— Понял, господин префект, — невозмутимо произнес Метеллий. — Мои молодцы не подведут.
— Я знаю, — кивнул Катон с улыбкой.
Он обернулся и увидел, что последние раненые когорты, а также предназначенная для прикрытия флангов кавалерия уже втекают в ворота, а ауксилиарии смещаются к цитадели. Настало время первой центурии отделиться от строений справа, открывая таким образом для врага путь в обход фланга. Катон кивнул Метеллию:
— Отдавай приказ.
Метеллий, набрав в грудь воздуха, проревел:
— Первая центурия образует клин! — И, просчитав тихонько до трех, добавил: — Выполнять!
Край центурии, перестроившись, образовал вторую и третью стороны клина, так что теперь во все три стороны громоздились щиты и готовно торчали острия мечей. Повстанцы, само собой, тут же бросились в открывшиеся проемы и стали обтекать центурию, неистово молотя по выставленным щитам.
— Первая центурия! Выдвигаться к воротам!
Под отсчет Метеллия клин начал сдвигаться с агоры, а вокруг него с победными криками бесновались мятежники, словно хищные звери, чующие неминуемую гибель загнанной добычи. Как и рассчитывал Катон, давление на остальные центурии ослабло, и они теперь без особых хлопот уходили в ворота, в то время как мятежники всю свою силу и напор направили на остаток римлян, которые под вражьим натиском продолжали медленно продвигаться к воротам. Глядя через сомкнутые ряды солдат, Катон видел, что большинство наемников вокруг легко вооружено. То есть в бой пока не вступало регулярное войско Артакса. Но вот агору огласил басовитый рев рога, и стала видна колонна воинов, деловитой трусцой спешащих проявить себя у ворот цитадели.
— Надо ускориться, — объявил Катон. — Метеллий!
— Я их вижу, префект, — скороговоркой буркнул центурион и повел своим людям отсчет более частый: — Раз, два! Раз, два!
До ворот оставалось не более полусотни локтей. Макрон отошел внутрь арки; алый поперечный гребень его шлема виднелся в плотном построении легионеров непосредственно за входом в цитадель. Сверху на стенах появление новой вражеской колонны сразу же приковало внимание лучников. В спешащую на римлян мятежную силу полетели темные тростинки стрел, с цокотом падая на брусчатку, а то и вонзаясь в цель. Особенно картинно смотрелись попадания стрелометов — раскалывая щиты, они навзничь сшибали бегущих сразиться с остатком отступающих римлян.
Между тем начинало сказываться само давление людского скопища на небольшой клин: продвижение замедлилось, несмотря на исправность ударов щитов и мечей в тесное вражье месиво. Внезапно один из повстанцев, видимо, смелее остальных, ухватился за верхнюю закраину щита солдата, что рубился поблизости от Катона. Прежде чем тот успел перебить наглецу пальцы, мятежник дернул щит на себя, а нижний его край пинком впечатал воину в голени. Солдат задохнулся от боли, и в этот момент промедления верхняя часть корпуса у него приоткрылась, и в нее с налета вонзилось копье еще одного мятежника — прямо в горло, так что окровавленный наконечник высунулся с той стороны из-под назатыльника шлема. Как только сраженный рухнул на колени, копейщик проворно скакнул в образовавшийся зазор.
— Ишь, прыткий, — буркнул себе под нос Катон и в несколько шагов прорвался к удальцу. Кинув свой вес на щит, покатой его поверхностью он оттеснил чиркнувшее о шишак копье и так рубанул смельчака, что тот кубарем отлетел в толпу. Сам Катон оказался на месте павшего солдата — в переднем ряду, между еще двумя товарищами. Сердце тугим кулаком било под ребра.
— Идем, движемся! — криком подстегнул он. — Если остановимся, нам конец!
Люди спереди еще раз поднажали, отчаянно работая щитами и мечами. Получилось протиснуться еще с десяток локтей, пока построение не застряло снова, в мучительной близи от ворот. В это время первые вражеские подкрепления из регулярного войска влились в толпу, прокладывая себе путь в сторону римлян. И тут Катон с каменной неизбежностью понял: дальше к воротам первая центурия не продвинется ни на шаг. Он машинально двинул кого-то щитом, махнул мечом, и тогда рискнул мельком взглянуть на ворота. Они были по-прежнему открыты, и туда уже поворачивал кое-кто из повстанцев: а вдруг получится.
— Запирайте ворота! — провопил Катон шершавой пересохшей глоткой. — Макрон, спасай людей! Закрывайтесь!
Тупой удар по щиту заставил его пошатнуться, и в этот миг его хватило ледяное спокойствие: убить как можно больше врагов, прежде чем погибнуть самому.
