Юлия замерла, даже показалось, что не дышит, смотрит круглыми глазами то на них, то на меня. Я подумал, развел руками.
– Предложение, надо сказать, очень неожиданное. Я сразу ничего сказать не могу, надо помыслить, повертеть со всех сторон…
Троеградский посмотрел на меня с недоверием, но я держал себя раскованно, руки на столе, дружелюбно улыбался и открыто посматривал на своих собеседников, каждый раз вспоминая, что втолковывала мне Юлия, понимал, как она права, и, конечно, вовремя начала меня тренировать, так что даже знающий этот язык сочтет мои слова и мое поведение искренними. Но Дятлов, похоже, поверил сразу и так, ведь на Западе все продажные и все продажное, а я уже прогнил, озападнился, сейчас мечтаю только о том, чтобы отхватить кусок побольше…
– Вот и отлично, – сказал он, оглянувшись, махнул официанту. – Посчитайте нам, пожалуйста.
Расплатились они за всех, это правило этикета знают даже патриоты: кто приглашает – тот и платит, вместе вышли, Юлия идет тихая, как мышка, понимает свою малую роль. Швейцар проводил до машин, но Дятлов остановился, не терпится сказать что-нибудь утешительное, ведь сейчас они присутствуют на закате карьеры самого выдающегося вождя РНИ. Остальные, честно говоря, слишком уж погрязали в склоках и очень быстро слетали с кресел, а я держался долго, укрепил ряды и возвысил роль нашей партии, так что оставляю достойное наследие…
– А почему США, – спросил Дятлов, – а не Европа? Борис Борисович, Европа все-таки нам ближе. Страны с глубокими культурными традициями, а не эта дикая, грязная, распущенная…
Я проследил взглядом за Юлией, она остановилась у машины, я отключил сигнализацию, швейцар открыл для нее дверцу, Юлия села и закрылась. Лицо у нее, если я правильно понял, обиженное.
– Я наконец-то признал, – ответил я, – что сейчас только одна страна идет по пути прогресса. Штаты.
Дятлов дернулся, словно конь лягнул в колено.
– Разве это прогресс? Бомбить другие страны даже без объявления войны – прогресс?..
Я покачал головой.
– Я же не спорю, что совсем недавно в мире была одна– единственная страна, которая шла по пути прогресса, и это была наша страна, это был СССР!.. Но СССР надорвался, рухнул, а те ошметки, что остались, «просто живут», судорожно стараются дополучить то, чего были лишены: свободный секс, товары широкого потребления, фаллоимитаторы, телешоу и прочее, прочее, чего на Западе лучшие люди всегда стыдились. Европа? Европа в духовной стагнации, она просто живет. Европа надорвалась давно или не надорвалась, а, скажем мягче, выполнила свое историческое предначертание: родила заокеанскую державу, после чего, сочтя свою миссию законченной, просто доживает отпущенные ей дни в сытости и благополучии. И вот только та заокеанская держава, не забывая оттягиваться в сексуальных свободах, тем не менее упорно идет по пути технического и социального прогресса.
Дятлов спросил скептически:
– И социального?
– Да, нам больше заметен технический, но только потому, что пользуемся созданным у них Интернетом, компьютерами, телевизорами, видеомагнитофонами, мобильниками и прочим, прочим, но там десятки институтов разрабатывают концепцию будущего, издаются журналы, монографии, защищаются звания, на симпозиумах разбираются уже детали, как жить в этом постиндустриальном будущем. Что будет грозить. От чего надо уже сейчас защищаться, что в себе выкорчевывать и что культивировать!.. Простите, у нас такого при социализме что-то не выходило, хотя однажды главой СССР было заявлено, что «уже нынешнее поколение будет жить при коммунизме», и завершение построения коммунизма было назначено на 1981 год!
Дятлов морщился, кривился, наконец сказал с неудовольствием:
– Не возражая насчет идеи варягов, я все же сомневаюсь по поводу Штатов. Слишком велико у народа разочарование… Ведь во времена СССР почти все поголовно верили в Штаты, как в нечто святое. А сейчас слишком велик откат в другую сторону.
– Уже проходит, – ответил я убежденно. – Наступает то, что и должно прийти, трезвая оценка. Не идеализировать Штаты, как было во времена советской власти, но и не делать из них чертей с рогами. А то, что там гомосеки пляшут голыми на улицах, так дряни везде хватает. Наши не пляшут на улицах Москвы только потому, что у нас морозы… Но зато в Штатах около сорока корпораций ведут работы по нанотехнологиям, а у нас – ни одной! У них сотни крупнейших ученых разрабатывают концепции будущего, а у нас?.. Ни одного. Я не считаю энтузиастов, кто работает на свой страх и риск, совершенно бесплатно, а результаты работ вывешивают на своих сайтах. Говорить правомерно только о тех, чья работа субсидируется государством, это гарантия, что работа идет, что результаты будут и по ним будет представлен отчет.
