Записки на салфетках - Гарт Каллахан 13 стр.

♦ Потеря аппетита (Да! Я потерял около 20 фунтов)

♦ Рвота (Только однажды – но, черт побери, это было ужасно)

♦ Боль в правой части брюшной полости (Да!)

♦ Легко появляющиеся синяки (Да!)

♦ Нерегулярное или ускоренное сердцебиение (Да!)

♦ Обмороки (пока нет, слава богу)

♦ Проблемы с кровотечениями (Да! Обожаю унизительность кровотечения из носа!)

♦ Высокое кровяное давление (Да!)

♦ Проблемы со щитовидкой (Да!)

Позвольте внести ясность. Я благодарен – да, благодарен! – за то, что принимаю это лекарство. Оно предоставляет мне шанс победить рак. Разумеется, оно влечет за собой трудности. Я буду испытывать их каждый божий день.

Кто-то спрашивал меня, химиотерапия ли это. Нет. С технической точки зрения это и рядом не стоит с химиотерапией. Однако легко можно сказать, что это «похоже на химию», если не считать того, что я принимаю его каждый день без всякого перерыва. Я не ощущаю все побочные эффекты одновременно, но некоторые из самых неприятных меня по-настоящему донимают.

Мне приходится проверять кровь каждые две недели, потому что один из побочных эффектов этого лекарства – отказ печени. На днях мы с Лиссой были у моего врача. Он на несколько дней отменил прием лекарства, потому что печень плохо с ним справлялась. Его также обеспокоило кумулятивное воздействие побочных эффектов. Я и так-то был в плохой форме, и лекарство мне не очень «шло».

Я воспротивился его желанию заставить меня сделать перерыв:

– Я пациент на полной дозе. Я хочу официально внести в историю болезни, что мне это не нравится.

Он тихонько фыркнул и ответил:

– Так и запишем.

Мне не суждено было выиграть этот бой, особенно потому, что рядом была Лисса. Она была свидетелем.

Лисса знала, что мой организм испытывает стресс и что я вот-вот достигну пределов своей физической выносливости. Она спросила врача:

– Как долго он будет это принимать?

Доктор повернулся лицом к моей жене. И сказал: «Все-гда». Вот так вот. По слогам. Точно само слово «всегда» звучало недостаточно драматично.

Вероятнее всего, я буду принимать это лекарство до конца своей жизни. Подумайте об этом секунду, прежде чем читать дальше.

Возможно, я буду принимать его до конца своей жизни. Что бы сделали вы? Вы бы тоже стали принимать это чертово лекарство. Дали бы своему телу шанс выиграть! Жить! Растить своих детей! Менять мир!

Что бы вы сделали, чтобы жить?

Это. Именно это я и делаю. С медицинской точки зрения это я буду делать до конца своих дней.

Каждый вечер, прежде чем лечь в постель, я иду в ванную комнату. Достаю пузырек с лекарством с полки в шкафчике. Высыпаю таблетки на ладонь. Закрываю глаза и молюсь: «Дорогой боже, пусть это лекарство убьет мой рак». В некоторые дни добавляю ходатайство: «И пожалуйста, если возможно, давай минимизируем побочные эффекты». Бóльшую часть времени я эту молитву не добавляю. Я знаю, чтó на свете действительно важно.

И во всем этом хаосе лекарств и побочных эффектов я делаю вдох. Пакую обед для Эммы. Пишу записку на салфетке. Еще раз поддерживаю наш контакт.

Упакуй. Напиши. Создай контакт. Повтори.

Помни, что необязательно стремиться к повышению по службе всеми силами. Иметь работу, которая немного не дотягивает до твоих навыков, – нормально

Один из лучших помощников управляющего работал со мной в «Серкит Сити Экспресс» в Копли-Плейс. Алан Уэр был просто феноменальным человеком и великолепным помощником. Я знаю, что ему не раз предлагали повышение – должность управляющего магазином. А он был доволен местом помощника и не хотел дополнительной ответственности (читай – мороки!), которую влекут за собой обязанности управляющего. Ему нужно было время, чтобы утолять свою страсть к музыке – он был фантастическим барабанщиком.

Я всячески уважаю решение Алана, который отвергал предложения о повышении.

Он знал, чего хочет от своей работы, и был полностью удовлетворен местом помощника управляющего, несмотря на то что его квалификация более чем позволяла пойти на повышение.

Глава 20 Спасательные тросы

Оказаться наедине со своими мыслями может быть опасно, особенно для ракового пациента.

