Над сумраком зарослей папоротника носились летучие мыши. Козел-Сочинитель размышлял за старинным бюро, всматриваясь в замшелый лес, пока у него перед глазами не заплясали тени.
– Я заявляю, я клянусь, что…– начал Козел-Сочинитель.
Госпожа Хохлатка со щетками на лапках натирала подножку.
– Только не сквернословьте, как этот Вольный Крыс, у которого что ни слово, то помои, мой господин.
Козел-Сочинитель погладил авторучку Сэй Сёнагон.
– Клянусь, что в древесной душе этого леса… в недрах его… я различаю отрывки несказанно сказочной сказки…
Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя.
– Почтенный дилижанс заехал в глубь этого леса, насколько позволила дорога, и стоит здесь уже целую неделю… невероятный случай… я уверен, он пытается этим что-то сказать…
Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась.
– Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка своим глазам роздыху и побудьте немного слепцом.
Она мечтала, чтобы ночью почтенный дилижанс сдвинулся наконец с места, но сильно в этом сомневалась.
На следующее утро Питекантроп раскапывал глубокие скрипучие угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рожденья госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад по дороге мимо почтенного дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты – лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. По пути наш древний предок натыкался на всякие вкусности – гнезда земляных червей, трюфели, личинки, а также на прикольных троллей, кротов, гнилых гадюк и взбудораженных барсуков, снизу доносился гул очага Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени.
– Эй ты, деревенщина неуклюжая,– отыскал его невозможно далекий голос– Куда ты запропастился?
Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощным гребком рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовый цыпленок, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской.
– Наконец-то! Роешься в грязи, когда у нас горе!
Питекантроп замычал.
– Наш Господин собрался и ушел! Я заметила, что вечером он был сам не свой, а утром я нашла у него на старинном бюро эту записку! – Она сунула ее под нос Питекантропу.
Тот застонал – как они любят портить бумагу этими загадочными закорючками!
Госпожа Хохлатка вздохнула:
– У тебя было три миллиона лет, чтобы научиться читать! Здесь сказано, что Господин пошел в этот мерзкий лес! Один! Он написал, что не хочет подвергать нас опасности! Опасности? А если он повстречает домашнего живодера или, того хуже,– дикое животное? А если почтенный дилижанс вечером тронется в путь? Мы же навсегда потеряем нашего Господина! И он забыл свой ингалятор от астмы! – Госпожа Хохлатка начала всхлипывать, вытирая глаза фартуком, и это зрелище разрывало гигантское сердце Питекантропа.– Сначала его сказка, потом его ручка, а теперь он и сам потерялся!
Питекантроп умоляюще замычал.
– Ты… ты уверен? Ты сможешь отыскать следы Господина в этом коварном лесу?
Питекантроп замычал с надеждой.
***Я слышу – внизу входит Бунтаро.
– Сейчас! – кричу я.– Спускаюсь!
Пробило два часа – сегодня последний день моего изгнания. На меня снова навалилась усталость – прошлой ночью шел дождь, и его толстые пальцы, барабанящие по клавишам крыш, мешали уснуть. Мне не давала покоя мысль, что кто-то где-то пытается разбить окно. Я аккуратно складываю страницы рукописи на старинном бюро, восстанавливая прежний порядок, и осторожно пробираюсь к люку. Кричу вниз:
– Извини, Бунтаро! Я зачитался!
Прощай, обитель сказок! Спускаюсь в гостиную. Там никого нет, но, обернувшись, я вижу темную фигуру, загородившую дверь у меня за спиной. Сердце комком застревает в горле. Это женщина средних лет, которая без тени страха, с любопытством изучает меня. У нее короткие волосы, просто подстриженные и седые, как у директора школы, который постоянно ждет неприятностей. Одета она неброско и безлико, как модель из почтового каталога. Мимо нее можно пройти раз сто и не заметить. Если только она вдруг не окажется в вашей гостиной. Она очень похожа на сову, и видно, что жизнь оставила на ней свои шрамы. Она смотрит на меня не отрываясь, как будто непрошеный гость – это я, а она находится здесь по праву и ждет, чтобы я объяснил свое появление.
– Кто вы такая? – в конце концов выговариваю я.
– Вы приглашали меня, Эйдзи Миякэ.– Вот голос ее забыть будет трудно. Надтреснутый, как шорох тростника, сухой, как от жажды.– И я пришла.
Она сумасшедшая?
– Но я никого не приглашал.
– Нет, приглашали. Два дня назад вы выслали приглашение на мой почтовый ящик.
Она?
– Детектив Морино?
Она кивает.
