Дальнейшая судьба «О.К. Интернэшнл» была историей падения. Корпорация развалилась в несколько лет. Кто-то из её владельцев погиб в междоусобной войне, кто-то скрысил часть капитала и свалил за границу, а остальные закончили свою карьеру убого и примитивно, став хозяевами купленных на последние деньги российских заводов по закату в банки тушёнки и сгущёнки.
«Холод Плюс», напротив, пользуясь расширением рынка и увеличением спроса, распухал, как дерьмо на дрожжах. Филиалы и склады размножались, «Холод Плюс» поглощал мелких конкурентов и смежников и ко времени описываемых событий стал успешной и крупной корпорацией, ведущей в отрасли.
Такая версия истории корпорации, несомненно, более полная и достоверная, вполне сошла бы для оппозиционной газеты, из тех, что финансируются опальными олигархами (теми же крысами из бесславной памяти «О.К. Интернэшнл») или поддерживаются энтузиастами левых убеждений.
Но нам известно нечто более интересное. Как я уже говорил, дьявол скрывается в деталях. Его козлоподобную морду мы видим и за кулисами постановки «Корпорация „Холод Плюс“: трудный путь к заснеженным вершинам».
Прежде всего, вдохновителем внедрения метода глубокой заморозки был сам сатана. Как известно, есть области ада, в которых стабильно поддерживается низкая температура. Сатана до сих пор хранит там плоды из Эдема, на всякий случай.
В рамках акции продвижения смертного греха чревоугодия сатана поставил в каждый дом по холодильнику. В довесок к холодильнику была внедрена микроволновая печь. Теперь каждый грешник может предаваться обжорству круглыми сутками, просто вытащив еду из холодильника и засунув её в микроволновку.
Чтобы было чем забить холодильник и ещё более упростить жизнь чревоугодника, сатана придумал подвергать глубокой заморозке всё, что может быть употреблено в пищу.
На самом деле его фантазия простиралась дальше только еды. Адская технология крионики стала пропагандироваться и для сохранения мёртвых тел и, отдельно, человеческих мозгов. Благодаря заморозке стали массово переливать кровь и пересаживать органы. Но это уже другая история.
А мы вернёмся к банку «Вел Траст» и корпорации «Холод Плюс». Несколько лет процветания банка были выкуплены комсомольскими вожаками по контракту. На это недвусмысленно указывает и название банка.
Ошибочно полагают, что первое слово названия – это транслитерация английского Well, «хорошо». На самом деле название банка латиницей писалось так: «Vel Trust». Vel – это начальные буквы имени Velzevul. На долларовой банкноте написано: «In God we trust».
На Бога уповаем (англ.).
Комсомольцы названием своего банка показывали, в кого они верят на самом деле.
К году великого дефолта срок сатанинско-ком-сомольского контакта истекал, и Вельзевулу была нужна свежая кровь на старинной бумаге. Так молодые клиенты адского сервиса получили гениальную идею о необходимости развивать указанное им перспективное направление рынка.
На складе
Директора по импорту не было, поэтому мне не пришлось ни у кого отпрашиваться. Я только сказал девочкам-секретарям, что уезжаю на склад, да отметил командировку в службе безопасности. Покончив с формальностями отбытия с рабочего места, я вызвал лифт.
Створки лифта отворились, и моему взору предстала богиня секса, весны и плодородия, загорелая брюнетка с налитой грудью и томными глазами. Наверное, я на секунду застыл в неподвижности, поэтому она спросила: «Вы заходите?» Да, и голос у неё был такой, от которого у мужчины сразу начинают звенеть яйца. «Твою ж мать!» – подумал я, восхищённо или раздражённо, я и сам не понял. Вероятно, девушка была из новых сотрудниц компании, соседствовавшей в одном бизнес-центре с «Холодом Плюс». Пока мы спускались на первый этаж, я старательно читал правила пользования лифтом, чтобы не пялиться на бюст незнакомой девушки. На первом этаже девушка вышла и отправилась по коридору к курилке, я – в противоположную сторону, к выходу. «Так, проехали. Всё спокойно».
Я сел в автомобиль, завёл, воткнул съёмную панель магнитолы и переключал радиостанции, пока не услышал приемлемую музыку. После этого тронулся, выехал с парковки и поехал по тесным улицам на другой конец города, к складскому комплексу корпорации «Холод Плюс».
В последнее время я выбираю радиостанции, которые крутят рэп, хип-хоп или просто «колбасу»[10] без слов. При первых аккордах современного «русского рока» меня тянет блевануть прямо на торпеду. Я столько лет отдал рок-н-роллу и всегда был его верным адептом, но сейчас моя лояльность бренду исчерпалась и переросла в полную противоположность.