Когда мне впервые поставили диагноз, я был один. Я услышал эти пугающие слова – «у вас рак», – и до конца приема время для меня замедлилось.

Хотя было много чего сказано, дано объяснений и заложено первоначальных планов, я ничего не слышал. Я был по-настоящему один. Некому было меня успокоить. Некому было выслушать, что говорил врач. Я вышел из кабинета и побрел прочь из здания. Забрался в машину и поехал домой. Один. Лиссы и Эммы там не было. Я по-прежнему оставался один.

В тот день я провел в одиночестве около трех часов. С тех пор я больше ни разу не был один.

У всей моей семьи рак. Раковые клетки есть только в моем теле, но рак воздействует на нас во всех отношениях. Лисса, Эмма, моя мать, моя сестра – все они ощутили злосчастное воздействие этого недуга. Все мы чувствуем себя больными. Все мы одинаково обеспокоены. Мы вместе ездим на приемы к врачу. Мы вместе ждем результатов. Теперь, когда я принимаю лекарство, у нас вместе бывают плохие дни. Когда приходят хорошие результаты МРТ, мы вместе празднуем.

Я окружен теми, кто обо мне заботится. Не знаю, что со мной было бы без них.

Когда мне впервые поставили диагноз, я думал, что Эмма хорошо с этим справляется. Первый разговор был трудным, были опасения, слезы. Мне пришлось позаботиться о том, чтобы она поняла, что означает рак с практической точки зрения – помимо чисто медицинского объяснения. Она казалась после этого совершенно нормальной, обычной Эммой. Не было обеспокоенных взглядов, и я не видел на ее лице особой тревоги.

Я не знал, что они с Лиссой всячески старались скрывать от меня тревоги Эммы. В этом не было никакого злого умысла. Мне нужно было около шести недель ждать первой операции. Они знали, что я нахожусь в напряжении и у меня довольно собственных страхов, – и прикрывали меня.

Эмма и Лисса нередко сидят в обнимку перед сном. Я часто заглядывал в комнату Эммы и целовал ее, желая спокойной ночи, но не хотел мешать этим их общим минутам. Позднее я узнал, что это время они проводили в разговорах обо мне, о раке, об операции и о разнообразных тревогах, окружавших то, что происходило в нашей семье.

Я знаю, что Эмма многим пожертвовала из-за моей битвы. У меня уже нет того уровня энергии, к которому она привыкла. Я упускал возможности играть с ней. Она не получала регулярных карманных денег уже больше двух лет. Мы поздно записали ее на софтбол в 2014 г., и она так и не вышла из списка ожидания. (Это в конечном счете было и к лучшему, потому что мы вступили в соседнюю команду – и это фантастическая команда! Роквил, вперед!)

В последнее время она принимает мою битву и помогает в борьбе. Худшие для нее дни – те, когда я плохо себя чувствую. Ей не нравится, когда я страдаю, и она чувствует себя беспомощной. Она приглядывает за мной. Она всегда готова укрыть меня одеялом, принести попить или без жалоб согласиться пойти спать без привычного ритуала укладывания. Мне стыдно, что я не прихожу подоткнуть ей одеяло, потому что слишком устаю и ложусь раньше нее. В эти дни она подтыкает одеяло мне и целует на ночь. Четырнадцать лет я укладывал ее спать. Теперь она укладывает меня. Слишком рано для того, чтобы моя дочь обо мне заботилась, но всем при этой болезни приходится к чему-то приспосабливаться.

Кроме того, Эмма великодушно разрешила мне рассказывать нашу историю и присоединилась ко мне в этом предприятии. Не могу даже выразить, каково это – видеть, как моя 14-летняя дочь не только ведет себя на Национальном телевидении со сдержанностью и благородством, но и отвечает на мучительные вопросы о том, что она будет делать без меня, со спокойствием, которое меня ошеломляет. Она стала личностью, на которую я оглядываюсь, которой любуюсь и перед которой благоговею.

Мы с моей сестрой Колин никогда не были близки в детстве. Не могу сказать почему. У нас небольшая разница в возрасте, всего два с половиной года, но в детстве нам нелегко было ладить друг с другом. Родители часто пытались заставить нас играть вместе, даря нам дополняющие друг друга игрушки. Я получал куклу «Человека на шесть миллионов долларов»[10], а Колин – центр управления, сделанный для Стива Остина. Эта тактика часто давала катастрофические результаты – слезы и синяки.