— Ну держитесь, твари, — процедил он. Кулак до боли обхватил рукоять меча, и Катон снова ринулся в передний ряд, полосуя лица скованных сутолокой врагов.
— Вторая Иллирийская! Вторая Иллирийская! — как заклинание орал он, и этот клич подхватывали те, кто бился рядом. Стиснутый со всех сторон клин выгнулся в овал, сгрудившийся вокруг своего штандарта. В эту минуту подоспели свежие силы повстанцев. Построение римлян было теперь не таким действенным, и они падали под ударами все бо€льшим числом. Их товарищи, спотыкаясь о тела, как могли смыкали строй и, натужно дыша, с горящими от усталости ногами, не отираясь смаргивали пот вперемешку с кровью, постепенно, неохотно уступая врагу.
Руку Катона — ту, что со щитом — ожег удар; краем глаза он успел заметить отскочившую от кольчуги фалькату. С зубовным скрежетом испустив утробный стон боли и ярости, он слегка неверным, но сильным ударом выбил оружие из неприятельской руки. Следующим секущим взмахом — навыверт — Катон расшил хламиду, а заодно и плоть мятежника, оставив на ней клинком багровый росчерк.
Со стороны ворот раздался неистовый рев (Катон в этот момент как раз отражал очередной удар погрузневшим щитом: усталость брала свое, силы покидали). Покосившись на звук, он увидел, как из ворот высыпает густая колонна легионеров. Во главе ее шел Макрон, раскрыв рот в беззвучном на фоне общего гула крике. Тяжеловооруженные легионеры как хлам отбросили жидкие ряды повстанцев, что подкатились к воротам, и теперь пропахивали кровавый коридор через толпу, окружавшую небольшой очажок из оставшихся легионеров. Под свирепой силой броска повстанцы несколько оторопели, чем немедленно воспользовался Катон, крикнув своим:
— За мной! Туда!
Опустив меч, он щитом саданул в поредевшую массу повстанцев, что отмежевывали ауксилиариев от когорты Макрона. Солдаты за спиной, с усталыми возгласами рубя неприятеля, продирались следом к своим собратьям-легионерам. Ударом щита Катон свалил кого-то из повстанцев; впереди открылась еще одна спина во взмокшем хитоне. Катон вогнал меч врагу под лопатку, а навстречу через спину неожиданно вылез скользко-темный от крови кончик еще чьего-то меча. Вырвав клинок, Катон тем самым сдернул тело и с того, другого меча. Труп повалилился, а за ним — подумать только! — открылся Макрон: глаза выпучены, сам весь в кровяных брызгах, щерится как безумный.
— Ба-а, вот так встреча! Ну-ка, давай своих за ворота, мы здесь сами управимся!
Катон, молча кивнув, махнул своему воинству; легионеры при этом расступились и образовали живой коридор, сдерживая наружный натиск. Ауксилиарии, обессиленные, шаткой поступью пробрели за ворота и там изнеможенно попадали у стен. Катон зашел последним и наблюдал изнутри, как ровно, в дружном порядке отступают легионеры, не сгибаясь под яростным натиском противника, разъяренного и обиженного тем, что римлянам удалось ускользнуть. Вот легионеры втянулись под арку, своды которой сухо зазвенели перезвоном клинков.
— Готовимся закрыть ворота! — проревел через плечо Макрон, и легионеры за массивными створками подставили к кованому дереву плечи и уперлись калигами в плиты пола.
— Давай! — рявкнул старший префект, вкатываясь с последними из арьергарда. Легионеры, крякнув, наддали, и массивные створки ворот под натужное пение петель пошли навстречу друг другу. Зазор все сужался, пока отсекать ближних повстанцев не остался один лишь Макрон, кроя их при этом на чем свет стоит. Катон из опасения, как бы друг не застрял между створками, сунул меч в ножны и, бросившись вперед, ухватил Макрона за тунику и потянул что есть мочи назад. Рука с мечом покачнулась, а сам Макрон в попятном движении, не оборачиваясь, рявкнул:
— Э, пес вас возьми! Вы чего?
В эту секунду грохнули сомкнувшиеся створки, а легионеры проворно накинули толстенную балку запора.
Крикотня повстанцев как-то враз заглохла, и римляне получили наконец возможность отдышаться. Катон выпустил лямки щита, и тот с громким звоном упал на плиты. Отпущенный на волю Макрон обернулся, тяжело переводя дух.
Какое-то время они глядели друг на друга, словно виделись впервые, и наконец оба зашлись раскатистым смехом в восторженном удивлении просто от того, что все еще живы. Макрон кинул клинок в ножны и ткнул большим пальцем на ворота:
Какое-то время они глядели друг на друга, словно виделись впервые, и наконец оба зашлись раскатистым смехом в восторженном удивлении просто от того, что все еще живы. Макрон кинул клинок в ножны и ткнул большим пальцем на ворота:
— Ну а что, разве не лихо получилось?