Поначалу я ещё удивлялся, когда узнавал, что та или эта рок-команда выступила в сборном концерте с оголтелой попсой. Или вместе с той же оголтелой попсой каталась в туре поддержки нашего-вашего-ихнего президента и правящей партии. Или развлекала гопников прокремлёвской молодёжной шараги на их ежегодном слёте-шабаше у вонючего озера.
Потом я понял, что был несправедлив к русским рок-музыкантам, требуя от них следования эстетическим принципам и наличия гражданской позиции. Зачем это им? Они же просто лабухи. Их работа – развлекать народ. Как правило, неудачников, которые пьют пиво из больших пластиковых бутылок и носят косухи из кожзама. Те, у кого родители зарабатывают чуть-чуть больше, слушают музыку R'n'B (эту аббревиатуру, наконец, перестали расшифровывать как Rhythm & Blues, к ритм-энд-блюзу новая музыка не имеет никакого отношения, теперь это значит – Rich & Beautiful[11]).
Никаких идей, просто маркетинговая дифференциация.
А все вместе рокопопсы выполняют один социально-политический заказ: отучить людей думать. Стране, которая увеличивает потребление, снижая производство, в которой на выборах не из кого выбирать, где никаким аршином не измерить глубину заготовленной ей пропасти, рационально мыслящие люди не нужны. Бесполезны. Мешают. Вредны.
Раньше запрещали генетику и кибернетику, сейчас фактически под запретом обыкновенная формальная логика. Потому что если человек вдруг начнёт задумываться, используя простейшие силлогизмы, то совершенно понятно, до чего он может дойти: до необходимости свержения существующего строя. А это преступление. Поэтому от логики людей надо беречь.
И певица Мак$им, с одной стороны, а группа «Би-2» – с другой упраздняют логическое мышление. Не то что в текстах совсем нет смысла, просто он ускользает. Теперь вы уже не поймёте, кто кого любил, как и почему они расстались, а если песня такая грустная, то почему исполнители улыбаются. Настоящий постмодернизм. И Мак$им при этом лучше, чем «Би-2». Потому что не нужно уже никому никакого смысла. Надо, чтобы было немного грустно, как после второй рюмки водки, а в целом – позитив. И ни о чём не думать.
Современное искусство не идёт впереди полка со знаменем, не встречает грудью ледяные торосы, не жалеет, не зовёт и даже не плачет. Современное искусство стоит у обочины шоссе с бутылкой минеральной воды без газа в приподнятой руке и то и дело нагибается к открытому стеклу притормозившего автомобиля: «Расслабиться не желаете?»
Теперь только некоторые рэперы иногда толкают искренние тексты с наличием содержания. Никакого рок-н-ролла уже давно нет: но вместо рока есть рэп. А «колбаса» без слов тем и хороша, что без слов, и вести машину под неё удобно.
Нет, можно, конечно, слушать мировые хиты. Старые хиты. Можно. Но сколько их уже можно слушать, одни и те же? Я и новые песни знаю все наизусть. А со старыми – это просто перебор, промывание мозгов. «Hotel California» – хорошая песня. Наверное. Первые тысячу шестьсот восемьдесят четыре (или что-то вроде) прослушиваний она мне вообще очень нравилась. Потом меня заставили прослушать её ещё три тысячи раз. Она перестала мне нравиться так, как прежде. Ещё пара тысяч прослушиваний, и теперь её первые аккорды вызывают у меня аллергическую реакцию.
Весь старый добрый рок-н-ролл, песни «The Beatles», «Rolling Stones», «Led Zeppelin», даже «Pink Floyd» – всё уже давно набило оскомину. В этом никто не виноват. Просто рок-н-ролл не был рассчитан на то, что мы будем жить так долго. Живи быстро, умри молодым! А мы подзадержались на этом свете, не ушли в назначенный нам срок.
Когда мои мысли дошли до этой точки, я переключил музыку с тюнера на CD-player, и в динамиках зазвучал голос Курта Кобейна, который всё сделал правильно.
Под композиции группы «Nirvana» я доехал и припарковал автомобиль у конторы складского комплекса.
В конторе творился настоящий бедлам. Зарытая в бумагах операционистка бешено стучала по клавишам компьютера, исправляя накладные. Водители городской развозки сидели на всех стульях, столах и недовольно галдели.
Я пробрался к девушке и спросил:
– А начальник склада где? Заместитель? Где вообще все?
Я пробрался к девушке и спросил:
– А начальник склада где? Заместитель? Где вообще все?
– Все на пандусе! Все ушли, блядь! Оставьте меня в покое! Не трогайте меня! Не спрашивайте меня! Надоели мне! Все надоели!
