этим пользоваться — например, выступали против анестезии на том основании, что она противоречит воле Господа, который обрек человека на страдания. Когда это оружие перестало действовать, они обратились к воле коллектива, группы, племени. Но когда и этот метод рассыпался в прах, им осталось, подобно загнанным в угол зверям, лишь щерить зубы, открывая свою звериную сущность, и заявлять, что человек не имеет права на существование — по божественной воле неживой материи.
Требование «ограничить» применение технологий означает требование ограничить человеческое мышление. Природа — то есть реальность — не позволяет этим целям осуществиться. Технологию можно уничтожить, а разум можно парализовать, но ограничить ни то ни другое невозможно. При любых попытках введения подобных ограничений отмирает вовсе не государство, а разум.
Технологии — это практическое применение научных достижений. Прогресс теоретической науки и прогресс технологии — то есть прогресс человеческого знания — осуществляется в результате настолько сложного и многофакторного сочетания деятельности отдельных умов, что ни один компьютер и ни одна ученая комиссия не способны прогнозировать и предписывать его направление. Открытия в одной области науки ведут к непредсказуемым открытиям в другой; достижения в одной сфере открывают бесконечные возможности в других. Например, программа освоения космоса привела к бесценным достижениям в медицине. Кто может предсказать, когда, где или каким образом любой бит информации подтолкнет деятельный ум и что станет результатом этого?
Чтобы ограничить технологию, требуется всеведение — полное знание обо всех возможных эффектах и последствиях определенного новшества для всех потенциальных новаторов будущего. В отсутствие такого всеведения ограничения означают попытку регуляции неизвестного, установления пределов еще не появившегося на свет, установление правил для неоткрытого.
Более того: деятельный ум функционирует не с чьего-то позволения. Изобретатель не станет упорно трудиться на протяжении многих лет, если судьба его работы будет зависеть не от критериев очевидной истины, а от произвольного решения каких-то «властей». Он не пустится в путь, где на каждом углу расставлены преграды в виде устрашающей необходимости искать, умолять, просить о снисхождении какой-нибудь комиссии. История великих открытий, даже в полусвободных обществах, весьма прискорбна, если в деле замешана коллективная мудрость утвержденного государством собрания профессионалов.
Что касается идеи о том, что прогресс не является необходимостью, что мы и так уже знаем достаточно, что вполне можно остановиться на современном уровне технического развития и просто сохранять его в будущем, не продвигаясь далее, — спросите себя, почему история человечества так богата останками цивилизаций, которые не смогли сохранить себя и пропали с лица земли вместе с теми знаниями, которые обрели; почему те, кто не двигается вперед, скатываются обратно в пучину дикости?
Даже примитивная, доиндустриальная экономика, основанная преимущественно на мышечной силе, не может успешно функционировать, используя только повторение одних и тех же действий пассивно покорными людьми, которым не позволено думать. Сколько просуществовала бы современная фабрика, если бы ее работой управляли механики, обученные последовательностям действий, и среди них не было бы ни одного инженера? Сколько продержался бы инженер, если бы не было ни одного ученого? А ученый — в подлинном значении слова — это человек, ум которого никогда не стоит на месте.
Машины — это продолжение человеческого разума, полностью зависящее от него, так же, как и человеческое тело; когда разум останавливается, они рассыпаются в прах, как рассыпается в прах тело.
Застой в технологиях — все равно что застой в мышлении.
«Ограничения» технологий — все равно что цензура мысли.
Однако — заявляют экологи — людям не нужно работать или думать, за них все сделают компьютеры. Попробуйте представить себе шеренгу компьютеров, программируемых кучкой хиппи.
Теперь обратимся к печальной иронии того факта, что экологические крестоносцы и их юные последователи отвергают пассивность среднего класса, противостоят общепринятым мнениям, призывают к действию, вопят о необходимости «перемен», и при этом в том, что касается природы, они — несгибаемые консерваторы.
Они требуют «оставить природу в покое». Не нарушайте равновесия, не беспокойте птиц, леса, болота, океаны, не раскачивайте лодку (или даже вообще ее не стройте), не экспериментируйте, не рискуйте, то, что было хорошо для наших человекообразных предков, хорошо и для нас, приспосабливайтесь к ветрам, дождю, тиграм-людоедам, малярийным комарам, не бунтуйте, не злите неизвестных демонов, которые правят всем этим.
В их картине мира человек бесконечно податлив, контролируем и вовсе не является необходимым; природа священна. Только над человеком — а также его трудами, его достижениями, его раз умом — можно издеваться безнаказанно, в то время как природу непозволительно оскорбить ни единым мостом или небоскребом. Только человеческие существа могут быть убиты, только их школы могут быть взорваны, только их жилища могут быть сожжены, только их имущество может быть разграблено — при этом экологи будут ползать на брюхе, благоговея перед болотными гадами, которых они защищают от притеснения человеческими полями аэрации, и искать у звезд совета, как жить на этой непостижимой планете.
Они хуже, чем консерваторы, они — «консервационисты». Что они хотят законсервировать? Все, за исключением человека. Чем они хотят управлять? Ничем, за исключением человека.
«Творец стремится подчинить природу. Паразит стремится подчинить людей», — говорит Говард Рорк в «Источнике». Эта книга вышла в 1943 году. Сегодня моральное преображение завешено; вы можете видеть это собственными глазами в делах экологов и слышать собственными ушами в их откровенных признаниях.
Непристойность отношения к научному прогрессу как к «агрессии» против природы, дополняемого оправданием всеобщего людского рабства, в дальнейшей демонстрации не нуждается.
Но некоторые из омерзительных нелепостей, порожденных участниками экологического движения, отметить все же стоит.
На кого и на что они нападают? Не на роскошь, в которой живут «богатые бездельники», а на доступность «роскоши» для широких масс. Их возмущает тот факт, что автомобили, кондиционеры и телевизоры больше не являются игрушками для богатых, а стали доступными для среднего американского рабочего — возможность, не просто недоступная гражданам любой другой страны, но и кажущаяся им практически невероятной.
Что экологи считают нормальным существованием для рабочего класса? Жизнь, заполненную постоянным тяжким, монотонным, отупляющим трудом, без отдыха, без путешествий, без удовольствий — прежде всего без удовольствий. Эти витающие в облаках и прожигающие собственную жизнь гедонисты не понимают, что человек не может существовать исключительно трудом, что удовольствия — это необходимость и что телевидение приносит в жизни многих людей больше радости, чем все общественные парки и благотворительные учреждения, вместе взятые.
Что для них роскошь? Все, что выходит за рамки «минимальных потребностей» физического выживания, с объяснением, что человеку не пришлось бы трудиться так напряженно, если бы он не стремился удовлетворить «искусственные потребности», навязанные «коммерциализмом» и «материализмом». В реальности все обстоит наоборот: чем меньше отдача от труда, тем тяжелее этот труд оказывается. Заработать в Нью-Йорке на автомобиль гораздо проще, чем добыть пропитание в джунглях. В отсутствие механизмов и технологий задача простого выживания представляет собой кошмарную, калечащую тело и душу пытку. В «естественных условиях» добывание еды, одежды и укрытия отнимает у человека всю энергию и силу духа; он в этой нескончаемой битве обречен на поражение, так как любое наводнение, землетрясение или нашествие саранчи сводит все его усилия на нет. (Вспомните о 500 000 трупов, оставленных одним-единственным наводнением в Пакистане: это были люди, живущие без технологий.) Работать только для обеспечения минимальных жизненных потребностей — роскошь, которую человечество не может себе позволить.