– Меня зовут Ямая.– Она обезоруживает меня улыбкой, столь же доброжелательной, как удар кинжала.– Да, я женщина, а не мужчина в женском платье. Быть невидимой – главное из тех качеств, которые необходимы в моей работе. Но я здесь не затем, чтобы обсуждать мой modus operandi, так? Вы не предложите мне сесть?
Все это так странно.
– Конечно, садитесь, пожалуйста.
Госпожа Ямал занимает диван, я опускаюсь на пол под окном. У нее взгляд дотошного читателя, под этим взглядом я чувствую себя книгой. Она смотрит мимо меня:
– Приятный сад. Приятный дом. Приятный район. Приятное убежище.
Кажется, она говорит не со мной. Предлагаю ей сигарету из последней Даймоновой пачки «Мальборо», но она отрицательно качает головой. Я закуриваю.
– Как вы меня, э-э, выследили?
– Я получила ваш адрес через «Токио ивнинг мейл».
– Они дали вам мой адрес?
– Нет, я сказала, что получила его. Потом проследила, как господин Огисо ехал сюда.
– При всем уважении, госпожа Ямая, я просил о досье, а не о визите.
– При всем уважении, господин Миякэ, вернитесь на землю. Я получаю записку от таинственного незнакомца, который просит у меня досье на самого себя, подготовленное для покойного Риютаро Морино за три дня до ночи длинных ножей. Какое совпадение. Я зарабатываю на жизнь, разгадывая совпадения. Послать мне записку было все равно что сунуть кусок свежего мяса в бассейн с акулами. У меня было три предположения: вы – возможный клиент, который хочет удостовериться в моем профессионализме; вы интересуетесь Эйдзи Миякэ по, возможно, корыстным личным мотивам; или, наконец, вы – отец Эйдзи Миякэ. Все три предположения стоило проверить. Проверяю и выясняю, что вы не отец, а сын.
Из сада доносится воронье карканье. Интересно, отчего вдруг госпожа Ямая стала такой печальной и непреклонной?
– Вы знаете моего отца?
– Официально мы не знакомы.
Официально не знакомы.
– Госпожа Ямая, мне не хочется, чтобы моя просьба показалась слишком прямой и глупой, но, пожалуйста, дайте мне досье на моего отца.
Госпожа Ямая складывает свои длинные, сильные пальцы домиком.
– Вот мы и добрались до того, зачем я здесь. Чтобы обсудить этот вопрос.
– Сколько?
– Бросьте, господин Миякэ. Мы оба прекрасно знаем о вашей финансовой несостоятельности.
– Тогда что же вы собираетесь обсуждать? Достоин ли я получить его?
Ворона вспархивает на балкон и заглядывает в дом. Размером она с целого орла. Шепот госпожи Ямая мог бы заставить замолчать стадион.
– Нет, люди моей профессии не имеют права учитывать в раскладе понятие «достоин».
– Что же учитывается в раскладе?
– Обстоятельства.
Звонят в дверь, и я резко вскакиваю – горячий пепел падает мне на ноги. Еще звонок. Просто нашествие какое-то! Несколько раз мигает специально установленная – из-за того, что сестра госпожи Сасаки глухая, догадываюсь я – лампочка. Гашу окурок сигареты. Так он и лежит, потухший, там, где я его бросил. Еще звонок – и смешок. Госпожа Ямая не двигается.
– Вы не хотите открыть?
– Извините,– говорю я, и она кивает.
Это глупо, но от волнения я не закрываю дверь на цепочку, а двое молодых людей за порогом так рады меня видеть, что на миг я пугаюсь, решив, что это ловушка, устроенная госпожой Ямая, и я угодил прямо в нее.
– Привет! – Они просто сияют. Который из них это сказал? Кипенно-белые рубашки, классические галстуки, блестящие, будто смоделированные на компьютере, тщательно уложенные прически. Не похоже на обычный прикид членов Якудзы.– Привет, дружище! Не будь таким мрачным! Потому что у нас замечательные новости! – Непонятно, то ли они собираются выхватить пистолеты, то ли сообщить мне о грандиозной скидке на прокат кимоно.
– Э-э, правда? – Я оглядываюсь.
– Правда! Понимаешь, в эту самую минуту Господь наш Иисус Христос стоит за дверью твоего сердца – он хочет узнать, не уделишь ли ты ему несколько минут, чтобы он рассказал тебе о радости, которой ты можешь причаститься, если откроешь сердце свое и впустишь туда Его Любовь.
– Привет! – Они просто сияют. Который из них это сказал? Кипенно-белые рубашки, классические галстуки, блестящие, будто смоделированные на компьютере, тщательно уложенные прически. Не похоже на обычный прикид членов Якудзы.– Привет, дружище! Не будь таким мрачным! Потому что у нас замечательные новости! – Непонятно, то ли они собираются выхватить пистолеты, то ли сообщить мне о грандиозной скидке на прокат кимоно.