– Хорошо-хорошо! Уже ушёл, уже почти ушёл. А позвонить можно?
– Блядь!
– Всё-всё.
Я вышел из конторы и закурил сигарету. Что у них сегодня такое творится? Конечно, с развозкой всегда беда, программное обеспечение то и дело выходит из строя или глючит, и приходится готовить сопроводительные документы по системе «закат солнца вручную». Но в тот день бардак был даже больше обычного. А начальства в конторе не было.
Докурив сигарету и бросив окурок в урну у порога, я перешёл дорогу и вошёл в ворота складского комплекса. У пандуса стоял контейнеровоз с сорокафутовым рефрижератором, шла выгрузка. Казалось, что всё нормально.
Поднявшись на пандус и подойдя поближе к контейнеру, я понял, что нормально не всё. И, скорее, даже ничего не нормально.
Грузчики двигались как во сне, медленно, плавно, даже грациозно. И пританцовывали. Глаза их были широко открыты и светились блаженством.
На коэффициенте полезного действия их работы это их блаженство сказывалось самым отрицательным образом. Один молодой парень в синей робе, за которым я наблюдал несколько минут, брал коробку в контейнере, нёс её к погрузчику, ставил, разгибался, потом нагибался, брал ту же самую коробку и нёс обратно в контейнер. Там укладывал её в ряд. Выпрямлялся, опять склонялся, брал ту же коробку и нёс к погрузчику…
Моего присутствия рабочие не замечали. Они были в таком состоянии, что не заметили бы даже Годзиллу, не то что клерка из центрального офиса.
Стараясь не столкнуться с погружёнными в транс грузчиками, я прошёл к будке старшего смены. За стеклом будки я увидел картину ещё более интересную и удивительную.
Старший смены, настоящий француз Жан, родителей которого нечистый занёс в СССР по линии Коминтерна да так и бросил подыхать в реформированной России, сидел на стуле. Сидел без рубахи, топлес, если только можно так сказать, когда мужчина обнажает свою волосатую грудь.
Около Жана на коленках ползали три девушки, тоже топлес. В одной из них я узнал заместителя начальника склада, двое других были, кажется, опе-рационистками или учётчицами. Девушки ласкали Жана, одна уже расстегивала на нём брюки. Всё это было, конечно, занимательно, но я не стал смотреть продолжения оргии за стеклом, а отправился в холодильную камеру искать начальника склада.
И я нашёл его, начальник склада действительно бродил между стеллажами в холодильной камере, одетый в ватную фуфайку и армейскую шапку-ушанку.
Я подошёл и спросил осторожно:
– Здравствуйте, Виктор Степанович. Как у вас тут? Всё хорошо?..
– Что?.. А… Максим!
– Меня зовут Максимус.
– А?
– Ничего, проехали.
– Что-то случилось?
– А? Ничего не случилось?..
– Ну так. всё вообще, как. вот. заваливаете вы нас, заваливаете товаром! Куда мне ставить столько товара?
– Картошку из Голландии сегодня разгружали?
– Разгружали, да! А куда её разгружать?!! Смотрите, всё, всё занято этой картошкой! Вот, и тут картошка, и там картошка! Куда ещё ставить?
Виктор Степанович показывал на пустые стеллажи и в пустые углы холодильной камеры.
Начальник склада схватил меня правой рукой за рукав и повёл к выходу, продолжая левой описывать в воздухе полукружья.
– И проходы все заняты! И на пандусе стоит! Картошка!
– Виктор Степанович!
– Зачем столько картошки?
– Виктор Степанович!!!
– Это же мне на год! А где разгрузку собирать?!
– Виктор Степанович!!! Здесь нет никакой картошки!
– Как же нет?..
– Где коробка, Виктор Степанович? Коробка с крысиным ядом?
– А, коробка… да, Лина звонила, сказала.
Вот же зараза! Кто её просил? Оказалось, Лина позвонила и предупредила о коробке.
– Ну, и?.. Вы её отставили в сторону? Упаковку не нарушили?
– Да, отставили. Она в будке. Вот только. порвалась коробка.
– Как порвалась???
– Ну… это… с погрузчика свалилась и порвалась.
Конечно, с погрузчика свалилась. Можно было придумать что-нибудь оригинальнее.
Мне почти всё стало ясно. В коробке не крысиный яд, в коробке наркотики. Галлюциногенные препараты. ЛСД или что-нибудь такое. Вот тебе и кар-тошечники! Голландцы, одно слово. А все складские нажрались этим наркотиком. Или надышались. Попробуй пойми наших людей: если им звонят из центрального офиса и предупреждают, что в одной из коробок крысиный яд, им срочно надо испробовать препарат на себе. Ну и дьявол с ними. Теперь мне надо увидеть, в каком виде коробка и её содержимое.
