— Воистину ты смрадный пес и сын собаки, — прорычал он, по-волчьи скалясь. — Перед отцом я весь как на ладони. Буду сражаться за него и приму смерть по одному мановению его руки. Я верен чести. Ты же — золоту.
Холеное лицо Крата закаменело, руки сжались в кулаки. Катон насторожился: не хватало еще, чтобы в рядах осажденных произошел раскол. Обмен колкостями грозил перерасти в потасовку. Но тут венценосец поднялся и громогласно воскликнул:
— Довольно! Повелеваю вам обоим сесть, сейчас же!
Полоснув друг друга ненавидящими взглядами, Крат и Балт неохотно заняли свои места. Правитель какое-то время гневливо на них смотрел, после чего негромким голосом заговорил. Катона, видевшего Вабата накануне старой никчемной развалиной, удивила та внезапная сила и твердость, которая, судя по всему, выдавала в нем Вабата прежнего, правившего Пальмирой в лучшие дни.
— Никаких переговоров с мятежниками не будет, об этом говорю вам сразу и недвусмысленно. Я знаю своего сына, князя Артакса. К предложившему переговоры он не будет испытывать ничего, кроме презрения. И он не пойдет на то, чтобы моим преемником стал Амет. — Голос правителя чуть слышно дрогнул, после чего венценосец продолжал: — Я-то надеялся, что Артакс станет при своем брате главным советником и военачальником. Когда-то он сулил большие надежды. А ныне? Ныне он мне, старику, не более чем бремя бередящих душу воспоминаний. — Правитель, помолчав, мучительно сглотнул. — Правителем, когда настанет срок, будет Амет.
— А… я? — натянуто произнес Балт.
— Ты? — казалось, с удивлением спросил правитель. — Когда закончится осада, ты, я уверен, станешь тем же, кем был всегда: беспутным прожигателем жизни.
Балт, сжав губы в нитку, впился руками в подлокотники кресла.
— Несправедливо, — вполголоса пробормотал Макрон. — Он превосходный воин.
— Тихо, — цыкнул Семпроний. — Ни слова больше.
Макрон умолк, но, переглядываясь с Катоном, взглядом дал понять другу о своем несогласии.
Правитель в эту минуту смотрел на своего среднего сына.
— Если я заблуждаюсь в своем суждении, то ты сам, сын мой, должен будешь своими делами его опровергнуть.
— Я сделаю это, — холодно откликнулся Балт. — И тогда ты подавишься своими словами.
Большинство собравшихся опешило от такой ремарки. Сам правитель воззрился на сына, сумрачно сведя брови. Нависла грозовая тишина, которую, кашлянув, прервал лишь Термон.
— О венценосец, нам еще многое предстоит обсудить.
Правитель отвел взгляд от Балта и раздраженно остановил его на распорядителе.
— Вопрос со снабжением, о венценосец, — подсказал Термон. — Нам необходимо на нем остановиться.
— Да, необходимо, — правитель, словно приходя в себя, откинулся на спинку своего небольшого трона. — Продолжай.
Термон с поклоном повернулся к собранию.
— Как верно указал Крат, наши запасы на исходе. Рацион гарнизона урезан уже наполовину. Простые беженцы довольствуются еще меньшим и едва волочат ноги. Теперь же нам предстоит кормить куда большее число ртов. Вопрос в том, как это делать?
Последовала пауза: советники правителя обдумывали вопрос.
Неожиданно заговорил Балт:
— Очистить цитадель от беженцев. Отправить их обратно в город.
— Мы не можем этого сделать, — воспротивился Термон. — Их, скорее всего, перебьют мятежники.
— Кто знает — может, мой брат их все-таки пощадит. А если и нет, — Балт пожал плечами, — им все одно умирать. Зато мы сбережем рацион воинам и защитим правителя. Или у кого-то есть мысли поудачней? — Балт обернулся и оглядел собрание.
— Убить лошадей, — сказал во всеуслышание Катон.
— Что? — непонимающе склонил голову Балт.
— Убить лошадей, — повторил Катон. — Они потребляют воду, которой мы могли бы найти более достойное применение. Да и на их мясе гарнизон и беженцы могли бы протянуть какое-то время. Пусть не до прихода проконсула, но, во всяком случае, хоть сколько-то.
Катону собственное предложение показалось вполне разумным, но пальмирская знать отчего-то косилась на него сейчас как на чумного.
— Я сказал какую-то крамолу? — тихо спросил он у Семпрония.
— В этих краях лошади весьма ценятся, — пояснил посланник. — Многие здесь ставят коней на порядок выше, чем женщин.
— О, прямо как мой отец, — брякнул Макрон.