Катон разулыбался, пока его взгляд не упал на уцелевших из центурии Метеллия — избитых, в крови, едва способных держаться на ногах.
— Хотя и лиха тоже хлебнули, — сказал он тихо.
— Да, — улыбка Макрона потускнела. — Но все-таки нам удалось. И с нашим приходом жизнь князя Артакса пусть и немного, да усложняется. — Его взгляд прошелся по кровоточащей руке Катона. — Ого. Тебе бы надо показать ее лекарю. А уже потом доложимся посланнику.
— Покажу. Когда в лазарет поступят остальные мои раненые.
Прежде чем отойти для дачи дальнейших распоряжений, Катон остановился и пристально поглядел на друга:
— Зачем ты вообще это сделал?
— Что именно?
— Ну, вышел нас сейчас спасать.
Макрон отмахнулся: дескать, дело житейское.
— Нам и так людей не хватает. Не хватало еще потерять центурию хороших солдат, даром что вспомогательных. Вот затем и вышел. Да и дружба, по-твоему, на что? Можно подумать, ты б ради меня не поступил бы точно так же.
Катон кивнул, а отойдя на шаг, скорчил шутливую гримасу: мол, ну и запах от тебя — не продохнуть.
— Если ты сейчас же не пойдешь и не почистишься, я в следующий раз, возможно, хорошенько подумаю, прежде чем тоже кидаться тебе на выручку.
— Ха! Дуй-ка в лазарет, воин, пока я тебе синяков не понаставил сверх того, что уже есть.
Глава 19
Лазарет ломился от раненых. Даже отведенная под них колоннада перед комнатами представляла собой сплошное лежбище, где и у стен, и на голом полу лежали раненые. Такой наплыв умирающих и увечных, безусловно, ошеломлял горстку санитаров из стражи правителя и римской колонны. Раненым по очереди помогал хирург легионеров, возглавивший работу лазарета; тех же, кто безнадежен, сносили через внутренний двор в небольшой угловой покой, больше похожий на каземат. Опуская одного из своих раненых для осмотра на пол, Катон спросил:
— А что с ними в том покое делают?
Хирург, с тихой укоризной на него поглядев, односложно ответил:
— Обрывают их мучения.
— А-а… Понятно.
Катон с тяжелым сердцем посмотрел на раненого. Копье угодило ему в уязвимое место панциря и пропороло живот. От загнивших внутренностей и выделений шел тошнотворный запах. Раненый лежал, изможденно прикрыв глаза, и лишь тихонько постанывал, прижимая к ране обе руки. Катон обернулся к хирургу и успел заметить мелькнувшие в его глазах жалость и смирение.
— Поверьте мне, господин, — негромко сказал грек, — все происходит с малой болью и очень быстро.
Прозвучало как-то неубедительно. Катон выпрямился и отступил от раненого, снедаемый беспомощным стыдом. Хирург подозвал санитаров с носилками и указал на раненого.
— Несите в эмпиреи, — изрек он со значением, вслед за чем нагнулся и с напутственной нежностью притронулся к плечу страждущего. — О тебе позаботятся, друг мой. Ты успокоишься, и боль твоя пройдет.
Он выпрямился, давая санитарам переложить раненого на носилки. Они подняли их и понесли. Хирург между тем накренил голову и критически оглядел руку Катона.
— Ну что, давайте посмотрим.
— Да пустяк, — с деланой беспечностью сказал Катон. — Всего-то в мякоть. Кость цела.
— Об этом позвольте судить мне. Стойте тихо, пока я осматриваю.
Хирург закатал Катону рукав туники до самого плеча и внимательно осмотрел порез, чутко пробуя ранение пальцами. Катон, стиснув зубы, смотрел перед собой, пока врач сам не выпустил руку.
— Рана достаточно чистая. Заживет, если ее заштопать.
— Что сделать?
— Наложить швы. — Хирург похлопал Катона по плечу и указал на комнату в конце коридора. — Вам сейчас туда. У меня есть один очаровательный врачеватель, который о вас позаботится.
— Мы с ним уже встречались, — догадался Катон.
— Вот как? Ну и хорошо. Пусть вас не обескураживает то, что это женщина. Мне говорили, от нее здесь больше толку, чем от всех санитаров, вместе взятых.
— Справедливо, — кивнул Катон, и хирург, извинившись, заспешил к своим пациентам.
