Он назвал место, и я проверил по телефонному справочнику, который сообщил, что я нахожусь на севере штата.
Я заставил его набрать номер и вызвать такси, поскольку не знал названия клиники и не хотел показывать, в каком состоянии моя память. Все-таки одна из повязок, которые я так тщательно удалил, была вокруг моей головы.
Когда он вызывал мне машину, я услышал название клиники:
— Частная больница в Гринвуде.
Я затушил сигарету, вытащил из пачки следующую и снял со своих ног примерно двести фунтов груза, сев в удобное коричневое кресло рядом с книжным шкафом.
— Подождем здесь, а затем вы проводите меня к выходу, — сказал я.
Больше я не услышал от него ни слова.
II
Было часов восемь утра, когда шофер такси высадил меня в ближайшем городе на каком-то углу. Я расплатился и минут двадцать прогуливался. Затем зашел в закусочную, устроился за столиком и заказал сок, пару яиц, тост, бекон и три чашки кофе. Бекон был жирноват.
Примерно с час пронаслаждавшись завтраком, я еще погулял, нашел магазин одежды и подождал до девяти тридцати — времени открытия.
Я купил себе пару брюк, три рубашки спортивного покроя, пояс, нижнее белье и подходящие ботинки. Я также выбрал себе носовой платок, бумажник и расческу.
Затем я разыскал Грейнхаундскую автобусную станцию и сел в автобус до Нью-Йорка. Никто не пытался меня остановить. Похоже, никто меня и не разыскивал.
Сидя у окна, глядя на деревенский пейзаж в осенних тонах, освеженный живыми ветерками с яркого, холодного неба, я попытался упорядочить все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.
Я, Карл Кори, был помещен в Гринвуд моей сестрой Эвелин Флаумель. Это произошло примерно две недели назад после автомобильной катастрофы, в результате которой я получил переломы ног — хотя этого я и не чувствовал. Я не помнил никакой сестры Эвелин. Вероятно, персонал Гринвуда получил указание держать меня в постели беспомощным, но когда я освободился и пригрозил, испугался последствий. Ну, что ж. Значит, кто-то меня боится. А значит, я буду вести себя соответственно.
Я попытался вспомнить, как произошла авария, и додумался до того, что у меня разболелась голова. Но все-таки авария не могла быть несчастным случаем.
Я был в этом убежден, хотя и не знал, почему. Я выясню и это, и тогда кое-кто заплатит. Очень, очень много заплатит. Ненависть, могучая ненависть горячей волной ударила меня в грудь. Кто бы ни пытался сломать или использовать меня, сделал это себе на беду, и теперь, кто бы он ни был, он не будет обижен моим вниманием. Я ощутил сильное желание убить, уничтожить этого мерзавца, и вдруг понял, что эти ощущения не новы и что в прошлой жизни именно так я и поступал. И не раз.
Я уставился в окно, глядя, как падают мертвые листья.
Добравшись до Большого Города, я, во-первых, зашел в парикмахерскую побриться и подстричься, а во-вторых, отправился в туалетную комнату и надел свежую рубашку — терпеть не могу, когда срезанные волосы щекочут шею. Автоматический пистолет калибра 0.32, принадлежавший неизвестному типу из Гринвуда, лежал в правом кармане куртки. Предполагаю, что если Гринвуд или моя сестра захотели бы вдруг разыскать меня, то незаконное ношение оружия вряд ли пошло бы мне на пользу. Но я решил, что так спокойнее. Сначала меня надо найти, а потом… Главное, я хотел понять причину всех событий. Я быстро перекусил в ближайшем кафе, потом целый час ездил в метро и на автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелин в Уэстчестере — адрес моей сестры и желанного источника воспоминаний. Прежде, чем мы приехали, я обдумал тактику дальнейших действий.
И когда в ответ на мой стук, после получасового ожидания, старинная большая калитка отворилась, я уже знал, что буду говорить. Я все тщательно обдумал, пока шел к дому по длинной извилистой аллее, выложенной белым гравием, мимо дубов и ярких кленов — ветер холодил мою подстриженную шею под поднятым воротником куртки, под ногами хрустели листья. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены старого каменного здания. Все было незнакомо, и вряд ли я когда-либо был здесь раньше.