Однажды, когда мы перекрашивали стены моей спальни в другой цвет, я зашел сестре за спину и провел по ней рукоятью своей кисти. Конечно, со щетинок капала краска, поэтому похоже было, будто я покрасил ей спину. Она резко развернулась и мазнула кистью мне по груди, оставив на ней пятно краски. Я притворился, что вышел из себя, и крикнул, что только понарошку сделал вид, что покрасил ей спину, и завопил: «Я все скажу маме!» – и она тут же макнула кисть в краску и принялась водить ею вверх-вниз по своей рубашке, умоляя: «Нет, не надо! Пожалуйста, не говори!»

Рад сообщить, что наши с Колин отношения стали более зрелыми и прочными, когда мы повзрослели. Сейчас редко выдается день, когда мы не перебрасываемся SMS. Мы всегда присылаем друг другу фотографии наших детей. Я искренне радуюсь тому, что я ее брат. Я полагаюсь на ее психологическую поддержку. Она всегда готова поднять мне настроение. Хотелось бы мне, чтобы мы жили ближе друг к другу, чем сейчас. Мы редко видимся чаще раза в год, и этого явно недостаточно.

Я знаю, что моя битва нанесла ей серьезную травму. Даже не могу сказать, насколько велика ее боль. Она всегда очень переживала, когда мы прощались и расставались после встреч, но с тех пор как у меня нашли рак, эти расставания стали еще более горькими и полными слез. Она – моя главная сторонница в том, что касается «Звездных войн».

Не могу даже сосчитать, сколько писем и открыток я от нее получил. Я знаю, что Колин и ее муж Роб сделают все, что в их силах, чтобы исцелить и поддержать меня.

Уверен, матери трудно видеть, как ее ребенок сражается с раком – в любом возрасте. Временами я старался защитить маму. Я не хотел, чтобы ей приходилось нести лишнее бремя, особенно сразу после того, как она потеряла нашего папу. Она встретила это несчастье так, словно я по-прежнему был ее маленьким сыном, живущим дома и учащимся в четвертом классе.

К сожалению, ей приходилось по большей части наблюдать «из-за боковой линии». Она мало что может сделать в плане активной помощи. Она старается поднять мой дух, особенно в тяжелые дни, и радуется вместе со мной, когда все хорошо.

Мама по-прежнему живет в моем родном городке Порт-Лейдене, в штате Нью-Йорк. Это очень сплоченная община. Да и как может быть иначе! В городке всего лишь около шестисот жителей. В 2013 г., вскоре после третьего диагноза, она упомянула, что хочет устроить в мою пользу благотворительный аукцион. Я не очень понимал, что повлечет за собой эта идея, но она объяснила, что мне нужно лишь объявиться в родных краях, если я буду достаточно здоров.

Я не решался попросить помощи таким способом. Порт-Лейден нельзя назвать богатой общиной. Как мог я просить этих людей о помощи? Я продолжал надеяться, что все эти медицинские счета просто каким-то образом «рассосутся» сами по себе. Этого не случилось. И не случится. Мои врачи убеждены, что я так или иначе буду бороться с раком до конца своих дней.

Но я знал, что маме не терпится пустить в дело свою неуемную энергию. Я понятия не имел, случалось ли ей прежде заниматься чем-то подобным. Мы поговорили и я решил, что не против благотворительного аукциона, и очень постараюсь добраться до Порт-Лейдена ради такого события.

Они с Колин начали подготовку. И по сей день я все еще не знаю всего, что потребовалось, чтобы реализовать этот замысел. Они занимались планированием больше трех месяцев. Был создан комитет, в который вошли около дюжины человек, – старые друзья по школе, соседи и прихожане церкви. Время от времени мама спрашивала моего мнения о чем-то, касавшемся аукциона. В какой-то момент, когда я только-только начал вспомогательную лекарственную терапию и боролся с разнообразными побочными эффектами, я попросил дать мне возможность не участвовать в этом. Я мог подождать и получить сюрприз по прибытии в Порт-Лейден. Я верил, что они со всем этим отлично справятся.

Я вылетел домой, в Порт-Лейден, вечером накануне благотворительного аукциона.

Это был долгий перелет, который плавно перетек в полуторачасовой переезд из аэропорта в местный отель. (Edge Hotel. Останавливайтесь там! Владелица, Трейси Урилла, и нанятый ею персонал сделали его лучшей гостиницей во всем северном Нью-Йорке. Это любимый отель Эммы. Она даже писала о нем сочинение.)