Мы еще раз пожали друг другу руки, никто не обмолвился о моем уходе, неприлично намекнуть даже взглядом, все чувствуем неловкость, а Троеградский, как более чувствительный, даже не решается мне смотреть в глаза, страдает сразу и за то, что вот так берут и отстраняют меня, и еще больше – за мое предательство.
Мы выехали на проезжую часть, Юлия спросила тихонько:
– И на каких условиях вы сторгуетесь?
– Буду торговаться, – ответил я. – Сейчас главное – затянуть время.
– А почему нельзя было ответить сразу?
Я ухмыльнулся.
– Не хотел, чтобы вы пошли домой пешком.
Она вскинула брови, в глазах недоумение.
– Как это?
– У нас есть и очень горячие головы. Рвутся на подвиги! Если им указать на кого-то и сказать: «предатель», то не исключено… Короче говоря, вон за тем заборчиком вполне мог засесть парнишка с калашом. Или вон там очень удобно двум с пистолетами. Так что ни в коем случае нельзя сразу со своим «не хочу, не стану». Вот такой у нас этикет!
Она умолкла, плечи зябко передернулись, сказала дрожащим голосом:
– Да. Эти правила не по мне.
ГЛАВА 7
Я пошарил кончиками пальцев, а потом всей пятерней по столу, ручку обычно кладу в одно и то же место, сам приучил себя к порядку, потом поднял голову и окинул затуманенным взором столешницу.
Не сказать, что уже такая, как у Власова, но мусора накопилось, пора разгребать. Но ручка вряд ли под бумагами, их не столько, просто кто-то по привычке сунул в карман. Дурная манера, сам ловлю себя на том, что, взяв у кого-то ручку на подпись, затем автоматически кладу в карман, но у меня на столе паркер с золотым пером, именной, держу только для подписей, он и заправлен черной тушью, подписи получаются несмываемые и нестираемые, как на партийных документах.
Пока искал ручку, обнаружил, что и блокнотик куда-то запропастился. Не сам блокнотик, а несколько склеенных вместе листочков. Есть такие удобные блоки: отрываешь по одному по мере надобности…
Рассерженный, выбрался из-за стола, отжался десяток раз от края, уже не уверенный, что отожмусь от пола, перевел дыхание и вышел из кабинета.
Юлия сдержанно улыбнулась, заметила мой несколько разгоряченный вид, знает, в одиночестве иногда разминаю мышцы, националисты обязаны быть здоровыми и крепкими – заботимся о будущем нации.
Белович и Лукошин, ессно, курят у окна. Непонятно, когда вообще работают, но ведь работают. Завидев меня, Белович сказал с подъемом:
– Классный мне вчера прикол рассказали! Китайский противотанковый взвод численностью в три тысячи человек состоит из трех отделений по тысяче человек. Задача отделения – разобрать танк противника на части, пока он не выстрелил…
Веселый голос становился все растеряннее, наконец умолк и махнул рукой. Лукошин спросил злорадно:
– Хоть понял, что сморозил?
– Да понял, – ответил Белович с досадой. Посмотрел на меня. – А мы все еще по привычке рассказываем такое… Китайцы своих космонавтов на Луну посылают, космическую станцию запустили, а вот мы своей единственной рыбу в Тихом океане глушим!
Лукошин повернулся ко мне:
– Романцев звонил, сегодня появится!
– Оркестр вызвали? – спросил Белович.
– Нет, но как-то отмечать придется, – ответил Лукошин.
Они обменялись понимающими улыбочками. Про Романцева в коридорах поговаривали, что во всей РНИ он единственный профессиональный политик: сколько его ни поливали дерьмом, сколько ни окунали туда, сколько ни топили в нем – все нипочем. Потому что всплывает даже там. Возможно, отчасти говорит и зависть: Романцев везде успевает, у него все получается, а в нашем офисе появляется редко, предпочитая мотаться по всей России, вербуя новых членов.
Белович вздохнул, взгляд его метнулся через мое плечо, а Лукошин сказал негромко:
– Про вовка помовка…
По коридору за моей спиной раздались уверенные шаги сильного напористого человека, я надел на лицо улыбку и повернулся к Романцеву, похудевшему и загорелому за время поездок по Дальнему Востоку.
Он подошел с распростертыми объятиями, глаза горят восторгом, сказал ликующе:
Он подошел с распростертыми объятиями, глаза горят восторгом, сказал ликующе:
– Вот это ход! Вот это ход!