Я постучал, и мне ответило эхо.
Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.
Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с россыпью родинок на лице.
— Да? — сказала она с пуэрториканским акцентом.
— Я хочу видеть миссис Эвелин Флаумель.
— Как прикажете доложить?
— Ее брат Карл.
— О, входите, пожалуйста, — сказала она мне.
Я вошел в прихожую. Пол был выложен мозаикой из крохотных бирюзовых и лососевых кафельных плиток. Стены красного дерева, заросли больших зеленых лопухов, оккупировавших кадки на левой половине комнаты. Сверху проливал желтый свет куб из стекла и эмали.
Девушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь знакомое.
Ничего.
Тогда я стал просто ждать.
Наконец служанка вернулась, улыбнулась, кивнула и молвила:
— Пожалуйста, идите за мной. Она примет вас в библиотеке.
Я пошел следом: три лестничных пролета вверх, затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья дверь слева была открыта, и служанка жестом пригласила войти. Я вошел и остановился на пороге.
Как и в любой библиотеке, здесь были бесконечные этажи книг. Еще здесь были три картины — два лесных пейзажа и один морской. Пол был застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с громадным столом стоял такой же громадный глобус, с лица которого на меня смотрела Африка. Позади стола и глобуса во всю стену распростерлось окно со стеклом толщиной не меньше восьми сантиметров. Но не это стало причиной моего замешательства.
На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди и широким воротником, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминавшие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, — не крашенные, я откуда-то знал это, — а ее глаза за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, — я это тоже знал, — светились такой же голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем, а цвет ее сжатых губ гармонировал с волосами. Но и это не стало причиной моего замешательства.
Я знал ее, откуда-то знал, хотя и не мог сказать, откуда.
Я двинулся вперед, надев на себя улыбку.
— Привет, — сказал я.
— Садись, — она указала на кресло с высокой спинкой и большими подлокотниками, оно было оранжевым и удобным — как раз для меня.
Я сел, и она пристально взглянула на меня.
— Я рада видеть тебя снова на ногах.
— Я тоже. Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо. Должна признаться, что я не ожидала увидеть тебя здесь.
— Знаю, — приврал я, — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за заботу и ласку.
Я позволил прозвучать легкой ноте иронии, чтобы посмотреть на ее реакцию.
В это время в комнату вошла гигантская собака — ирландский волкодав — и свернулась в клубок возле стола. Вторая пришла следом, но перед тем как лечь, дважды обошла глобус.
— Вот именно, — ответила она, возвращая иронию, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь осторожнее за рулем.
— Обещаю тебе, что буду принимать все меры предосторожности.
Я не знал, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее все, что удастся.
— Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, вот я и пришел.
— Я была… я… — ответила она. — Ты что-нибудь ел?
— Завтракал часа два тому назад.
Она позвонила служанке и приказала накрыть на стол. Затем:
— Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда придешь в себя. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.
— Знаю, — ответил я. — Потому-то я и пришел.
Она предложила мне сигарету, я взял, дал прикурить ей, затем закурил сам.
— Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы. — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь отыграешь сейчас.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.
— Ставка слишком высока для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так, запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Кэвин, но не будь дураком. Ты знаешь счет в игре.
Кэвин? Запишем это после "Кори".
— А может, не знаю, — ответил я. — Ведь какое-то время я спал, разве не помнишь?
— Ты хочешь сказать, что ни с кем не связывался?
— Как проснулся, не представилось случая.
Она наклонила голову на сторону, и ее удивительные глаза сузились.
— Опрометчиво, — сказала она, — но возможно. Просто возможно. Ты мог попробовать. Ты мог. Я притворюсь, что ты так и сделал. В таком случае, ты поступил остроумно и неопасно. Дай мне подумать об этом.
Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, и я решил ухватить то, что показалось выгодным в этой игре, которую я не понимал, с игроками, которых я не знал, и ради ставок, о которых я не имел никакого понятия.
— Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем, — сказал я.
— Да, знаю. Но ты слишком хитроумен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем и увидим.
Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?
К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел ни малейшего понятия. Бифштекс был прекрасен — розовый внутри, сочный, и я аппетитно захрустел поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу, нарезая свой бифштекс маленькими ломтиками.
— Я люблю рвение, с которым ты набрасываешься на жизнь, Кэвин. И это одна из причин, почему мне не нравится смотреть, как ты рвешь с ней знакомство.
— Мне тоже, — пробормотал я.
И пока я ел, я увидел ее. Я увидел ее в одеянии с большим вырезом на груди, в платье с пышной юбкой, зеленом — как может зеленеть только море. Звенела музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Я носил черное с серебряным, и… Видение исчезло, оно было настоящей частью моих воспоминаний, и я искренне выругался: как мне не хватает их. Что говорила она, в своем зеленом, мне, в моем черном и серебряном, той ночью среди музыки, танцев и голосов?
Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать свое видение на Эвелин.
— Я вспомнил ночь, — сказал я, — ты была в зеленом, а я одет в свои цвета. Как тогда все казалось прекрасным, и музыка…
На лице ее возникло мечтательное выражение, щеки порозовели.
— Да, — сказала она, — прекрасные были времена… Скажи, ты действительно еще ни с кем не связался?
— Слово чести, — сказал я, что бы это ни значило.
— Стало еще хуже, — сказала она, — сейчас в Тени больше ужасов, чем можно себе представить…
— И?.. — спросил я.
— Он в прежних заботах, — закончила она.
— О.
— Да, — продолжала она, — и он захочет знать, где ты остановился.
— Вот здесь, — сказал я.
— Ты хочешь сказать?..
— Пока, — сказал я, наверное, слишком поспешно, поскольку ее глаза слишком широко распахнулись. — Пока не буду знать, в каком положении дела, — что бы это ни значило.
— О.
И мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам.
Потом мы пили кофе маленькими глоточками, и я почувствовал к ней самые настоящие братские чувства, но быстренько подавил их.
Я спросил:
— Что у других? — Это могло означать что угодно, а звучало безопасно.
На минуту я испугался, что сейчас она спросит, что я имею в виду. Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:
— Как всегда, ничего нового не слышно. Возможно, ты был мудрее всех. Мне здесь так хорошо. Но как можно забыть все… величие?
Я опустил глаза долу, поскольку не был уверен в своем взгляде, и сказал:
— Нельзя. Просто невозможно.
Последовало долгое и неуютное для меня молчание, которое все же нарушила она.
— Ты ненавидишь меня?
— Что за чушь, — сказал я. — Как я могу — если принять во внимание все?
Это, казалось, порадовало ее, и она продемонстрировала свои зубки, оказавшиеся весьма белыми.
— Хорошо. И спасибо тебе. Кем бы ты ни был, но ты — джентльмен.
Я поклонился и расшаркался.
— Ты вскружишь мне голову.
— Вряд ли, — сказала она. — Если принять во внимание все.
И я почувствовал себя неуютно.
Моя ненависть вновь пробудилась, и я подумал, знает ли она, против кого она может быть направлена. Я понял, что знает. Я с трудом удержался от желания спросить об этом в лоб.
— Что же ты думаешь делать? — спросила она в конце концов, и у меня не оставалось другого выхода, как туманно ответить:
— Ну, конечно же, ты мне не веришь…
— Да как мы можем тебе верить?
Я решил запомнить это "мы".
— Вот видишь. Так что сейчас я просто воспользуюсь твоим покровительством. Я буду рад остаться здесь, где тебе совсем не трудно следить за мной.
— А дальше?
— Дальше? Посмотрим.
В нашей беседе наступила довольно-таки долгая пауза. Эвелин не выдержала ее первой.
— Умно, — сказала она. — Очень умно, и ты ставишь меня в неловкое положение.
(Честно говоря, мне просто некуда было деться, а на деньги, которые я удержал с доктора, долго не протянуть).