Тем не менее Катон не отступался. Вставая, он поднятой рукой попытался унять сердитый ропот среди пальмирцев.
— Вы позволите? — обратился он к распорядителю.
Царедворец кивнул и постучал посохом по полу, призывая своих земляков умолкнуть. Катон терпеливо дождался тишины и тогда заговорил:
— Сейчас не время беречь второстепенное в ущерб главному. Прежде всего нам нужно думать о том, как удержать цитадель и продержаться в ней как можно дольше. Лошади — это выбор между выживанием и поражением. Если мы оставим их и будем расходовать на них наши запасы, это лишь приблизит наш конец. Поэтому ими нужно поступиться, — настойчиво сказал Катон. — В конце концов, это всего лишь животные.
— Животные, говоришь? — желчно переспросил Балт. — Для вас, римлян, может, оно и так: стоит лишь взглянуть на ваших убогих кляч. Поэтому если вам взбрела на ум такая дикость, то забивайте своих. А к моим скакунам вы не притронетесь.
Знать одобрительным рокотом поддержала Балта, однако Катон стоял на своем.
— Значит, ты предпочитаешь лучше кормить своих коней, чем людей? Я верно тебя понимаю? — Он повел головой из стороны в сторону. — И как долго, по-твоему, люди будут это сносить? Когда их дети начнут пухнуть от голода и у них самих начнет сводить внутренности, ты думаешь, они хоть на минуту посочувствуют твоей страсти к благородным скакунам? Да они тебя самого на куски разорвут. И ты ради своих коней будешь вынужден их всех поистребить. А когда об этих твоих деяниях прознает Артакс, он уж позаботится, чтобы об этом услышали все, от Сирии до самого Евфрата — и мужчины, и женщины, и дети, все поголовно. Чтобы он в их глазах предстал не бунтовщиком, а освободителем.
Катон сделал паузу, чтобы эти слова отложились в головах, и обвел глазами собрание. Макрон тайком ему подмигнул — мол, хорошо сказал. Катон глубоким вдохом унял неистовый стук сердца и несколько более спокойным тоном продолжил:
— Вы должны пожертвовать лошадьми, или потеряете все. Но есть и еще одна причина, почему они должны быть забиты. Это станет четким сигналом всем в цитадели, что не будет никакого выхода, никакой попытки прорваться и ускакать восвояси, в безопасное место. Вместе мы будем биться, пока не придет Кассий Лонгин, или же мы все вместе умрем на защите цитадели.
Катон опустился обратно в кресло и скрестил руки. Макрон незаметно пихнул его в бок:
— Славная работа. Даже, пожалуй, слишком. Ты уверен, что по возвращении в Рим не бросишь солдатчину и не займешься юриспруденцией?
— Как низменно. Даже для тебя, Макрон.
Семпроний, уяснив реакцию зала на короткое обращение Катона, удовлетворенно кивнул.
— Вероятно, ты одержал над ними верх, префект, — обернулся он. — Воззвание к рассудку — тяжеловатое, прямолинейное, с упором на страх, без особых стилистических изысков. Но тем не менее оно, похоже, возымело действие. — Секунду-другую он взыскательно оглядывал Катона. — Я тебя, признаться, недооценивал. Если мы все здесь уцелеем, ты далеко пойдешь.
— От души на это надеюсь, — пробормотал Катон. — Чем дальше отсюда, тем лучше.
Вабат в это время о чем-то тихо переговаривался с распорядителем. Вот он с угрюмо-решительным лицом выпрямил спину, и Термон развел руки, привлекая к себе внимание знати.
— Прошу тишины! Будет говорить венценосец.
Когда зала снова замерла, правитель, оглядев собрание, прокашлялся и изрек:
— Вот вам моя воля: лошади в цитадели должны быть забиты, все до единой. Исключений быть не может. Всем сдать своих коней начальнику стражи. Балт, это относится и к тебе.
— В самом деле? — мрачно усмехнулся князь. — А как насчет скакунов в твоей конюшне, мой повелитель?
— Они пойдут под нож первыми. — Правитель жестом указал на Катона. — Римский офицер прав. Мы все в этом задействованы. Судьба в этой цитадели у всех и каждого одна. И Артакс, когда услышит об этом, поймет, что мы преисполнены решимости его одолеть или погибнуть в бою. Таково мое приказание. Быть посему. Аудиенция окончена.
Грянул о плиты посох Термона:
— Всем встать перед венценосцем!
Задвигались кресла; знать и римляне встали и склонили головы. Правитель Вабат грузно поднялся и, пройдя через залу к укромной угловой двери, скрылся из виду. Термон, немного подождав, обернулся к собранию и дал разрешение расходиться. Пальмирские вельможи, цепочкой покидая залу, переговаривались тихими невеселыми голосами. В конце концов остались только трое римлян и сторонники князя Амета за его креслом.
