Александра замерла на месте, тупо глядя перед собой в полированную поверхность двери. Перед глазами расплывались полосы и завитки узора, вырисованного самой природой в структуре дерева.
– Это совершенно неважно сейчас, Андрей, – наконец глухо произнесла она. – Не имеет никакого значения. Все закончилось много лет назад, и… Спокойной ночи.
Она быстро вышла из кабинета, так и не обер-нувшись.
В больничном парке уже совсем стемнело.
Над деревьями распахнулся темно-фиолетовый, унизанный серебристыми звездами небесный свод. Слабый ветер доносил откуда-то свежий запах речной воды и сосновой хвои.
Александра некоторое время быстро шла по главной аллее, не думая, куда направляется, ничего не замечая вокруг. Лишь когда волнение немного отступило, она сообразила вдруг, что пойти здесь ей некуда, кроме как в родительский дом.
После разговора с Андреем, всколыхнувшего внутри что-то смутное, болезненное, то, что она долгие годы пыталась вытеснить, возвращаться в гнетущую атмосферу родительского дома, где лежал в беспамятстве отец, всхлипывала мать и грызлись между собой Макс и Вероника, казалось выше ее сил…
Александра свернула с аллеи и пошла влево, пробираясь между темневших в ночном воздухе деревьев и кустов. Если она правильно помнит – там, в глубине парка, за третьим лечебным корпусом, должна быть старая полуразрушенная беседка. Ее почти не видно за разросшимся кустарником, поэтому во время ремонтов территории о ней забывали и не трогали. Конечно, за прошедшие годы от старой беседки могло ничего и не остаться…
Александра пробралась в глубь парка и разглядела едва видимые из-за старых липовых стволов деревянные колонны.
Значит, беседка все еще на месте.
Часть резной балюстрады обвалилась, дощатый пол прогнил и местами провалился, колонны, поддерживавшие прохудившуюся крышу, были исписаны.
Где-то здесь должны быть вырезаны перочинным ножом две сплетающиеся буквы А. В такую темень не найдешь, конечно…
Александра осторожно опустилась на опоясывавшую беседку изнутри деревянную скамью, облокотилась о колени и спрятала лицо в ладонях.
Курить хотелось смертельно.
Впервые за долгие годы она вдруг начала мечтать о сигарете. Александра даже обрадовалась тому, что взять сигарету ей было неоткуда. Она так долго вела здоровый образ жизни – вегетарианство, абонемент в спортивном клубе, никакого фастфуда, минимум алкоголя и, уж конечно, никакого курения! Неужели теперь, из-за одного разговора с Андреем, позволить всему полететь к черту?! Где же тогда ее хваленые выдержка и хладнокровие?..
Что, в сущности, произошло?
Он сказал ей, что она изменилась, упрекнул в черствости, а она не сдержалась и вскользь упомянула об их прошлом, о чем поклялась самой себе никогда не вспоминать.
Ну и что?
Что бы там ни было когда-то между ними, прошло уже двадцать лет.
Двадцать лет. Господи…
Впервые она услышала об Андрее в семнадцать.
Она тогда только поступила на юридический факультет МГУ, и отец, все еще не смирившийся с тем, что старшая дочь не захотела пойти по его линии, неизменно хмурился, когда ей случалось упомянуть что-то об учебе. Но в тот октябрьский день – кажется, это была пятница – Алексей Михайлович явился к ужину на удивление веселым, едва ли не напевающим. Он чмокнул в золотистые упругие локоны шестилетнюю Нику, взъерошил Максу на макушке волосы, на ходу приобнял уже сидевшую у стола Сашу за плечи и, опустившись на свое место, сказал матери, разливавшей по тарелкам борщ:
– Ты не представляешь, кто мне написал!
– Мм… Кто? – не слишком заинтересованно спросила Лидия Сергеевна.
– Галина! – торжественно провозгласил отец.
Мать неловко перехватила половник, черенок вдруг выскользнул из пальцев. Половник упал в супницу, багровые брызги борща полетели прямо на отцовскую белую рубашку.
– Лида, ну, елки зеленые! – рыкнул Алексей Михайлович.
– Ой, прости, Алешенька! – тут же подхватилась мать. – Сейчас принесу чистую.
– Да черт с ней, высохнет, – отмахнулся отец. – После обеда сменю, я голодный, как собака. Так вот, я говорю: Галина мне написала, помнишь ее?
– Нет, – коротко отозвалась мать, поджимая губы.
– Ну, Галка Каляева, однокурсница наша, остроносенькая такая. Помнишь?
