Где оно…
Кажется, это… неужели?
Он вдруг понял, что то, что они считали реактивным двигателем – скорее всего и есть защищенная антенна. Значит, русским все же не удалось решить задачу передачи сигнала при работающем реактивном двигателе, как они думали, и перед ним – типичная планирующая управляемая бомба, сбрасываемая с большой высоты. Уже хлеб…
Но сигнал – похоже, все-таки в две стороны передается.
И похоже…
Что тут за кронштейны…
Лейтенант достал универсальный инструмент, какой используют авиамеханики для мелких работ по двигателю и карманную алмазную пилку…
Не исключено, что двигатели тут все таки могут быть. Судя по кронштейнам – они предназначены для примитивных ускорителей порохового типа. Примерно таких, какие используют на самолетах.
Лейтенант – а он все таки был умен и образован – моментально прикинул схему применения нового оружия. Оператор с борта самолета – выводит бомбу на походный или боевой ордер флота. Выбирает себе цель. После чего – дистанционно дает команду на включение пороховых ускорителей. Бомба начинает разгоняться, скорее всего управление теряется – но это уже маловажно. А если не подвешивать эти ускорители – бомба тоже может применяться…
Возможно, даже так…
Часть самолетов сбрасывает такие вот управляемые бомбы с ускорителем, а часть – без. При атаке – расчеты пом-помов[62] сосредоточат весь свой огонь на бомбах с пороховым ускорителем, благо они видны намного лучше. А в этот момент – на корабль обрушиваются подошедшие незаметно управляемые бомбы без ускорителей. Он знал флот, проводил эксперименты и выяснил, что при прорыве управляемого оружия или самолетов к кораблю начиная с дистанции примерно в семь десятых мили, эффективность огня пом-помов начинает резко падать. А тут – в горячке боя, при явно видимых отвлекающих целях…
Вполне могут и прорваться…
Размышляя – лейтенант уже вскрыл достаточной ширины люк, и только хотел воспользоваться фонарем, чтобы подсветить и понять, что именно демонтировать, как раздался предупреждающий крик ночной птицы.
Патруль!
И вот тут – британцы допустили смертельную ошибку.
Орлы не летают по ночам!
Солдат второго года службы, в простонародье "чиж" Гиви Гевечкория – это отлично знал, потому что родился в Грузии и видел орлов. Помнил, как они кричат.
Он сделал еще шаг, второй – машинально, пока переваривал эту мысль. Орлы не летают по ночам – значит, и не кричат по ночам!
– Господин ефрейтор! – крикнул он, и подавился своим криком…
А Мирза – принял решение бежать отсюда.
Он был из рода крымских татар. Небольшого, но гордого народа. И он не мог принять, как его здесь унижают. Просто не мог.
На вербовочный пункт его отвел сам отец. Семья была большая, бедная, даже, несмотря на природу, щедрую крымскую землю. А в армии – платили деньги, кормили, обмундировывали, учили. Инстинктивно – этот много повидавший человек понимал, что именно армия – может послужить тем трамплином, который подбросит вверх старшего сына. А потом он вернет долг, поможет семье.
Но все получилось не так.
Мирза были сильным, его руки закалились в крестьянском труде – но он был маленького роста. И плохо плавал – если русские не боялись воды и плавали как рыбы – то татары за редким исключением не учились плавать и боялись воды как огня. Поэтому – его не взяли в морскую пехоту. У него не было полного среднего образования – поэтому от него отказался флот, на флоте нужны грамотные, даже матросам приходится исполнять сложные команды и работать с оборудованием. Так он и оказался здесь, в батальоне аэродромного обслуживания.
Что с ним будет потом – он прекрасно знал. Хохол – крайне злопамятен, он ненавидит его. Рано или поздно – он его покалечит. Значит, надо бежать…
И он стал отставать со своим пулеметом.
И отстал уже довольно далеко, когда все началось…
Он видел в темноте лучше, чем кто бы то ни было – у них в хижине и сейчас не было электроэнергии, жили при керосинке, а керосин стоил дорого. Его глаза моментально привыкали к темноте, и он видел лучше и дальше остальных.
И потому – он увидел, как упал у самого капонира один из его сослуживцев, через долю секунды второй, и как к двум оставшимся – ринулись черные тени. А через секунду – прямо около уха прожужжала оса, и он почувствовал, как близко она прошла. И он упал на бетон, и открыл огонь из своего Мадсена…
Здоровяк поймал руку командира, нажал несколько раз – как договаривались, это была немая связь…
Патруль. Четверо.
Командир коснулся плеча снайпера, разрешая ему действовать.