— Да, конечно, ты можешь остаться, но разреши предупредить тебя, — тут она поиграла каким-то брелком, свисавшим с цепочки на шее, — это — ультразвуковой свисток, специально для собак. У Доннера и Блитцена четыре брата, и все они обучены позаботиться о гадких людях, и все они сбегаются на мой свисток. Так что поостерегись появляться там, где твое присутствие нежелательно. Свисток-другой — и даже ты не выстоишь против их атаки. В Ирландии не осталось волков после того, как там вывели эту породу собак.
— Знаю, — механически ответил я, и тут же понял, что действительно это знаю.
— Да, — продолжала она. — Эрик будет доволен, что ты — мой гость. Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь ты именно этого и хочешь, "нессе-па"?
— "Уи", — ответил я.
Эрик! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то было очень важно, что я знал его. Не недавно. Давно. Но Эрик, которого я знал, был словно тень вокруг меня, и это было важно.
Почему?
Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел так, что размышления о том, как бы его убить, были для меня не в диковинку. Возможно, я даже пытался их осуществить.
К тому же, между нами была какая-то связь, что я тоже знал. Родственная?
Да. Именно так. Причем ни я, ни он не были в восторге от того, что мы… братья. Я помнил… помнил…
Большой, сильный Эрик — с его влажной, кудрявой бородой и глазами — такими же, как у Эвелин!
На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в висках отчаянно запульсировало, шея взмокла.
Я ничему не позволил отразиться на моем лице, но заставил себя сделать еще одну затяжку и еще один глоток пива, потому что сообразил, что Эвелин — действительно моя сестра! Только звали ее не Эвелин. Я никак не мог вспомнить ее настоящего имени. Придется быть осторожней, — решил я. — Я вообще не буду называть ее по имени, пока не вспомню.
А что же со мной? И что за страсти вокруг меня?
Эрик, внезапно понял я, был как-то связан с тем несчастным случаем. Он должен был закончиться для меня фатально, да только я выпутался. Не ОН ли и организовал все? Да, откликнулась моя интуиция. Это обязан быть Эрик. А Эвелин помогала ему, выплачивая Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть мертвым, но…
Внезапно я понял, что, придя к Эвелин, я бросился Эрику прямо в руки, стал его пленником, и если я останусь — я открыт для новой атаки.
Но она сказала, что раз я — гость, то Эрику придется оставить меня в покое. Я задумался. Я не имел права верить всему, что мне говорили. Придется все время быть начеку. Может, будет лучше, если я исчезну, пока память полностью не вернется.
Но это дикое ощущение смертельной необходимости. Я был обязан раскусить эту задачу, и как можно скорее, — и действовать, как только узнаю все. Это лежало на мне как проклятие. Если опасность была ценою памяти, а риск — платой за удобный случай, то быть по сему. Я остаюсь.
— И я помню… — сказала Эвелин.
Тут я понял, что она говорит со мной уже несколько минут, а я даже не слушаю. Возможно, это было эхом ее слов, не требующих ответа, ну и неотвязность моих собственных мыслей.
— Я помню тот день, когда ты победил Джулиэна в его любимых состязаниях, а он швырнул в тебя стакан с вином и проклял тебя. Но приз все-таки выиграл ты. И он внезапно испугался, что зашел слишком далеко. Но ты просто рассмеялся и выпил с ним другой стакан вина. Я думаю, он раскаивается до сих пор, что не сдержался — ведь он такой хладнокровный, и мне кажется, что он очень завидовал тебе в тот день. Ты помнишь?! Мне кажется, что с тех пор почти во всем он старается подражать тебе. Но я ненавижу его по-прежнему и надеюсь, что когда-нибудь он все же споткнется, я чувствую, он споткнется.
Джулиэн, Джулиэн, Джулиэн. Да и нет. Что-то насчет состязания и искушения человека, и разрушения его почти легендарного самообладания. Да, здесь было ощущение знакомого; нет, я не мог в действительности сказать, с чем все это связано.
— А Кэйн, как здорово ты одурачил его! Знаешь, он все еще ненавидит тебя…
Я сделал вывод, что меня не слишком-то любили. Так или иначе, это чувство меня порадовало. И Кэйн тоже звучало знакомо. Очень. Эрик, Джулиэн, Кэйн, Кэвин. Имена эти плыли в моей голове, переполняли меня.