— Non est voluntas Dei. — Не по воле Господа.
Барре, боясь новых вопросов бальи, решил продолжить сам и осведомился, кто такой этот чародей.
— Urbanus, — ответила настоятельница.
— Est ne Urbanus papa? — Папа Урбан[20]? — уточнил священник.
— Грандье, — отозвалась монахиня.
— Quare ingressus es in corpus hujuh puellae? — Почему ты вселился в тело этой девицы? — продолжал Барре.
— Propter praesentiam tuam. — Из-за твоего присутствия, — ответила настоятельница.
Понимая, что, если позволить, диалог между священником и настоятельницей может длиться долго, бальи прервал его и предложил, чтобы допрос продолжил он сам и другие чиновники, пообещав при этом, что, если настоятельница правильно ответит на несколько вопросов, он и его спутники будут готовы поверить в факт одержимости и даже засвидетельствовать это письменно. Барре согласился, но, к несчастью, настоятельница в этот миг пришла в себя, и поскольку было уже поздно, все разошлись по домам.
На следующий день, 25 ноября, бальи вместе с большей частью судейских обоих ведомств явился в монастырь и был тут же проведен на клирос. Через несколько минут занавеска в решетке раздвинулась, и все увидели лежащую на постели настоятельницу. Барре по обыкновению начал мессу, во время которой одержимая корчилась в судорогах и несколько раз воскликнула: «Грандье! Грандье! Дурной священник!» По окончании мессы Барре прошел за решетку, держа в руке дароносицу, там возложил ее себе на голову и заявил, что действия его чисты и прямодушны и лишены каких бы то ни было дурных намерений, после чего попросил Господа покарать его, если во время допроса монахинь он будет оказывать на них давление или подсказывать им ответы. Затем появился брат кармелит и, тоже держа над головой дароносицу, произнес такую же клятву, после чего добавил, что от своего имени и имени всех монахов присутствующих и отсутствующих заявляет: пусть они будут наказаны, как Дафан и Авирон[21], если чем-то согрешат во всем этом деле. Сказанное не произвело на присутствующих того сильного впечатления, на которое надеялись священнослужители, а иные даже заметили вслух, что подобные клятвы больше смахивают на святотатство.
Услышав ропот, Барре поспешил приступить к изгнанию бесов. Желая дать настоятельнице причастие, он подошел к ней, но та, завидя его, забилась в ужасных судорогах и попыталась вырвать у него дароносицу. С помощью слов утешения Барре совладал с припадком настоятельницы и положил ей в рот облатку, но та стала выталкивать ее языком. Священник, придерживая облатку пальцами, запретил демону вызывать у монахини рвоту, после чего та попыталась проглотить освященный хлеб, но тут же принялась жаловаться, что он прилипает у нее то к нёбу, то к гортани. В конце концов, Барре дал ей несколько глотков воды, после чего, как и в предыдущие разы, начал допрашивать демона:
— Per quod pactum ingressus es in corpus hujus puellae? — Посредством какого договора вошел ты в тело этой девицы?
— Aqua. — Посредством воды, — отвечала настоятельница.
Рядом с бальи находился некий шотландец по имени Стрейкен, глава реформатского коллежа[22] в Лудене. Услышав ответ настоятельницы, он предложил демону сказать слово «вода» по-шотландски, и объявил, что если ответ будет правильным и дьявол докажет тем самым свое знание языков, что является главным даром всех злых духов, то он и его коллеги будут неоспоримо убеждены, что монахиня действительно одержима. Не выказав ни тени смущения, Барре ответил, что заставит дьявола сказать, что нужно, если будет на то воля Господа, и велел демону отвечать по-шотландски. Он дважды повторил приказание, но тщетно, а на третий раз монахиня ответила:
— Nimia curiositas. — Слишком любопытен.
Затем, когда вопрос прозвучал еще раз, она добавила:
— Deus non volo. — Господь не желаю.
На сей раз бедный дьявол снова неверно проспрягал глагол и вместо того, чтобы ответить в третьем лице: «Господь не желает», использовал первое лицо, отчего ответ получился бессмысленным.
Посмеявшись над этой глупостью, глава коллежа предложил Барре, чтобы дьявол подучился у его семиклассников, но священник не принял вызова и ответил, что любопытство спрашивающего было непомерным и дьявол поэтому имел право ему не ответить.
— Однако, — заметил гражданский судья, — вы должны знать, сударь, а если не знаете, то можете справиться в требнике, который держите в руках, что способность говорить на иностранных, незнакомых языках — это один из признаков истинной одержимости, равно как и умение угадывать то, что скрыто от глаз.
— Сударь, — ответил Барре, — дьявол прекрасно знает этот язык, но просто не хочет говорить. Точно так же ему известны ваши грехи — хотите, я прикажу, и он расскажет о них?
— Вы доставите мне этим невыразимое наслаждение, — отозвался гражданский судья, — искренне прошу вас произвести такое испытание.
Барре подошел к настоятельнице, словно желая спросить у нее о грехах судьи, однако бальи остановил его, указав на неприличие задуманного, но Барре ответил, что он и не собирался задавать этот вопрос.
Как Барре ни пытался отвлечь присутствующих, те продолжали упорствовать в своем желании выяснить, знает ли дьявол иностранные языки, и по их настоянию бальи предложил Барре вместо шотландского древнееврейский, который, согласно Священному писанию, является самым древним языком на земле, и дьявол должен его знать, если, конечно, не забыл. Это предложение было встречено рукоплесканиями, поэтому Барре был вынужден приказать одержимой сказать слово «вода» по-древнееврейски. Бедная женщина, которая с трудом повторила ранее несколько вызубренных латинских слов, повернулась и раздраженно воскликнула:
— Тем хуже, я отрекаюсь!