– Э-э, правда? – Я оглядываюсь.
– Правда! Понимаешь, в эту самую минуту Господь наш Иисус Христос стоит за дверью твоего сердца – он хочет узнать, не уделишь ли ты ему несколько минут, чтобы он рассказал тебе о радости, которой ты можешь причаститься, если откроешь сердце свое и впустишь туда Его Любовь.
Я вздыхаю с искренним облегчением, они Принимают мой вздох за согласие и продолжают с удвоенным рвением.
– Похоже, твое сердце не миновали бури. Мы принесли тебе весть от Церкви Святых Последнего дня – ты, вероятно, слышал о наших проповедях?
– Нет, нет. По правде говоря, не слышал.– Сказав так, я сделал еще одну глупость.
Когда мне наконец удается закрыть дверь – эти улыбчивые мормоны просто прилипли к ней – и вернуться в гостиную, там уже никого нет. Неужели моя мрачная гостья мне привиделась?
– Госпожа Ямая?
Ворона тоже улетела. Ничего, кроме жужжания насекомых и других летних звуков, скрипящих и шипящих. Бабочка с алчными глазами принимает меня за цветочный куст. Я наблюдаю за ней, и секунды складываются в минуты. На обратном пути я замечаю то, чего не увидел сразу,– коричневый конверт на диване, где сидела госпожа Ямая. Смутная надежда, что она оставила мне досье на моего отца, тут же улетучивается: на конверте написано ««Токио ивнинг мейл» – почтовый ящик № 33». Внутри – адресованное мне письмо, написанное тонким почерком очень пожилого человека. Я сажусь и вынимаю его из конверта.
***Когда свисающие с деревьев занавеси мха стали такими плотными, продираться сквозь них стало невозможно, Козел-Сочинитель с плеском вошел в журчащий ручей. Поток отозвался на его поступь не стуком гальки, а звоном тарелок. Вода в ручье была цвета чая. Козел-Сочинитель набрал в рот немного – отличный холодный чай. Проглотил, и в голове у него прояснилось.
– Поток сознания! – обрадовался он.– Я наверняка в предгорьях Дарджилинга.
Он зашлепал вверх по течению. Фонарики орхидей расцвечивали полуденный сумрак под сенью унылых ландышей. Колибри с опаловыми крылышками пристраивались к инжиру, истекающему сладким соком. Где-то высоко над лесом расстилался чуть тронутый пастелью полог дневного света. Козлу-Сочинителю чудилось, что эти редкие проблески складываются в слова.
– Всю жизнь я искал несказанно сказочную сказку в сокровенном и таинственном. А может быть, мои сумасбродные странствия – совершенная суета сует? Может быть, тайное скрывается в явном?
Козел-Сочинитель дошлепал до залитой солнечным светом прогалины. Девушка с соломенно-желтыми волосами качалась на качелях, напевая мелодию без начала и названия. Козел-Сочинитель подошел ближе. Голос девушки и был тем шепотом, который старый писатель слышал каждую ночь с середины лета.
– Ты ищешь несказанно сказочную сказку.– Она взлетела вверх, и Антарктика унеслась в дальнюю даль.
– Да,– ответил Козел-Сочинитель.
Она полетела вниз. Взошла Малая Медведица.
– Несказанные сказки живут в горной стране.
– Как же м-мне найти эту горную страну?
– Иди по излучине до священного озера, поднимись на дамбу и пройди над водопадом.
– Над водопадом…
Девушка с соломенно-желтыми волосами качнулась вверх.
– Ты готов заплатить?
– Я платил всю свою жизнь.
– Ах, Козел-Сочинитель. Ты еще не расплатился сполна.
– Помилуйте, чем же еще я могу заплатить?
Качели упали на землю, на них никого не было.
Когда Козел-Сочинитель подошел к священному озеру, он снял очки, чтобы стереть с них водяную пыль, и, к Удивлению своему, обнаружил, что без них видит лучше.
Поэтому он оставил очки на мраморной скале и задумчиво уставился в озеро. Как необычно. Во-первых, водопад был бесшумным. Во-вторых, вода не падала с высокого обрыва над озером, а стремилась вверх головокружительным, кренящимся, пенным – и беззвучным – потоком. Козел-Сочинитель не обнаружил никакой тропинки, которая вела бы наверх. Он заговорил сам с собой, не произнеся при этом ни звука:
– Я уже не козленок. Я слишком стар для символических странствий.