И в этот момент – орлом крикнул Порке.
Черт!
Один из русских начал останавливаться – а потом крикнул что-то на своем языке. Командир понял, что они обнаружены и сдавил плечо снайпера. Снайпер выстрелил, русский подавился криком. Едва слышно щелкнула резина Порке. Командир – бросился вперед, сжимая в руке пилку – нож доставать было некогда.
Налетел на русского, забыв все приемы, с размаху ударил его пилкой, кажется в глаз. Русский подавился своим криком, он был примерно такого же роста и веса, от него пахло потом и еще чем-то, а на груди висел пистолет – пулемет, который сейчас упирался британцу в грудь и сковывал действия. Он выдернул пилку из чавкающего, пахучего мяса, замахнулся еще раз, русский взревел от боли – и тут, откуда то с тыла, откуда пришел патруль – ударил ручной пулемет. Лейтенант видел вспышки, не понимая, почему не стреляет снайпер. Потом – что-то ударило по голени с такой силой, что он повалился вместе с русским на бетон, понимая, что неприятности, которые он ждал с самого начала – все таки не миновали их. Но он не знал, что неприятности только еще начинались – для всех. Одна из пуль ручного пулемета – попала аккурат в боеголовку экспериментальной планирующей бомбы, вызвав детонацию почти тонны высокоэффективного взрывчатого вещества. И все разом закончилось и для британцев, и для русского патруля. Только не для Мирзы – по какой-то причине ударная волна забросила его в пустой капонир, прежде чем от взрыва сдетонировала еще одна боеголовка. Нарушение инструкции, согласно которой снаряженные боеприпасы нельзя оставлять рядом с самолетом (с утра планировались учебные пуски) – обошлось как нельзя дорого…
Пожар удалось погасить только к середине следующего дня.
Итог: четыре полностью уничтоженных стратегических бомбардировщика и шесть – поврежденных с разной степенью серьезности. Сильно повреждена новейшая военная база. Сорваны учения, сорвана работа по новейшим средствам поражения воздушного базирования.
После того, как за поврежденным ангаром нашли одного часового с ножевым ранением и одного – с дыркой в черепе, стало понятно, что на базу был налет. К закату – недалеко от базы нашли брошенный кем-то грузовик, в котором были мешки с рисом. К вечеру – удалось найти и поврежденную часть забора с явно перерезанной проволокой.
Было похоже, что все участники налета погибли.
Мирзу отправили в больницу. А как только он поправился – перевели в тюрьму. Газеты сообщили, что террористы – совершили налет на русскую военную базу с целью совершения диверсии. Остался жив их сообщник внутри базы, крымский мусульманин, которого будет судить трибунал.
Российская Империя Область Войска Донского Окрестности станицы Вешенская… 21 апреля 1949 г.
Весна выдалась дружная, теплая. Казалось – еще вчера за сенами куреней лютовала метель, а на Дону лед был таков, что можно было устраивать пляски с хороводами. Что кстати и делали: посиделки с танцами, кулачные бои, даже ярмарки. Но пришла весна, ранняя, неожиданная, для этих мест, дружная. И пахнуло теплом, застонала земля, освобождаясь от ледяной хватки зимы. В последних числах марта взломало Дон – шумно, с треском и грохотом лопнул его ледовый панцирь, и в проломы хлынула черная, выстуженная вода, радуясь вновь обретенной свободе. Старики еще ждали – зима коварна, говорили они, нет-нет да прихватит, напомнит о себе стылым северным ветром, закружит снегопадом. Но нет – весна так и не сдала своих позиций, а к середине апреля сход постановил – сеять.
Дон жил своеобразно, впрочем, как и всегда. Здесь хоть и служили русскому Государю – но не считали себя полностью русскими. Русские – это мужики, а они казаки, воины и землепашцы. Здесь были свои нравы и свои порядки, здесь высшим органом власти являлся казачий круг, а высшим должностным лицом – избираемый кругом атаман. Конечно – и атамана утверждали высочайшим указом, да только казаки и припомнить не могли, когда последний раз было бы такое, чтобы не утвердили. Здесь были и помещики, были и богатеи – но как-то так получалось, что большая часть земли принадлежала простым казакам. Которые и с винтовкой и с сохой обращались как иные с ложкой за обедом.
