– Ты не в те игры играешь, малыш,– Она тянется к трубке, и телефон взрывается, как пластмассовая сверхновая. Пуля отскакивает от пуленепробиваемого стекла и врезается в картину с неестественно яркими подсолнухами. Глаза Акико Като чуть не выскакивают из орбит.
– Варвар! Ты испортил моего Ван Гога! Ты за это заплатишь!
– Даже больше, чем вы. Папку. Быстро.
– Акико Като рычит:
– Охрана будет здесь через тридцать секунд.
– Я видел электронный план вашего кабинета. Он недоступен для внешнего наблюдения и звуконепроницаем. Никакой информации ни извне, ни изнутри. Бросьте пустые угрозы и давайте папку.
– А как бы хорошо ты жил на Якусиме, собирая апельсины вместе с дядюшками и бабушкой…
– Я не намерен вас снова просить.
– Не все так просто. Видишь ли, твоему отцу есть что терять. Выплыви наружу новость, что у него есть незаконнорожденное потомство от шлюхи, то есть ты, многим высокопоставленным лицам пришлось бы покраснеть от стыда. И поэтому он платит нам за то, чтобы эти сведения хранились в самой строгой тайне.
– И что?
– И то, что эту лодочку, где все так удобно устроено, ты и пытаешься раскачать.
– А, понятно. Если я встречусь со своим отцом, вы больше не сможете его шантажировать.
– «Шантаж» – это юридический термин, который обожают те, кто еще пользуется лосьоном от угрей. Быть адвокатом твоего отца означает иметь благоразумие. Что-нибудь слышал о благоразумии? Это то, чем порядочные граждане отличаются от преступников с пистолетами в руках.
– Я не уйду отсюда без этой папки.
– Что ж, у тебя уйма времени. Я бы заказала сандвичей, да ты расстрелял телефон.
Мне уже надоело.
– Ладно-ладно, давайте обсудим все по-взрослому.
Я опускаю пистолет, и Акико Като позволяет себе улыбнуться с победоносным видом. Капсулы транквилизатора вонзаются ей в шею. Она оседает в кресле, безмятежная, как морские глубины.
Скорость решает все. Я наслаиваю подушечки пальцев Акико Като поверх принадлежавших Рэну Согабэ и получаю доступ в ее компьютер. Откатываю кресло с ней в угол. Не очень приятно – меня не оставляет чувство, что она вот-вот проснется. Компьютерные файлы защищены паролями, но я могу справиться с замками ящиков шкафа. МИ для МИЯКЭ. Мое имя появляется в меню. Двойной клик. ЭЙДЗИ. Двойной клик. Я слышу многозначительное механическое клацанье, и один из центральных ящиков выдвигается. Я пробегаю пальцами по ряду плоских металлических контейнеров. МИЯКЭ – ЭЙДЗИ – ОТЦОВСТВО. Контейнер отливает золотом.
– Брось.
Акико Като ногой закрывает за собой дверь и направляет «Зувр-лоун-игл-440» мне между глаз. Онемев, смотрю на Акико Като, лежащую в кресле. Като, стоящая у двери, криво усмехается. В ее зубах сверкают изумруды и рубины.
– Это биоборг, кукла! Копия! Неужели ты не смотрел «Бегущего по лезвию бритвы»?[9] Мы видели, как ты идешь сюда! Наш агент сел тебе на хвост в кафе «Юпитер» – помнишь старика, которому ты купил сигарет? Его «вид-бой» – это камера наблюдения, подключенная к центральному компьютеру «Пан-оптикона». А теперь встань на колени – медленно! – и кинь мне свой пистолет, чтобы он скользил по полу. Медленно. Не нервируй меня. С такого расстояния «зувр» превратит твое лицо в месиво, так что и родная мать не признает. Кстати, в этом она никогда не была особенно сильна, не так ли?
Пропускаю шпильку мимо ушей.
– С вашей стороны неосмотрительно приближаться к незваному гостю без подкрепления.
– Досье твоего отца – очень деликатный вопрос.
– Значит, биоборг сказал правду. Вы хотите сохранить деньги, которые мой отец платит вам за молчание.