– Понятно всё с вами. Я, пожалуй, ничего не расскажу в офисе о том, что творится на складе. А вот коробочку велено в офис вернуть, за ней поставщик завтра прилетает из самой Голландии.
Виктор Степанович сказал, что коробка в будке старшего смены, и поплёлся обратно в холодильную камеру считать паллеты с несуществующей картошкой. Я подошёл к будке и решительно открыл деревянную дверь.
Девушки и Жан за время моего отсутствия значительно продвинулись. Синие рабочие штаны Жана были спущены до колен, две учётчицы (или опера-ционистки) работали с его членом, делая двойной минет «вертолётиком». Заместительница начальника склада сжимала лицо повернувшегося в её сторону Жана мягкими белыми шарами своих грудей.
На моё появление в будке группа товарищей никак не отреагировала, что меня, впрочем, уже ничуть не удивило. Я осмотрел будку. У противоположной стенки стоял железный шкаф с рабочей одеждой. На дверцы шкафа были наклеены плакаты с обнажёнными красотками. У застеклённого окна стоял грубо сколоченный столик, на котором выстроились немытые кружки. Я заглянул под стол и увидел там надорванную коробку с маркировкой PTH PI и дальше какие-то цифры.
Я присел на корточки и аккуратно потащил коробку на себя. Из прорехи посыпались маленькие розовые таблетки. Подобрав несколько таблеток, я рассмотрел их на ладони. Таблетки были круглые, размером с но-шпу, но без диаметральной полосы. На каждой таблетке были выдавлены три буквы с маркировки: PTH. «Однако какой продвинутый крысиный яд. С собственным брендом, рассчитанным, видимо, на формирование лояльности конечных потребителей продукции», – это были уже последние капли сарказма. Версия с крысиным ядом не заслуживала рассмотрения.
– Ладно, если вы не против, мы с таблеточками поедем отсюда.
Я произнёс это вслух, но разговаривал сам с собой.
На подоконнике нашлись скотч и ножницы. Я быстро подлатал прореху, подхватил коробку и собрался выходить из будки. На несколько секунд задержался, рассматривая ещё одну галерею глянцевых блядей на внутренней стороне двери, и тут только вспомнил, что охрана комплекса не пустит меня за ворота без документов на коробку.
Возвращать Жана из райских кущ, где его ублажали прекрасные четырнадцатилетние гурии, в наш мир, полный печали и разочарований, не хотелось.
Было жалко мальчика. Очнувшись, он мог заметить, что учётчицы-операционистки кривоноги и большеносы, а замначальница стара и потрепанна жизнью.
Я стал шарить по будке и скоро, в тумбочке у железного шкафа, нашёл то, что было мне нужно: ручку, бланк накладной и штамп для документов.
В той же тумбочке я нашёл разорванные пачки от презервативов, почему-то для анального секса, какой-то порошок и прочий стафф. Я решил, что подумаю обо всём этом позже. Отодвинув пожелтевшие от чая кружки, я быстро заполнил накладную: «Образцы для центрального офиса, 20 кг», – поставил закорючку и штамп.
Сунув накладную в боковой карман пиджака, я с коробкой на руках вышел из будки.
Перед этим только разок слегонца хлопнул заместительницу по её большущей заднице: так, для смеха. Она не очнулась.
Миновав охрану, я прошёл через дорогу обратно к парковке у конторы, открыл сигналкой машину, бережно устроил коробку на заднем сиденье, сел сам, вставил музыку, завёл и поехал в офис.
В офис?!!
Миллион долларов США
Чёрта с два!!!
К дьяволу «Холод Плюс» и безумных голландцев. В задницу Вельзевула мою скучную, однообразную и позорную работу. В огонь преисподней моё рабство и мою нищету. To Hell with them![12]
Я медленно двигался в потоке нервных машин и просматривал на внутреннем диапроекторе кадры своей жизни, с самых первых воспоминаний и до сегодняшнего дня. Моя история оказалась почти вся, за редкими исключениями, историей бедности и нужды.
Исключения располагались в самом начале фильма. Вот мне три или четыре года. Я в аккуратном матросском костюмчике за рулём «Кадиллака» еду по заасфальтированному двору вокруг детской площадки. «Кадиллак» цвета слоновой кости сделан из пластмассы и лёгкого металла в Венгрии или, может, в Польше. Автомобиль на педальном ходу, мои ножки в лёгких чешках вращают двигатель в одну детскую силу под капотом. Старшая сестра идёт рядом, оберегая меня и моё сокровище от воров и хулиганов. Дворовая детвора следит за нами в немом восхищении.