Мать, не глядя на него, пожала плечами, шлепнула по руке Веронику, тянувшуюся к вазе с конфетами, а Максу в тарелку отправила огромный сметанный – айсберг.
– Ты представляешь, ее сын Андрей, оказывается, сейчас в Москве учится, в Первом меде. Вот молодец парень, а? Ровесник нашей Сашки.
– Ровесник? – переспросила Лидия Сергеевна. – Как это она так быстро обернулась? Когда мы поженились, у нее, кажется, еще и не было никого.
– А, значит, вспомнила Галку, – торжествующе проговорил отец. – Ну, слушай, я подробностей не знаю… Она вроде бы вскоре после окончания института за Новикова вышла, с параллельного потока. Он давно по ней вздыхал. Но не о том речь. Так вот, сын ее, Андрей, значит, на первом курсе сейчас. Она просит поспособствовать ему там, в дальнейшем – с кафедрой, с ординатурой. Надо бы присмотреться, что за парень. Давай на обед его к нам позовем, познакомимся, а там видно будет.
– Как скажешь, – кротко отозвалась мать, но по ее поджатым губам Саша поняла, что Лидии Сергеевне почему-то идея пригласить к ним Андрея, сына какой-то там Галки, крайне не понравилась.
Однако перечить отцу мать не решилась, и в ближайшее воскресенье Андрей появился у них дома.
И он был… удивительный.
Его лицо поначалу показалось Саше совершенно обычным, неприметным – пшеничные пряди спадают на лоб, нос некрупный, прямой, твердая линия рта. Особенным ростом или статью он тоже не отличался – лишь на пару сантиметров выше вечной «дылды» – Саши.
Но стоило ему улыбнуться…
Эта улыбка, искренняя, обаятельная, как будто озаряла все лицо каким-то внутренним светом. И становилось вдруг видно, как красиво это обыкновенное лицо, какие синие теплые и лучистые глаза у этого человека. Улыбка подкупала, располагала к себе. И редко кто мог сдержаться и не разулыбаться Андрею в ответ. Саша же, однажды увидев эту улыбку, обращенную к ней, поняла, что пропала. Совсем пропала, со всеми потрохами. Что ей больно дышать и почему-то хочется плакать, и смеяться, а больше всего – подойти к этому почти незнакомому парню, уткнуться ему в плечо, почувствовать, как он улыбается вот так – ей в волосы, и как ей от этого становится тепло и спокойно.
Только вот…
Влюбленная Саша Воронцова, страшненькая отличница, на которую за семнадцать лет ее жизни ни разу не обратил внимания ни один парень, – это было унизительно, стыдно и жалко. И Саша намеренно выпрямилась во весь рост, скроила самую ледяную надменную мину, на которую только была способна, и заставила себя весь обед смотреть сквозь Андрея, сквозь эту удивительную улыбку, золотыми солнечными лучами пронизывавшую воздух в гостиной.
Он еще попытался заговорить с ней после обеда, что-то спросил про институт – нравится ли ей учиться или что-то в этом роде. И Саша ухитрилась выстроить довольно ядовитый ответ: ей, мол, очень нравится учиться, именно поэтому она не может тратить время, отведенное на домашние задания, на пустые беседы с какими-то провинциалами. Андрей вытаращил на нее свои бездонные небесно-синие глаза, отступил на шаг и примирительно вскинул ладони – вот как сегодня:
– Ладно, ладно… Я понял. Прости. Больше не побеспокою.
И он снова улыбнулся, кажется, приняв ее за чокнутую.
Господи, как же ей хотелось тогда удрать в свою комнату, спрятать голову в подушку и завыть от несоответствия собственных глупых фантазий суровой действительности!
С того дня Андрей как-то незаметно вошел в жизнь их семьи.
Отец, побеседовав с ним в кабинете, счел его парнем толковым и вскоре всерьез решил взять Новикова под крыло. Он звонил знакомым профессорам из меда, выбивая для Андрея должность на интересовавшей его кафедре, устраивал для него во время практики место в санатории, просматривал его курсовые работы и, если было нужно, давал советы. Мать стоически выносила постоянные рассказы отца об успехах Андрея и лишь изредка выдавала что-нибудь вроде:
– Удивительно, Алеша, я никогда не думала, что в тебе вдруг проснутся отцовские чувства по отношению к чужому мальчику. Мне казалось, ты успехи и неудачи своих собственных детей всегда воспринимал гораздо спокойнее.
– Лида, не мели чепухи! – обрывал отец. – Никто из моих, к сожалению, мое дело не продолжит, а Андрей – толковый парень, на него я могу рассчитывать в будущем.
– А Максюша? – ревниво спрашивала мать.