– Сейчас твоей главной заботой должны быть не вопросы практической этики, а то, как помешать мне превратить тебя в омлет.
Не отводя от меня взгляда, она наклоняется, чтобы подобрать мой «вальтер». Я направляю чемоданчик ей в лицо и отщелкиваю замки. Вмонтированная под крышку мина-сюрприз белизной вспыхивает у нее перед глазами. Она пронзительно визжит, я, поднырнув, откатываюсь в сторону, «зувр» стреляет, стекло лопается, я, подпрыгнув, бью ее ногой в голову, вырываю пистолет – он снова стреляет,– разворачиваю ее и апперкотом отправляю через полукруглый диван. Серебристые рыбки льются на ковер и бьются в агонии. Настоящая Акико Като лежит неподвижно. Сую запечатанную папку с делом отца под комбинезон, собираю чемодан с инструментами и выхожу в коридор. Тихонько закрываю дверь – на ковре под ней медленно набухает мокрое пятно. Непринужденной походкой иду к лифту, насвистывая «Imagine». Это была не самая трудная часть дела. Теперь нужно выбраться из «Пан-оптикона» живым.
Трутни суетятся вокруг секретарши, лежащей без сознания среди тропического леса. Это рок. Куда бы я ни пошел, я оставляю за собой след из потерявших сознание женщин. Я вызываю лифт и выказываю подобающую случаю озабоченность:
– Мой дядюшка называет это синдромом высотной качки. Верите или нет, на рыбок это действует точно так же.
Приходит лифт, из него, раздвигая толпу зевак, выплывает пожилая медсестра. Я вхожу внутрь и скорее нажимаю кнопку, пока никто не вошел.
– Не спеши! – Начищенный до блеска ботинок вклинивается между закрывающимися дверями, и какой-то охранник с усилием раздвигает их. Громадой туши и раздутыми ноздрями он напоминает минотавра.– Нулевой уровень, сынок.
Я нажимаю кнопку, и мы начинаем спуск.
– Итак,– произносит Минотавр.– Ты промышленный шпион или кто?
От резких выбросов адреналина в кровь у меня появляются странные ощущения.
– А?
Лицо Минотавра по-прежнему бесстрастно.
– Ты ведь хочешь побыстрее сбежать, верно? Вот почему ты чуть не зажал меня дверями наверху.
О-о. Шутка.
– Ага.– Я похлопываю по своему чемоданчику.– Здесь у меня шпионские данные о золотых рыбках.
Минотавр фыркает.
Лифт замедляет ход, и двери открываются.
– После вас,– говорю я,– хотя и не похоже, чтобы Минотавр собирался пропустить меня вперед.
Он исчезает в боковой двери. Указатели на полу возвращают меня к пропускной кабинке. Дарю Ледяной деве лучезарную улыбку.
– Так мы с вами встретились и на входе, и на выходе? Это рука судьбы.
Она взглядом указывает на сканер.
– Стандартная процедура.
– О!
– Выполнили свои обязанности?
– Полностью, благодарю вас. Знаете ли, мы в «Друге золотых рыбок» гордимся тем, что за восемнадцать лет существования нашего дела ни разу не потеряли рыбку по собственной небрежности. Мы всегда проводим вскрытие, чтобы установить причину смерти: в большинстве случаев это старость. Или – в период предновогодних вечеринок – отравление алкоголем, спровоцированное самим клиентом. Если вы не заняты, то за ужином я бы с удовольствием рассказал вам об этом подробнее.
Ледяная дева кидает на меня ледяной взгляд.
– У нас нет абсолютно ничего общего.
– Мы оба созданы на основе углерода. В наши дни этот факт нельзя оставлять без внимания.
– Если вы хотите отвлечь меня от вопроса, почему у вас в чемоданчике находится «Зувр-четыреста сорок», то ваши усилия напрасны.
Я профессионал. Страх подождет. Как, как я мог так сглупить?
– Это абсолютно невозможно.
– Пистолет зарегистрирован на имя Акико Като.
– А-а-а,– кашлянув, открываю чемодан и достаю пистолет.– Вы имеете в виду это?