Катон отправился по коридору не в самом лучшем расположении духа от предстоящего возобновления знакомства с этой острой на язык дочкой посланника. Когда он вошел, в комнате через высокое окно уже дымчато сиял луч утреннего солнца, заполняя пространство чудным золотистым светом. Юлия заботливо обматывала тряпицей голову пехотинцу из Второй Иллирийской.
— Сейчас освобожусь, — не оборачиваясь, устало сказала она. — Подождите за дверью.
Катон приостановился в глухом раздражении: вот незадача. Ведь надо поскорее возвратиться к Макрону и попасть на разговор с посланником. Да и перспектива очутиться наедине с этой своенравной зазнайкой действовала угнетающе. Типичная представительница своего сословия: чопорная, заносчивая, непреложная в своей уверенности, что все и вся должны ей с ходу подчиняться. Так и тянет ей перечить. Катон для успокоения глубоко, но тихо вздохнул и, вместо того чтобы выйти, присел на скамью у двери. Дочь посланника между тем не отрывалась от своего занятия.
— Ну вот, — сказала она солдату, аккуратно довершая перевязку. — Теперь тебе нужен покой, денек или два.
— Покой, моя госпожа? — рассмеялся тот в ответ. — Да я был бы счастлив. Только сомневаюсь, что это допустит мой префект. Он у нас ох как крут.
— В самом деле? — улыбнулась Юлия. — Такой уж строгий?
— О-о, спасите меня боги, госпожа. Суров, как Цербер, глазаст, как Аргус.[21] Гоняет нас, как рабов, с той самой поры, как мы вышли из Антиохии. На лицо вроде и молод, а в душе такой, знаете, деспот, что…
Катон звучно кашлянул, и они оба на него обернулись. Солдат мгновенно вскочил и застыл навытяжку, таращась Катону куда-то поверх макушки. Рот у него приоткрывался и закрывался в ожидании вероятного разноса. Катон секунду-другую неподвижно на него смотрел, после чего перевел взгляд на женщину.
— У вас с ним все?
— Да, префект Катон. А у вас?
— Он солдат, и будет выполнять свой долг сообразно тому, как укажу я, видя его в строю.
— Но никак не раньше, чем он готов будет встать в строй?
— Позвольте решать это мне, — чопорно сказал Катон. — Солдат, ты свободен. Возвращайся к себе в центурию.
— Слушаю, господин префект.
Пехотинец отсалютовал и быстрым шагом вышел из комнаты, подальше с глаз деспота-командира. Катон все это время сидел на скамье. Юлия какое-то время безмолвно на него смотрела, после чего нетерпеливо уперла руки в бедра.
— Ну, так что у нас на этот раз?
— На этот раз от меча, — Катон глазами указал на подсохшую кровавую струйку у себя на руке.
— Тогда подходите сюда, — отрывисто сказала она. — На свет, чтобы я могла как следует рассмотреть. Не заставляйте меня ждать, префект; меня ждут еще и другие.
«Их-то ты привечаешь с улыбкой», — раздраженно подумал Катон, поднимаясь со скамьи и подходя к ней. Дочь посланника взяла его за локоть и подвела к лучу льющегося в окно света.
— Ну что сказать, — подытожила она после недолгого осмотра. — Эту руку вы, похоже, потеряете или сразу, или по частям.
Катон угрюмо поджал губы. Юлия взглянула на него, как ему показалось, с плохо скрытой смешинкой. Насмехается, значит. Ему стало горько.
— Солдат получает раны по долгу службы, госпожа. Причем неважно, рядовой ли это пехотинец, как тот, что только что от вас ушел, или офицер. Это входит в понятие о чести. Хотя, может статься, некоторым особам знатного происхождения оно знакомо не вполне.
До Катона лишь сейчас дошло, какой вопиющей бестактностью могут показаться эти слова. Глаза Юлии вспыхнули, но ответила она вполне сдержанно:
— Мой долг мне известен, префект. А ран я последнее время навидалась столько, что и рада бы забыть, да не могу. Была бы признательна, если б вы это учитывали.
Их глаза встретились, и Катон пронзил ее светло-стальным взглядом, какой приберегал для укрощения новоиспеченных рекрутов. Юлия все-таки отвела глаза и возвратилась к ране.
— Повреждены только мягкие ткани. Рана достаточно чистая, но все равно надо ее промыть и заштопать. Позвольте, — она потянулась к стоящей на столе чаше с водой, вынула из нее мокрую тряпицу и, отжав, занесла над резаной раной. — Ну что, давайте по новой. Порядок вы знаете. Будет больновато, но коли уж вы так круты нравом, то вам и боль нипочем.
Катон строптиво зарделся, но на колкость не ответил.
— Меня сейчас ждет с докладом ваш отец. Поэтому был бы признателен, госпожа, если бы вы поскорее закончили перевязку и отпустили меня исполнять мои прямые обязанности.