В субботу я проснулся рано – чересчур рано. Позавтракал в лобби и воспользовался преимуществами утренней тишины, чтобы сесть писать. На улице было еще темно – мое любимое утреннее время. Как ни печально, слишком рано для любого человека, который сражается с раком, и спустя пару часов мне пришлось вернуться в постель. Мама заглянула в отель перед началом благотворительного вечера, но я спал. Не могу себе представить, что она чувствовала, зная, что я нахожусь в считаных футах от нее, но настолько крепко сплю, что даже не слышу, как она стучит в дверь.

После того как я снова проснулся и позавтракал во второй раз, мне предстояло проехать еще несколько миль до Порт-Лейдена. Было нечто сюрреалистическое в моем приезде в Файр-Холл, достопримечательность моего детства. Это здание служило общественным центром для нашей небольшой общины. Там располагается общественный бассейн, устраиваются игры «Маленькой Лиги», проводятся многие важные мероприятия. На транспаранте снаружи здания было написано: «Благотворительный аукцион в пользу Гарта Каллахана, 26 апреля». 26 апреля – это еще и мамин день рождения. Я был уверен, что она специально запланировала аукцион так, чтобы воспользоваться преимуществом этой даты и заполучить меня в этот день!

Я вошел в Файр-Холл и сразу же увидел Колин. Мы обнялись и немного поболтали. Я был впечатлен и ошеломлен количеством предметов, пожертвованных на аукцион. Сотни вещей и больше еды, чем возможно было съесть! Здесь было все что угодно, от самодельной табуретки с цитатой из «Звездных войн», вырезанной на сиденье, до книжной полки в форме лодки. Там были разнообразные подарочные корзинки, кулинарная книга с автографом Рейчел Рей. Нет, правда? Моя мама уговорила Рейчел Рей, чтобы та пожертвовала что-то на аукцион?! Я не мог представить, чтобы моя мама это сделала, не только что Рейчел Рей чем-то пожертвовала.

Я расхаживал незамеченным всего минуту, а потом меня увидела мама. Она едва не споткнулась, торопливо пересекая заполненный народом зал, чтобы подобраться ко мне. Это был первый раз, когда Колин и мама увидели меня с новой белой шевелюрой – побочным эффектом приема моего лекарства. Она крепко обняла меня и явно не хотела отпускать. Это воссоединение было и горьким, и радостным. Я был рад оказаться там, но стыдился причины этого.

Пока я оглядывал зал, взгляд мой упал на килт – клетчатый плед, висевший в конце зала. Я подошел поближе, уже догадываясь, что это такое, но по-прежнему не веря своим глазам. Это был килт с сотней клеток размером в салфетку, и в каждой клетке была вышита цитата из «Записок на салфетках». Это было первый раз, когда я увидел такую дань уважения движению «Записки на салфетках». Мои глаза наполнились слезами. Это было прекрасно, и я не мог вообразить, сколько усилий потребовалось, чтобы создать этот шедевр.

Следующие семь часов слились в неясное марево. Это был долгий день. Пришли сотни людей. Там были бывшие одноклассники, друзья из Порт-Лейдена, церкви и соседних городков; бывшие учителя и даже друзья семьи, которые прилетели из Канады! Я разговаривал с друзьями, с которыми не виделся много лет. Заводил новых друзей. Близкие родственники съехались в гости со всех концов штата. Аукцион длился несколько часов. Мне нужно было присесть. Мне нужно было поесть. Я не сделал ни того ни другого. Тетя Рут пыталась заставить меня, но не могла постоянно за мной приглядывать.

Наконец после шести вечера мы начали понемногу прибираться. Я был совершенно вымотан и чувствовал одновременно усталость и тошноту.

Когда уборка закончилась, я попрощался и поблагодарил всех, кто нам помогал. Вернулся в отель и задумался о значении этого дня. Все люди, которые там присутствовали, работали волонтерами, жертвовали своим временем, талантами и сокровищами – они сделали все это, чтобы помочь мне и моей семье. Никакие слова не могут выразить, как я был тронут. И впервые за многие годы с нетерпением ждал момента оплаты своих медицинских счетов.

Вы можете поверить, что аукцион, устроенный моей мамой, собрал достаточно денег, чтобы покрыть около 75 % моих медицинских счетов? Мне не верится до сих пор. И я благодарен превыше всяких слов.

Конечно, моей главной сиделкой была Лисса. Ей пришлось столько всего скорректировать, чтобы приспособиться к этой борьбе. Я знаю, бывают моменты, когда она невероятно напряжена. Не представляю, как ей удается справляться с этим день за днем.