– Именно это.
– Это?
– Это самое.
– Это, э-э, для…
– Да? – Ледяная дева тянется к кнопке тревоги.
– Вот для чего!
От первого выстрела на стекле появляется отметина – раздается вой сирены, от второго выстрела стекло трескается – я слышу, как шипит выходящий газ, от третьего выстрела стекло разлетается вдребезги, я бросаюсь в окошко – стрельба, топот – и, перекувырнувшись, приземляюсь на пол холла, мигающий стрелками-указателями. Люди в ужасе жмутся к полу. Шум и неразбериха. Из бокового коридора раздается топот охранников, они бегут сюда. Ставлю «зувр» на двойной предохранитель, переключаю на непрерывный плазменный огонь, кидаю его под ноги охранникам и бросаюсь к выходу. У меня есть три секунды до взрыва, но их недостаточно – на полпути меня подбрасывает, швыряет во вращающуюся дверь, и я буквально скатываюсь со ступенек. Пистолет, который может взорвать своего владельца,– неудивительно, что «зувры» были сняты с производства через два с половиной месяца после того, как их в производство запустили. Позади – хаос, клубы дыма, дождь из огнетушителей. Вокруг – шок, оцепенение, сталкивающиеся автомобили и, что мне нужно больше всего, толпы напуганных людей.
– Там псих! Псих на свободе! Гранаты! У него гранаты! Вызовите полицию! Нужны вертолеты! Окружить все вертолетами! Больше вертолетов! – ору я и ковыляю в ближайший универмаг.
Я достаю папку с делом отца из своего нового портфеля – она все еще в пластиковой упаковке – и мысленно запечатлеваю этот момент для потомков. Двадцать четвертого августа, в двадцать пять минут третьего, на заднем сиденье такси с водителем-биоборгом, огибая западную часть парка Йойоги, под небом, грязным, как чехол на футоне[10] холостяка, меньше чем через сутки после приезда в Токио, я устанавливаю личность своего отца. Неплохо. Я поправляю галстук и представляю себе Андзю, как она болтает ногами на сиденье рядом со мной.
– Видишь? – говорю я ей, похлопывая по папке.– Вот он. Его имя, его лицо, его дом, какой он человек, кем он работает. Я это сделал. Ради нас обоих.
Такси сворачивает, уступая дорогу машине «скорой помощи» с синей мигалкой. Я ногтем разрываю упаковку и извлекаю картонную папку ЭЙДЗИ МИЯКЭ. ЛИЧНОСТЬ ОТЦА. Глубоко вдыхаю – вот оно, то, что казалось таким далеким.
Первая страница.
Воздухочувствительные чернила растворяются у меня на глазах.
***Лао-Цзы рычит на свой «видбой»:
– Проклятые биоборги. И так каждый раз, разрази вас гром.
Я допиваю кофейную гущу, надеваю бейсболку и мысленно разминаюсь.
– Эй, Капитан,– хрипло каркает Лао-Цзы,– сигаретки, часом, не найдется?
Показываю пустую пачку «Майлд севен». Он смотрит страдальчески. Мне все равно нужно купить еще. Впереди тяжелая встреча.
– Здесь есть автомат?
– Вон там.– Он кивает головой.– У кадок с растениями. Я курю «Карлтон».
Приходится разменять еще одну купюру в тысячу иен. Деньги в Токио просто испаряются. Может, заодно заказать еще кофе, чтобы повысить уровень адреналина перед встречей с реальной Акико Като? Вместо фантастического «Вальтера ПК». Призываю на помощь свои телепатические способности:
– Официантка! Вы, с самой прекрасной шеей во всем мироздании! Прекратите доставать стаканы из посудомоечной машины, подойдите к стойке!