На Катона гневно воззрился Крат:
— А ведь мы могли прийти с повстанцами к соглашению, спасти множество жизней. — Он улыбнулся с горестной язвительностью. — Мы бы даже смогли уберечь лошадей, о которых так печется князь Балт. А что теперь? Ты убедил правителя сражаться до конца, а значит, мы все здесь обречены. Думаю, ты должен быть доволен, римлянин.
Катон натянуто молчал. Секунду висела недобрая тишина, вслед за чем Крат презрительно фыркнул и повернулся к князю Амету:
— Нам пора уходить.
Амет с отсутствующим видом кивнул и встал. Крат указал на дверь, и князь удалился, а вслед за ним вышел и Крат со своей немногочисленной свитой.
— Насчет Крата не беспокойтесь, — сказал негромко Семпроний. — Влияния на правителя у него особо нет, да и при дворе его не сказать чтобы жалуют. Иное дело его власть над Аметом.
— Я насчет него и не беспокоюсь, — взвешенно ответил Катон. — Если кто для нас и представляет настоящую угрозу, так это его брат.
— Принц Артакс? — поднял брови Семпроний. — Само собой.
— Нет, не он, — произнес Катон. — Балт. Как бы оно ни сложилось, он не простит мне того, что я встал между ним и его отцом. Боюсь, мы только что нажили нового врага.
— В самом деле? — пожал плечами Макрон. — Теперь уж не принципиально: одним больше, одним меньше. Кроме того, — он облизнулся, — похоже, нынче у нас получится разговеться свежим мясцом.
Глава 21
Забой лошадей начался уже вскоре: как и распорядился Вабат, вначале на царской конюшне. Силачи удерживали животных толстыми кожаными вожжами, а мясник с кухни правителя взрезал им шеи, собирая кровь в широкие деревянные лохани; ее предстояло использовать в качестве загустителя похлебки, что ежедневно раздавалась простым беженцам. Туши быстро освежевывали и потрошили. Несъедобные части телегами подкатывали к стене и сбрасывали с подветренной стороны; мясо чисто срезали с костей и укладывали в чаны с соляным раствором, что готовился в подвалах под царскими покоями. Все, что можно было сварить для хранения впрок, шло в дымящие над кострами котлы в казармах стражи.
У Катона с Макроном день прошел в размещении людей, составлении расписания дежурств и инвентаризации имущества, что еще осталось. Все это время воздух вокруг, густой от дыма кострищ и запахов варева, пронизывало ржание перепуганных животных — настолько, что Макрон к концу дня, по его словам, как-то даже утратил аппетит к свежатинке. Впрочем, когда дежурный солдат принес префектам кус жареной конины и добрую кварту разбавленного водой вина, он быстро позабыл свои сетования и с живейшей охотой взялся трапезничать, разделив предварительно еду на две равные порции.
Разместились префекты вдвоем в одной из каморок конюшни, где, судя по все еще крепкому потному запаху, раньше хранилась конская сбруя. Остальные ауксилиарии и легионеры заняли все подчистую помещения конюшен, а также внутренний двор. Сейчас, после всех немыслимых тягот предшествовавших дней, большинство людей уже вповалку спало.
— Это ты хорошо придумал, — голосом доброго людоеда прорычал Макрон, уплетая кусок за куском. — А то я, признаться, от сухарей и вяленины был уже в шаге от запора.
Катон в это время кинжалом разрезал свою порцию на более мелкие кусочки.
— Хорошо-то оно хорошо. Только сомневаюсь, что это прибавило мне среди знати сколько-нибудь друзей.
— Да и черт с ними. Ты ведь был прав. Если они не видят ничего дальше своих, язви их, побрякушек да коняшек, то они их и недостойны. — Макрон хмыкнул. — То выражение на их физиономиях было поистине бесценным. О, я бы многое отдал, чтобы лицезреть его когда-нибудь снова.
Между тем выражение лица самого Катона к шуткам едва ли располагало. Макрон, жуя, уже без прежнего азарта по инерции добавил:
— Ну ты им дал. Зрелище было что надо.
— Я лишь сказал то, что счел нужным, — пожал плечами Катон, — только и всего.
— Да знаю я. Просто дело не в том, что ты сказал, а как сказал. У меня бы так никогда не получилось.