Даже в самую последнюю минуту он подумывал, не повернуть ли назад. Госпожа Хохлатка сойдет с ума от горя, если он не вернется, но у нее есть Питекантроп, чтобы о нем заботиться, а тот позаботится о ней. Писатель в теле животного вздохнул. Потом он подумал о своей несказанно сказочной сказке и спрыгнул с мраморной скалы. Озеро оказалось холодным и внезапным, как сама смерть.
***Среда, 20 сентября
Токио
Дорогой Эйдзи Миякэ,
надеюсь, вы простите непродуманный, необычный и, возможно, навязчивый тон моего письма. Более того, вполне возможно, что вы и тот, кому оно адресовано,– совершенно разные люди, и это может привести к немалой неловкости. Однако я решился на этот риск. Позвольте объясниться.
Я пишу в ответ на сообщение, напечатанное в колонке частных объявлений в «Токио ивнинг мейл» за 14 сентября. Я узнал о нем только сегодня от одного знакомого, который зашел меня навестить. Вероятно, мне следует объяснить, что сейчас я восстанавливаюсь после операции на сердечном клапане. Вы просили откликнуться родственников Эйдзи Миякэ. Возможно, я ваш дед со стороны отца.
Двадцать лет назад у моего сына родились – внебрачно – близнецы, мальчик и девочка. Он порвал отношения с их матерью, женщиной недостойной профессии, и, насколько мне известно, никогда больше не видел своих детей. Я не знаю, где они воспитывались, надо полагать, у родственников своей матери. Девочка, очевидно, утонула, когда ей было одиннадцать лет, но мальчик жив, и сейчас ему должно быть уже двадцать. Я не знаю, как зовут их мать, и не видел ни одной фотографии моих незаконных внуков. Мои отношения с сыном никогда не были такими сердечными, как хотелось бы, а с тех пор, как он женился, мы общаемся еще меньше. Тем не менее мне удалось выяснить, как назвали детей, отцом которых он стал, поэтому я и пишу это письмо. Девочку звали Андзю, а мальчика зовут Эйдзи, и его имя пишется не так, как это обычно принято (два иероглифа: «умный» и «два», или «править»), а очень редкими иероглифами, означающими «волшебный» и «мир». Как в вашем случае.
Я буду краток, так как «свидетельства» иероглифов недостаточно для полной уверенности. Я думаю, что личная встреча поможет прояснить эту неопределенность: если мы связаны кровными узами, уверен, что между нами будет и физическое сходство. Я буду в чайном зале «Амадеус» на девятом этаже отеля «Ригха Ройял» (напротив вокзала Харадзюку) в понедельник, 25 сентября, за столиком, который будет заказан на мое имя. Прошу вас прийти к десяти утра с любым достоверным доказательством своего происхождения, какое у вас есть.
Я надеюсь, вы понимаете всю щекотливость этого дела и простите мне нежелание предоставить вам какие-либо личные сведения в этот раз. Если окажется, что вы – другой Эйдзи Миякэ, чье имя пишется теми же иероглифами, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения за то, что пробудил в вас беспочвенные надежды. Если же вы тот самый Эйдзи Миякэ, на что я искренне надеюсь, нам нужно будет многое обсудить.
С почтением,
Такара Цукияма.
Впервые с момента своего приезда в Токио я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Мне написал письмо мой дед. Подумать только, я встречусь и со своим отцом, и с дедом. «Нам нужно будет многое обсудить!» Вот, я падал духом оттого, что это невозможно, а на самом деле установить связь с отцом оказалось проще простого, как я и мечтал. До понедельника всего два дня! Судя по письму, мой дед – человек с хорошим образованием, наверняка в семье он имеет больший вес, чем моя страдающая паранойей мачеха. Завариваю зеленый чай и иду в сад, чтобы выкурить сигарету – на сей раз Бунтаро привез «Кент», а мои «Мальборо» закончились. Цукияма – классное имя! – пишется иероглифами «луна» и «гора». Сад кипит красотой, гармонией, жизнью. Я хочу, чтобы понедельник наступил через пятнадцать минут. А который теперь час? Возвращаюсь в дом и смотрю на часы, которые госпожа Сасаки принесла мне на этой неделе. До приезда Бунтаро по-прежнему три часа. Отсутствующая хозяйка ловит мой взгляд из своей ракушечной рамки.
– Вот наконец и тебе улыбнулась удача. Позвони Аи. Это ведь она придумала послать объявление, помнишь? Давай. Поначалу застенчивость может быть притягательна, но, сидя в этой скорлупе, добра не наживешь себе.
– Рифма была задумана или это вышло случайно?
– Не переводи разговор на другую тему! Выйди на улицу, найди телефон и позвони.