Телепатия подводит. К стойке подходит Вдова. С близкого расстояния я замечаю, что ноздри у нее, как розетка для фена,– маленькие, узкие щелочки. Она некрасиво кивает, когда я благодарю ее за кофе, будто это она покупатель, а не я. Медленно возвращаюсь на свое место у окна, стараясь не пролить кофе, открываю пачку «Карлтона» и безуспешно пытаюсь высечь пламя из своей зажигалки. Лао-Цзы сует мне коробок рекламных спичек из бара под названием «У Митти». Я зажигаю сигарету себе, потом ему – он поглощен новой игрой. Он берет ее – его пальцы грубы, как кожа крокодила,– затягивается и издает благодарный вздох, понятный только курильщикам.
– Преогромное спасибо, Капитан. Моя невестка пристает, чтобы я бросил, а я говорю: все равно умираю, так зачем мешать природе?
Бурчу в ответ что-то сочувственное. Эти папоротники слишком красивы, чтобы быть настоящими. Слишком густые и пушистые. Ведь в Токио процветают лишь голуби, вороны, крысы, тараканы и адвокаты. Я кладу в чашку сахар, опускаю ложечку и меееееедленно выдавливаю сливки. Пангея вращается, покачиваясь на поверхности в своем первозданном виде, а потом разделяется на материки поменьше. Играть с кофе – единственное удовольствие, которое в Токио мне по карману. Оплатив свою капсулу за три месяца вперед, я истратил все деньги, что скопил, работая на дядюшку Апельсина и дядюшку Патинко, и оказался перед проблемой «курица или яйцо»: если я не буду работать, то не смогу остаться в Токио и найти своего отца, но если я буду работать, когда я буду его искать? Работа. Слово, что ложка дегтя в бочке меда. У меня два таланта, из которых можно извлечь выгоду,– собирать апельсины и играть на гитаре. Сейчас я, должно быть, нахожусь километрах в пятистах от ближайшего апельсинового дерева, и я никогда в своей жизни не играл на гитаре для кого-нибудь, кроме самого себя. Теперь я понимаю, что движет трутнями. Вот: работай или пойдешь ко дну. Токио превращает тебя в банковский счет с привязанным к нему телом. Величина этого счета диктует телу, где оно может жить, на какой машине ездить, как одеваться, перед кем пресмыкаться, с кем встречаться и на ком жениться, мыться в канаве или в джакузи. Если мой домовладелец, достопочтенный Бунтаро Огисо, повысит цену, я окажусь в безвыходном положении. Он не похож на мошенника, но мошенники всегда стараются походить на честных людей. Когда я встречусь с отцом, самое большее – через пару недель, я хочу показать, что стою на собственных ногах и не нуждаюсь в подачках. Вдова испускает театральный стон:
– Вы хотите сказать, это последняя упаковка кофейных фильтров?
Официантка с прекрасной шеей кивает.
– Самая последняя? – включается Ослица.
– Самая-самая последняя,– подтверждает моя официантка.
Вдова возводит очи к небу.
– Как такое могло случиться?
– Ослица юлит:
– Я отослала заказ во вторник.
Официантка с прекрасной шеей пожимает плечами:
– Доставка занимает три дня.
– Надеюсь,– предостерегающе заявляет Вдова,– вы не вините в этом кризисе Эрико-сан?
– Надеюсь, вы не вините меня за напоминание, что к пяти часам мы останемся без фильтров. Я подумала, что об этом нужно сказать.
Пат.
– Может, пойти купить немного за наличные?
– Вдова злобно на нее смотрит.
– Я начальник смены. Решения принимаю я.
– Я не могу пойти,– хнычет Ослица.– Я утром сделала перманент, а в любую минуту может начаться ливень.
Вдова обращается к официантке с прекрасной шеей:
– Пойдите и купите упаковку фильтров.– Она открывает кассу и достает купюру в пять тысяч иен.– Сохраните чек и принесите сдачу. Чек – самое главное, иначе нарушится бухгалтерия.
Официантка с прекрасной шеей снимает резиновые перчатки и фартук, берет зонтик и выходит, не сказав ни слова.
Вдова щурится:
– У этой девицы неважно с отношением к работе.
– Подумать только, резиновые перчатки! – фыркает Ослица.– Как будто она рекламирует крем для рук.
– Студенты сейчас слишком избалованы. Интересно, что она изучает?
– Снобологию.
– Она считает, что для нее закон не писан.