– Кто? Да ты посмотри на него! – рявкал отец. – Твой Максюша из двоек не вылезает, в прошлом месяце опять в детскую комнату милиции вызывали. Ты такого будущего желаешь нашей медицине? Я – нет!
– Вот и взялся бы за него, – моргала мать, – поговорил бы, посоветовал. Может, подсказал бы что-нибудь по-отцовски. Чем на этого время тратить…
– Ты – мать! Воспитывать – твое дело! – обрывал отец. – А со своими делами я сам разберусь.
Быть безответно влюбленной в Андрея Новикова оказалось тяжело. Выбросить его из головы не представлялось возможным. Он появлялся то там, то здесь, то в разговорах отца, то встречался Саше в санатории – он подрабатывал медбратом, – то заходил за чем-нибудь к ним домой. Он быстро избавился от своей забавной провинциальности и стал почти неотличим от коренного москвича, только говор, чуть более мягкий, певучий, еще иногда выдавал его.
Андрей пользовался успехом у девушек, и Саша знала это. Отец несколько раз упоминал в разговорах – «Андрей и его подруга». Да и сама Саша однажды встретила его на Арбате с какой-то лахудрой с малиновыми губами.
Арбат! Кто вообще туда гулять ходит?
Одни неформалы и гости столицы.
Все эти подруги Андрея, девицы, поклонницы наполняли Сашу изнутри черным, едким, словно в груди у нее что-то дымило, отчего щипало в горле и слезились глаза.
Ревность к несбывшемуся – к тому, чего никогда не будет.
Наступили девяностые, и у отца начались проблемы на работе. Какой-то новоявленный «хозяин жизни» присмотрел лакомый кусок земли: чистое место, река, сосны, и от центра Москвы недалеко, самое место для элитного загородного клуба! – сунул кому-то взятку, и отцовский санаторий собрались закрывать.
Алексей Михайлович тогда резко похудел, не спал, стал еще раздражительнее, чем обычно. Он обивал пороги в Минздраве, писал какие-то прошения, обращался даже в правительство.
Мать глотала корвалол и прижимала к глазам вышитый носовой платок:
– Алеша, тебя же убьют!
Время было такое, что убить и в самом деле могли. Нет человека – нет проблемы, и за санаторий никто не вступится.
Но Воронцов в очередной раз проявил железную волю и способность добиваться того, чего хочет.
Санаторий удалось отстоять.
К счастью, потенциального основателя загородного клуба вскоре объявили в международный розыск, и он вынужден был пуститься в бега. Через несколько лет его подстрелили, кажется, где-то в Греции. А санаторий оставили в покое – даже, наоборот, выделили крупную государственную дотацию.
Алексей Михайлович на радостях устроил в санатории праздник. Приглашены были музыканты, вечером ожидался фейерверк. Больные, из тех, кто способен был передвигаться самостоятельно, стекались в украшенный зал в административном корпусе. Ограниченных в подвижности младший медперсонал привозил на каталках. По всему парку развесили бумажные фонарики, гирлянды, композиции из живых цветов…
Перед самым началом представления отец вспомнил вдруг про старинную беседку. Никому и в голову не пришло заняться ее украшением, а Воронцов со своим перфекционизмом не мог допустить, чтобы хоть один уголок парка остался обойденным празднеством.
Рабочих в последнюю минуту было уже не найти, и Алексей Михайлович выловил в курсирующей по залу толпе Андрея.
– Не в службу, а в дружбу, пойди там, в беседке, хоть огоньки какие-нибудь повесь! Осталась еще одна гирлянда невостребованная.
Андрей, с этой своей привычной, исполненной дружелюбия улыбкой, отозвался:
– Нет проблем, Алексей Михайлович, сделаем. Только мне бы помощника, чтоб подержать провод…
Отец быстро огляделся по сторонам и кивнул на Сашу, стоявшую чуть позади и угрюмо изучавшую носки собственных туфель.
Мать ради праздника настояла на том, чтобы она надела нарядное платье. «Отец столько вынес, а ты не удосужишься разделить с ним радость? Ты просто обязана пойти на торжество. И оденься хоть раз как человек!» Саша в этом идиотском белом атласе чувствовала себя крайне неуютно. Вырядили ее, как невесту! Как будто специально, чтобы подчеркнуть – вот она, наша неудачная старшая дочь, дылда и страхолюдина, полюбуйтесь!..
И еще Андрей, как назло, здесь, и она не может поднять на него глаза, потому что твердо уверена, что обязательно выдаст себя.
Отец кивнул на нее и сказал:
– Вот, Александру мою возьми к себе в помощницы. Она длинная, как раз дотянется.