Мы долго пожимали руки, хлопали друг друга по плечам, в самом деле Романцев носился по регионам несколько недель, сделал для пополнения нашей партии новыми членами немало, а сейчас может рассчитывать на свою долю поздравлений и спасибов.
Я промолчал, догадываясь, Лукошин спросил настороженно:
– Вы о чем?
– Я говорю о прекрасном пиаровском ходе уважаемого Бориса Борисовича, – он поклонился в мою сторону и продолжил с еще большим подъемом: – Могу сказать, что в нынешней кампании мы наберем голосов вдвое, а то и втрое больше!.. Массы народа, что желают жить лучше, а они имеют право на достойную жизнь, присоединятся к нам. Нет, Борис Борисович, в самом деле, мы сможем отобрать часть голосов у «Народной Воли», у «Слова и Дела» и даже у проправительственной до мозга костей «Свободной России-матери». Это великолепный ход!
Мы помолчали, в самом деле Романцев то самое, что не тонет, даже в дерьме не тонет, Белович бросил на меня острый взгляд.
– Он говорит дело, Борис Борисович. Голосов прибавится.
Лукошин поморщился.
– Но что это за голоса? Всякая дрянь, у которой сил и храбрости не хватило, даже чтобы подобно крысам улизнуть с тонущего корабля. Это те крысы, что тонут, не умея выбраться даже из трюма.
Романцев сказал безапелляционно:
– Глеб Васильевич, возможно, вы поэт, а здесь надо быть математиком. В нашем обществе голоса храброй и трусливой крысы стоят в день выборов одинаково. Кстати, голоса львов и слонов стоят столько же, сколько и голоса крыс. Или вообще бактерий. Нелепость, конечно, но мы имеем дело с данностью, верно?
Белович, подумав, сказал с осторожностью и рассудительностью древнего старца:
– Давайте не спешить. Обнародуем новую программу. Посмотрим, как на нее среагирует народ. Если приток членов РНИ усилится, мы на верном пути. Или если сделаем заметный рывок на выборах. Если так, то народ одобряет нашу политику, а разве мы не выразители его воли?
Я снова смолчал, все это демагогия, умные правители не советуются с народом, а делают то, что для него нужно. Если с «народом» в самом деле советоваться, то нет более надежного пути направить страну в пропасть.
Человеческий мозг – великолепная штука. Он работает до той самой минуты, когда встаешь, чтобы произнести речь, или когда действительно нужно сосредоточиться на серьезной проблеме. Правда, я в первом случае научился обходить эту проблему, все-таки читал лекции самому привередливому слушателю, но насчет решения серьезных проблем иногда отключается начисто, особенно к концу рабочего дня. Не помогают и запатентованные средства усиления мозгового кровообращения, из которых самое надежное все же коньяк.
Я оторвал взгляд от монитора, смутно удивился, что уже так поздно. Дверь в приемную открыта, видно, как Юлия прилежно разносит в Excel документы, вскинула голову и улыбнулась мне.
– Я дурак – понятно, – сообщил я, – сам знаю, можете не говорить, но вы, Юлия, почему все еще здесь?.. Сегодня, да и вообще? Как будто всю эту работу можно переделать! Посмотрите, ночь на дворе. Все, заканчивайте. Я отвезу вас домой. Уже и в Москве вечерами как в джунглях.
Она покачала головой.
– Борис Борисович! Ну что вы, не обращайте внимания.
– На вас не обратишь, – ответил я. – Все равно, что в солнечный день не заметить солнца. Впрочем, мы в самом деле его не видим, а только мир освещенным им…
Она смущенно протестовала, но я обошел стол, навис над нею, чувствуя едва уловимый запах духов, дотянулся до грызуна и позакрывал все приложения, не забыв кликнуть на save all. Затем power off, низкое гудение оборвалось, в комнате наступила непривычная тишина.
– Пусть отдохнет, – разрешил я великодушно.
Отступил, давая ей подняться. Теплая волна коснулась моего лица, уже не духи, а что-то более глубинное, что бестолочь именует феромонами да атрактантами. Я подал ей легкую шубку, она поблагодарила милой улыбкой.
В коридоре охранник вытянулся. Я сказал отечески:
– Бди, Кирилл! Враг не дремлет.
Мой опелек слегка замело снегом, у нас нет шикарных закрытых и отапливаемых гаражей, как у других партий, я включил двигатель и обогрев сидений, Юлия смирно сидела со мной рядом, зябко пряча пальцы в рукава.