Я смотрю, как она ждет у светофора, чтобы перейти Омэкайдо-авеню. Погода в Токио не подчиняется общепланетарным законам. Все еще жарко, как в духовке, но над городом нависла черная крыша облаков, готовая в любой момент прогнуться под тяжестью дождя. Это чувствуют прохожие, стоящие на островке посреди Кита-стрит. Это чувствуют две молодые женщины, покупающие сандвичи в киоске рядом с «Нерон пицца эмпориум». Это чувствует армия стариков. Болиголов, соловьи, ми-минор – грррррррром! Брюхом по воде – грррррррром, звучащий, как ненатянутая басовая струна. Андзю любила гром, наш день рожденья, верхушки деревьев, море и меня. Когда гремел гром, она улыбалась улыбкой гоблина. Звук капель дождя раздается – шшш-ш-ш-ш-ш-ш – прежде, чем их можно увидеть – шшш-ш-ш-ш-ш-ш – так шуршат листья-привидения,– они покрывают пятнами тротуар, щелкают по крышам автомобилей, барабанят по брезенту. Моя официантка открывает большой сине-красно-желтый зонт. Загорается зеленый свет, и пешеходы бросаются к укрытию, прячась под малоэффективными приспособлениями вроде пиджаков и газет.
– Она промокнет насквозь,– говорит Ослица почти радостно.
Яростный ливень стирает с лица земли дальнюю часть Омэкайдо-авеню.
– Насквозь или не насквозь, нам нужны кофейные фильтры,– отвечает Вдова.
Моя официантка исчезает из виду. Надеюсь, она найдет, где спрятаться. Кафе «Юпитер» наполняется праздношатающимися, которые соревнуются друг с другом в любезности. Вспыхивает молния, и – контрапунктом – свет в кафе «Юпитер» гаснет. Беженцы, все как один, вопят: «Ууу-у-у-у-у-у-у-у-у-у!» Беру еще одну спичку и закуриваю еще одну сигарету. Не могу же я пойти на очную ставку с Акико Като, пока не кончилась буря. Если с меня будет капать вода, в офисе у нее я буду выглядеть примерно так же внушительно, как мокрый суслик. Лао-Цзы засмеялся было, но тут же зашелся кашлем и судорожно ловит ртом воздух.
– Поглядите-ка! Да такого ливня не было года с семьдесят первого. Видно, конец света пришел. По телевизору говорили, он вот-вот наступит.
***Час спустя перекресток улицы Кита и авеню Омэкайдо представляет собой слияние бурлящих, необузданных рек. Дождь просто неправдоподобный. Даже у нас на Якусиме не бывает таких сильных дождей. Праздничное настроение иссякло, и посетители стали похожи на заключенных в ожидании приговора. Пол кафе «Юпитер» фактически весь под водой – сидим на табуретках, столах и стойках. Снаружи машины останавливаются и исчезают – их заливает пенный поток. Семья из шести человек жмется друг к ДРУГУ на крыше такси. Какой-то младенец начал орать и никак не хочет заткнуться. Подчиняясь невидимой силе, посетители сгрудились в кучу, и вот уже слышны разговоры о том, чтобы перебраться на этаж повыше; вылезти на крышу; о вертолетах военно-морских сил; Эль-Ниньо[11]; о том, нельзя ли забраться на деревья; о вторжении северокорейской армии. Закуриваю еще одну сигарету и не говорю ни слова: если у корабля много штурманов, он непременно налетит на скалу. Семья на крыше такси теперь насчитывает всего троих. В водовороте кружатся разные предметы, отнюдь не созданные для сплава. Кто-то пытается включить радио, но не может поймать ничего, кроме лавины помех. Поток подбирается к окну – и уже прошел больше половины пути. Под водой почтовые ящики, мотоциклы, светофоры. К окну вальяжно подплывает крокодил и тычется мордой в стекло. Никто не кричит. Мне хочется, чтобы кто-нибудь закричал. Что-то дергается у него в пасти – это рука. Его взгляд останавливается на мне. Мне знаком этот взгляд. Он вспыхивает, и животное исчезает, дернув хвостом.