Макрон ревниво пришипился, поймав себя на том, что сознается в слабости. Обращаться со словом так гладко и оборотисто, как его юный друг, он никогда не умел и вряд ли когда сумеет. Несмотря на то что он, Макрон, был хорошим солдатом, дослужиться до высокого звания ему вряд ли светило. Хотя в душе он — как, наверное, и многие в легионе — лелеял надежду стать когда-нибудь примипилом — самым высоким по рангу центурионом легиона, во главе первой центурии первой когорты. Очень немногим доставалась эта почетная должность. Большинство из тех, кто рвался к ней, встретили до срока смерть или увечье и вышли в отставку еще задолго до воплощения своей заветной мечты. Мало того, рассматривались на это место лишь воины с безупречным послужным списком и сундуком наград за храбрость. А что он? Макрон кисло подумал об истекших двух годах, что они с Катоном провели в качестве исполнителей особых поручений Нарцисса. Сама тайность такой работы подразумевала, что их никогда не наградят публично за те опасности, которым они подвергали себя в своем служении Риму. И какими бы архиважными ни были те задания, их не поставят и в грош, когда они с Катоном возвратятся к службе в легионах.
А до этих пор будь доволен тем, что хотя бы временно справляешь свою теперешнюю вполне приличную должность в надежде, что ее надлежащее выполнение будет отмечено в твоем послужном списке. Такой вот на сегодня, по всей видимости, предел мечтаний. С другой стороны, Катон, при его уме, просто неизбежно должен быть переведен из центурионов в постоянные командиры одной из престижных вспомогательных когорт. А это означает постепенное вхождение в ряды эквитов — сословие всадников, второе по значимости в Риме; выше только патриции. И наследники Катона, если он до них доживет, смогут уже избираться в сенат — перспектива поистине головокружительная. Так думал Макрон, осторожно поглядывая на своего друга. Получается, что Катон по службе когда-нибудь его переплюнет. Зависть кольнула булавкой, вызвав секундное неприятие. Впрочем, Макрон тут же ее устыдился и даже озлился на себя за то, что эта мысль вообще пришла ему в голову.
— Ну да ладно, — Катон аккуратно подцепил кусочек мяса и отравил его себе в рот. — Теперь это не так уж важно. А важно то, чтобы мы продержались до подхода Лонгина. Если он задержится, то и забитых лошадей окажется недостаточно. Придется делать то, что предложил Балт.
— Гм. — Катон секунду припоминал, затем изогнул бровь. — Ты имеешь в виду избавиться от беженцев?
— Получается так.
— В твоей подаче звучит довольно резко.
— А что нам еще остается? — Катон устало вздохнул. — Если мы оставим их здесь и вместе с ними оголодаем настолько, что не сможем сражаться, цитадель падет, а Пальмира подпадет под Парфию. Император этого не допустит и разразится война, в которой погибнут десятки тысяч. Так что если мы поступимся одними беженцами, то это в конечном итоге хоть как-то себя оправдает.
— Может, и так, — отозвался Макрон. — Но сейчас есть вопрос и понасущней этого.
— Какой же?
— Не будем забывать, что для нас уготовил князь Артакс, если он только займет цитадель.
— Я это помню.
Макрон пожал плечами:
— Если дойдет до выбора между беженцами и нами, у меня вопроса не возникнет.
Катон не ответил. Ему сейчас подумалось об угрозе царственного отпрыска перебить всех римлян, какие только отыщутся в цитадели. А это значит, что сюда войдет и дочь посланника Юлия — причем прежде чем расправиться, ее бросят на потребу артаксовым воякам. При мысли об этом в Катоне поднялась тяжелая ярость, а с ней, как ни странно, что-то непередаваемо нежное, какая-то сладкая истома в сердце. Катон потянулся к кувшину и сделал из него несколько крупных, жадных глотков.
Макрон смешливо за ним наблюдал.
— Эк дорвался. Ты что, вино в первый раз видишь?
Катон опустил кувшин.
— Да так, чего-то захотелось. День выдался долгий.
— И не только, — рассмеялся Макрон. — Ох уж эта твоя страсть к приуменьшениям…
Засмеялся и Катон. На какой-то момент напряжение всех этих дней отлегло; было отрадно, что в предстоящей борьбе они будут вместе, бок о бок. И чем бы она ни увенчалась, какова бы ни была вероятность поражения и смерти, у Макрона всегда каким-то образом получалось внушить, что из заварухи они в очередной раз выйдут целыми и невредимыми. И как это у него выходит.
Катон встал и, крякнув, сладко потянулся.
— Куда-то пошел? — спросил Макрон.
— Пойду еще разок проверю часовых на сон грядущий. И сразу назад.
— Смотри у меня. Тебе нужен отдых. Он всем нам не помешает.
— Ты мне за мать родную?
— Вовсе нет. Просто я твой вышестоящий начальник. И приказываю тебе как следует выспаться.