Раньше пахали на быках – сейчас прошли те времена. Трактора, трактора… Несколько заводов – Алиссон под Тулой, Путиловский в Санкт-Петербурге теперь выпускали стальных коней и казна давала каждому крепкому хозяину, желающему такой приобрести ссуду на десять лет и без процентов. Вот и ушли в прошлое быки, меньше стало и коней – а по улицам старых, с вековой историей станиц, под ругань и надсадный кашель стариков (дымом пыхает как… антихрист) теперь ползли трактора и грузовики…
Вернувшийся с чужбины, с Восточных территорий и осевший на земле хорунжий Григорий Велехов был в станице одним их тех немногих людей, которые понимали что-то в технике. Научился в армии – ибо вышло так, что коня у него не были, вот и направили не куда-нибудь, а в только создаваемые бронетанковые войска. Так он и ломал службу все три положенных года – грязный, в замасленной спецовке, с кувалдой в руке. Танки тогда были бензиновыми, норовистыми, то и дело слетали гусеницы, и приходилось прилагать немалую силу, чтобы натянуть гусеницу обратно. Еще двигатель… фильтры для топлива и воздуха постоянно забивались, двигатель терял мощность, приходилось снимать и прочищать. Так и получилось, что пока все казаки служили в кавалерии, Велехов возился с железяками. Тогда был самый накал борьбы между кавалеристами и танкистами в Генеральном штабе, казаки естественно были на стороне кавалеристов. Не пришедшийся ко двору Велехов, отслуживший положенные три года в танкистах и полюбивший "железяки", вынужден был уехать на Восток, благо давали землю и ссуды на обустройство. Обустраиваться не пришлось – пришлось воевать, как и всем другим казакам, приехавшим туда. Из одиннадцати лет, что пробыл на Востоке дослужившийся до хорунжего Григорий Велехов восемь – это война. Война бесконечная, жестокая, подлая. Война взрывов и выстрелов из-за угла, война налетов и засад, война патрулей и конвоев. Все – землю, воду, саму жизнь приходилось выгрызать, вырывать с боем. Каждый день и каждую минуту русские казаки на Востоке отстаивали свои жизни и жизни своих близких с оружием в руках. Про них никто и никогда не напишет – никто и не упомнит всех, кто там лег, кто уехал и больше никогда не вернется. Восемь лет почти открытой войны, восемь лет под угрозой вторжения британских экспедиционных сил. Но он, и другие такие же как он, казаки с Дона, с Кубани, с Терека, с Амура – выстояли. Выстояли и доказали, что эта земля – русская и русский флаг, единожды поднятый на ней уже не будет спущен.
Потом было еще три года – относительного спокойствия. Да потянуло Велехова к родным куреням, к Дону, благо и курень от отца осталось, хозяйство – не продавать же. Вот и вернулся к родному Дону казак старины Вешенская Григорий Дмитриевич Велехов, по кличке "Араб" привел жену-арабку да пацаненка. Подновили курень, стали на хозяйство. Хозяйствовали – как Бог даст. А Бог давал. Одиннадцать лет на Востоке приучили Велехова к тому, что рассчитывать можно и нужно только на себя и помощи ждать от кого то – тоже не следует. Так он и хозяйствовал – трактор выкупил одним из первых, почти выкупил сто собственных гектаров земли, да обрабатывал сотню гектаров других казаков – за долю в урожае…
Казаки на Дону встают рано. Пять часов минуло – а в добротном курене Велеховых у самого взгорка, уже загорелся свет. Первой проснулась жена хорунжего, арабка со столь сложным и непривычным для казацкого слуха именем, что все звали ее просто Лена, Елена. Сколько разговоров попервой было – бабы есть бабы, их хлебом не корми дай погутарить на прогоне да косточки перемыть. Но потом, работящая и приветливая арабка прижилась в хуторе, бабы погутарили – погутарили да и забыли, благо тем для разговора всегда найдется и без этого.