Щеки у нее мучительно вспыхнули. Да что же это такое! Они как нарочно…
А Андрей взглянул на нее, улыбнулся так, что ноги у Саши подкосились, и попросил:
– Поможешь мне? Пожалуйста!
Конечно, она поможет. Разумеется!
Разве есть кому-то дело до ее жалких смешных постыдных чувств?..
Стоял май.
В санаторном парке повисли уже сиреневые сумерки, напоенные ароматом цветущей сирени. Огни фонарей размыто подрагивали в вечернем воздухе. Из главного здания долетали отдельные всплески музыки – там начал уже играть маленький джазовый оркестр.
Саша и Андрей добрались до беседки. Андрей легко вскочил на деревянную балюстраду и принялся, держа в зубах гвозди, работать молотком, укрепляя гирлянду лампочек. Саша, стоя внизу, держала в руках моток провода, осторожно разматывала его и протягивала Андрею освобожденный кусок. Иногда, перехватывая из ее рук гирлянду, он случайно касался пальцами ее ладони, и от этого нечаянного прикосновения в ее теле мгновенно выстреливал электрический разряд…
– Не могу дотянуться вот сюда, рук не хватает, – сказал Андрей через несколько минут работы.
Он как раз прилаживал последний гвоздь.
– Сможешь залезть, придержать провод? – попросил он. – И гвоздей еще, пожалуйста, подай – вон, из той коробки.
Саша сжала в ладони горсть маленьких обойных гвоздей, ухватилась рукой за колонну и тоже влезла на балюстраду.
Чертово узкое белое платье стесняло движения. Зачем только она пошла на поводу у матери?! Все равно из зала ее отослали, а трудиться здесь было бы куда удобнее в обычных джинсах. К чему здесь этот нелепый наряд? Разве что произвести впечатление на Андрея…
Ха-ха, очень смешно.
Она шагнула ближе к Андрею, вскинула руку, придерживая провод там, где он ее просил. Неловко пошатнулась на перилах – проклятые туфли!
Андрей, быстро отреагировав, удержал ее от падения, обхватив горячей рукой за талию. Он оказался вдруг совсем близко. Зрачки в синих глазах расширились, почти затопив радужку – это оттого, что в парке почти темно, правда же, да? Пшеничные волосы коснулись Сашиного виска. Надо же, мягкие… А она почему-то была уверена, что они жесткие, как проволока. Тонкие губы приоткрылись, опалили ее влажным дыханием и вдруг прижались к ее губам…
Если бы Андрей не продолжал удерживать ее, она точно рухнула бы прямо в траву.
Произошедшее было так неожиданно, немыслимо, непостижимо. Больше не легкие электрические разряды – настоящая молния, разящая и беспощадная, прошла через все тело. Задрожали руки, ослабели колени. Сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из горла прямо в его чуть обветренные, такие настойчивые и властные губы…
Жалкая старая дева! Впервые поцеловалась в двадцать один год – и немедленно сошла с ума.
Андрей прижимал ее к себе, не отпуская, не разрывая поцелуй. Перебирал легкими пальцами ее волосы, она чувствовала пробивавшуюся жесткую щетину на его подбородке. Его губы как будто расплавляли все ее предохранители, один за одним, разрушали тщательно выстроенную стену. Превращали ее в какое-то чужое, смятенное и дрожащее, неловкое, открытое и уязвимое существо…
«Нет ни одного шанса, что он в самом деле хочет всего этого со мной, – думала Саша, прижимаясь к Андрею, против воли отвечая на его поцелуй. – Ни единого… Встречаться, ходить на свидания, строить отношения. Со мной? Никогда. Смешно даже думать. Это просто… весна, приятный вечер, закат, музыка… Наверно, у него сейчас никого нет… Наверно, ему просто хочется с кем-то провести вечер… Пускай! Мне все равно – пускай! Даже если больше это никогда не повторится. Даже если завтра он обо мне и не вспомнит. Один раз – и все. Я согласна. Пусть только не размыкает рук!»
Она даже не заметила, как впились в плотно стиснутую ладонь мелкие обойные гвозди…
Только вечером, в своей комнате, через несколько часов после того, как Андрей все-таки разомкнул руки и посмотрел на нее как-то смущенно и неуверенно, а она, откашлявшись, пробормотала: «Пора идти. Отец ждет», рассмотрела на ладони множество мелких слегка кровоточащих царапин. И даже обрадовалась – это было неоспоримое доказательство того, что поцелуй действительно был, а не привиделся ей во сне.
Когда на следующий день Андрей встретил Сашу после занятий около первого гуманитарного корпуса МГУ, она задохнулась от неожиданности.