– Сейчас прогреется, – сказал я виновато, мы всегда виноваты, когда женщине неуютно, – а потом рванем по прямой! В это время на трассах уже свободно. Остались только гуляки.
Она улыбнулась.
– Говорят, в анкете можно задать только один вопрос, чтобы определить возраст, пол и социальный уровень человека: «Что для Вас означает «Пойти погулять»?»
Я задумался, осторожно повернул руль, направляясь к воротам. Охранник махнул из окошка, металлические створки раздвинулись, я выехал и на малом ходу, чтобы не запороть двигатель, покатил по ночной улице.
– В самом деле, – ответил запоздало, – сейчас остались только гуляки и любители красивых женщин. Остальные сидят перед жвачником, смотрят сериалы.
Она сказала укоризненно:
– Почему только красивых?
– А умные сидят дома, – ответил я сварливо и посмотрел на нее строго.
– Борис Борисович, вы по старинке делите женщин на умных и красивых? Но бывают еще и богатые!.. Они тоже развлекаются… отрываются, как сейчас говорят.
– Пир во время чумы, – пробормотал я. – После нас хоть потоп. Для этих богатеньких сотни жиголо предлагают услуги… До чего мужчины докатились!
– Шокирует?
– Скорее завидую, – признался я. – Я вряд ли что-то заработал бы на такой ниве.
Мотор прогрелся, в салоне стало тепло, я все наращивал скорость, Юлия расстегнула шубку, впереди длинный участок отремонтированной дороги, просто бархат под колесами. Я вспомнил горькую шуточку, что только женские руки могут так нежно уложить асфальт, скривился, но горечь незаметно улетучилась: невозможно быть мрачным рядом с такой светлой и нежной женщиной, тем более что Юлия посматривала на меня хитро, наконец не выдержала, засмеялась:
– Ждете, что стану возражать! Не дождетесь. Сами знаете, что вы больше похожи на тренера волейбольной команды, чем на профессора. Борис Борисович, а чем объясняется, что вы решили свернуть борьбу со Штатами?
– Наша борьба, – ответил я с неохотой, – ведется большей частью по принципу: чтобы самим хотя бы выглядеть чище, надо втоптать в грязь соседа. И хотя мы, повторяю, боролись не со Штатами, а с Юсой и с юсовщиной, в том числе и в нас самих, но сейчас снимаем и этот лозунг… Почему? Во-первых, народ все одно не понимает разницы и тупо забрасывает грязью все американское, любое американское. Во-вторых, это самое главное, если мы войдем в состав США, то этот вопрос разрешится сам собой. Русское дерьмо присоединится к юсовскому дерьму, а наши высоколобые да высокодуховные – к изнемогающим американским интеллектуалам.
Она покосилась на меня с некоторым подозрением.
– Мне почудилось или вы в самом деле слово «духовность» произнесли без издевки?
– Наши разговоры, – ответил я и круто повернул руль, избегая лихача или обкуренного, что летел по встречной полосе, – вернее, разглагольствования о духовности, от нежелания работать, трудиться. Я уже не раз говорил об этом, оскомину не набил? Отсюда и оправдания типа «не в деньгах счастье», что вырастают в целую философию, в мировоззрение, в национальный склад характера. Ненавижу мимикрию! Загадили святые слова «духовность» и «культура» так, что рука сама тянется к пистолету. В США интеллектуалов меньше, чем в России, но все – действующие. У нас – рассуждающие на кухне под водочку и соленые помидорчики в трехлитровой банке. Так что при слиянии в одну социальную группу русская составляющая получит цель, а штатовская – массу. Все-таки, будем откровенны, у нас все население – белые, а это уже немало, если говорить начистоту, отбросив политкорректность.
– Значит, – произнесла она задумчиво, – у нас и этот год, как и все в России, переломный? Похоже, так всю жизнь в гипсе и проведем.
Я засмеялся.
– Чем отличается женская логика от мужской: мужская – правильная, а женская – интереснее.
Впереди замигал желтый, я прибавил скорость, машина буквально в долю пикосекунды проскочила линию до того, как вспыхнул красный, но за превышение платить меньше, чем за езду на красный, к тому же все прошло благополучно, я сбавил скорость до чуть-чуть выше разрешенной, это допускается, не хочу, чтобы тормозили, когда я с женщиной.
Машина мягко вкатила во двор, приходится пробираться чуть ли не ползком, едва-едва не обдирая бока, все заставлено зябко съежившимися под горбиками снега машинами. Юлия все чаще посматривала на меня искоса, а когда остановил, не глуша мотор, возле ее подъезда, неожиданно предложила:
– Хотите кофе? Или чаю?.. Должна же как-то отблагодарить за такую любезность.