С утра дел полно – коров передоить, да в стадо выпустить, мужу на стол собрать, птицу покормить да на двор выпустить. Тяжела женская доля, недаром бытует горькая поговорка – "коли все девки такие красивые – откуда же бабы то такие страшные берутся". Но Лену не брало ничего – ни годы, ни тяжелая работа в большом, многоскотинном хозяйстве. Обычно, в таких куренях по две-три бабы хозяйство ведут. А она и одна справлялась и оставалась такой же, как и три года назад когда в хутор пришла – гибкой как тростинка, неожиданно сильной, с густой, до пояса гривой иссиня-черных волос, которые она не прятала под косынку, с белоснежным просверком улыбки…
Проснулся в шесть и Григорий – надо было собираться пахать. На улице играл рожок пастуха, собирающего скот с куреней – только неделю как выпустили с зимнего стойла, седые космы тумана прятались по закоулкам, чувствуя скорую смерть в первых лучах по-летнему жаркого солнца. День и впрямь обещал быть жарким, как раз к пахоте…
Проснувшись, Григорий одним прыжком спрыгнул с печи, поймал жену, на миг прижал к себе. Достается бабе – и впрямь такое хозяйство не по ней одной. Но ни слова против за все время жизни с ней он не слышал. Оно и неудивительно – у арабов женщина, сказавшая хоть слово против законного мужа, может быть изгнана из дома, а то и забита камнями. Женщина – не человек. До сих пор Григорий помнил страшную, леденящую душу историю, как дуру-девку, нагулявшую брюхо от стоявшего недалеко на заставе казака, родной отец отправил к колонне наливников со связкой гранат в руках. И ведь пошла! Пошла, ни слова не сказав! Вот так вот – на Востоке. Здесь он это не рассказывал никому – незачем было местным знать это. Все равно – не поймут ничего…
Пожрал, чего на столе было. Казацкая похлебка в это время – с картошкой и мясом соленым, солониной. Холодец вчерашний доел. Иногда рыбка на столе бывала, рыбы в Дону всегда водилась, во всех станицах казаки рыбалили – но сегодня рыбы не было. Раньше к этому времени в куренях последнее подъедали, холодильников то не было, а подвал холодный – сбережет ли? Солонину делали, разносолы закатывали. Осенью муку мололи на мельнице. Сейчас то проще – электричество кинули – вон столбы по степи стоят. К Екатеринодару едешь – элеваторы у Дона, ажник небо закрывают. Железных дорог понастроили, паровозы ревут. Гутарят, что до самой Вешенской скоро дорогу тянуть будут, чтобы значит, можно было прямо от дома на паровозе ездить, куда тебе надо.[63]
Когда на пороге куреня робко засерел рассвет, Григорий вышел на баз, по-хозяйски оглянулся. Скотина конечно на его базу была, как без скотины – но кое-кого не было. Не было лошади, а вместо нее гордо красовался своими красными стальными боками почти новенький Алиссон-Чамберс 38. То есть тридцать восемь лошадей, не одна целая упряжка, считай почти тринадцать! Вот до чего казаки дожились – раньше коли есть тройка лошадей – богатый курень, если десяток – к дочери со всего Дона свататься будут. Ну а если сотня…
А тут – тридцать восемь. Правда, норовистые коньки те, вчера почитай до ночи с проклятым магнето провозился. А ну как откажет – за ремонтом почитай в самый Екатеринодар посыпай, там то дадут рахунку.[64] А времени сколько займет?! А то что самая пахота, а ему не то что себе – и людям надо вспахать. Нонче день известно – год кормит…
Подойдя к трактору,[65] Григорий погладил облицовку капота – совсем как норовистого коня успокаивал. Где-то на дворе шумно нахлопал крыльями, закричал петух, ему отозвались, закулдыкали рано слетающие с насеста куры. Петухов у Григория в хозяйстве было два – молодой и старый. Старый пока был сильнее.
– Ну, что… – сказал казак скорее сам себе – кубыть и ехать пора.
Трактор заводился рывком длинного, измочаленного троса, а перед этим надо было накачать в цилиндры топлива, и еще не факт что заведется с первого рывка. Пускай и лето почти – а все равно трактор штука норовистая. Как зимой хворост с порубок вывозил – так совсем не заводился. Пока завел, раз пятьдесят дернул, не то что замерзнул – пар валил, кубыть сам на себе воз этого хвороста на себе до куреней и дотащил. А сейчас заведется, раз-два и заведется, если магнето опять дурить не начнет.
Проверил масло, бензин – его здесь по старинке называли "гас" как керосин и продавали в бочках, проверил проклятое мангето – хотя как его толком проверишь. Накачал бензину – даже подсосал через шланг. Посмотрел – там была такая штука, колбочка вроде – бензин чистый. Неспешно размотал длинный трос, навернул на руку.
– Ну, выручай родимая…
С первого раза трактор только чихнул, со второго не лучше, зато с третьего, как еще бензину подсосал – запыхал, родимый, едва руку успел убрать. Вот и ехать можно. Плуг – длинный, семилемеховый, земля донская жирная, мягкая, не то что на Востоке, где и четырехлемеховый еле тащится – был подцеплен еще вчера, так с ним и загнал на баз. А смысл его отцеплять, коли завтра опять пахать?
Из под колес полохнулись, хлопая крыльями куры, бодрый рокот тракторного движка горохом рассыпался по улице. Спрыгнув с кабины, Григорий пошел к воротам – они у него были богатые, стальные, на засове, отодвинул тяжеленный засов в сторону, ногой толкнул ворота и…