Те, кто стоял рядом с ее постелью, отчетливо услышали эти слова, передали их остальным, и это произвело столь неблагоприятное впечатление, что кармелит принялся уверять, будто женщина сказала не «я отрекаюсь», a «zaquar», что по-еврейски соответствует латинским словам «effudi aquam», то есть «я пролила воду». Но поскольку присутствующие прекрасно расслышали слова «я отрекаюсь», то на монаха зашикали, и даже младший приор, подойдя к нему, во всеуслышание обвинил его во лжи. Чтобы прекратить препирательства, одержимая снова забилась в судорогах; зная, что это обычно означает конец сеанса, посетители стали расходиться, подсмеиваясь над дьяволом, не знающим ни по-шотландски, ни по-древнееврейски и так скверно владеющим латынью.
Между тем, желая освободиться от последних сомнений, если таковые у них оставались, бальи и гражданский судья вернулись в монастырь около трех часов пополудни. Их встретил Барре и, предложил прогуляться по парку, выразил гражданскому судье свое недоумение по поводу того, что тот, совсем недавно ведший по поручению епископа Пуатье следствие по делу Грандье, теперь поддерживает последнего. Гражданский судья ответил, что готов и теперь начать следствие, если возникнет такая необходимость, но в настоящий момент у него одна цель — докопаться до истины, и он надеется, что вскоре это ему удастся. Такой ответ не удовлетворил Барре, поэтому он, отведя в сторону бальи, принялся доказывать тому, что как родственник стольких почтенных особ, среди которых есть даже весьма влиятельные духовные лица, и находясь во главе городского судейского сословия, он должен хотя бы ради примера остальным проявить меньшее недоверие к этому случаю одержимости, что безусловно обернется к вящей славе Господа, церкви и религии. Холодно выслушав священника, бальи ответил, что всегда руководствуется только интересами справедливости и ничем более, после чего Барре прекратил настаивать и пригласил чиновников в комнату к настоятельнице.
Когда они вошли, там уже находилось множество народу, и настоятельница, увидев в руках у Барре дароносицу, которую тот захватил из церкви, опять забилась в конвульсиях. Барре подошел и после того, как снова спросил, посредством какого договора вошел дьявол в тело девицы, то получил ответ: «Посредством воды», продолжал допрос следующим образом:
— Quis finis pacti? — Какова цель договора?
— Impuritas. — Распутство.
Тут бальи прервал священника и попросил его приказать дьяволу сказать по-гречески три слова вместе: «цель, договор, распутство». Но настоятельница, найдя однажды уклончивый ответ, прибегла к нему снова и проговорила: «Nimia curiositas», с чем Барре поспешно согласился, заявив, что спрашивающий и в самом деле проявил слишком большое любопытство. Бальи ничего не оставалось, кроме как отказаться от попыток заставить дьявола отвечать по-гречески, как это уже произошло с шотландским и древнееврейским языками. Барре продолжал допрос.
— Quis attulit pactum? — Кто принес договор?
— Magus. — Чародей.
— Quale nomen magi? — Как зовут чародея?
— Urbanus. — Юрбен.
— Quis finis pacti? — Какова цель договора?
— Impuritas. — Распутство.
Тут бальи прервал священника и попросил его приказать дьяволу сказать по-гречески три слова вместе: «цель, договор, распутство». Но настоятельница, найдя однажды уклончивый ответ, прибегла к нему снова и проговорила: «Nimia curiositas», с чем Барре поспешно согласился, заявив, что спрашивающий и в самом деле проявил слишком большое любопытство. Бальи ничего не оставалось, кроме как отказаться от попыток заставить дьявола отвечать по-гречески, как это уже произошло с шотландским и древнееврейским языками. Барре продолжал допрос.
— Quis attulit pactum? — Кто принес договор?
— Magus. — Чародей.
— Quale nomen magi? — Как зовут чародея?
— Urbanus. — Юрбен.
— Quis Urbanus? Est ne Urbanus papa? — Какой Юрбен? He папа ли Урбан?
— Grandier. — Грандье.
— Cujus qualitatis? — Каков он?
— Curatus. — Усердный.
Новое слово, впервые употребленное дьяволом, произвело на слушателей сильнейшее впечатление, и Барре, не желая терять завоеванного преимущества, тут же продолжил:
— Quis attulit aquam pacti? — Кто принес воду для договора?
— Magus. — Чародей.
— Qua hora? — В котором часу?
— Septima. — В седьмом.
— An matutina? — Утра?
— Sero. — Вечера.
— Quomodo intravit? — Как он вошел?
— Janua. — Через дверь.
— Quis vidit? — Кто его видел?
— Tres. — Трое.
Здесь Барре остановился, чтобы подтвердить слова дьявола, и рассказал, что, когда в воскресенье, на следующий день после второго вселения беса, они ужинали в спальне у настоятельницы вместе с ее исповедником Миньоном и еще одной монахиней, настоятельница около семи вечера показала им свои руки, на которых было несколько капель воды, причем никто не мог понять, как эти капли туда попали. Он, Барре, немедленно вымыл ей руки святой водой и произнес несколько молитв; пока он молился, часослов настоятельницы дважды вырывался у нее из рук и падал к ногам, а когда он поднимал его во второй раз, кто-то ударил его по щеке, хотя кто — непонятно. Тут к Барре присоединился Миньон и долго говорил, подтверждая рассказ своего коллеги, а в конце разразился страшными проклятиями и заявил, что пусть святое причастие его покарает и уничтожит, если он хоть в чем-нибудь солгал. Затем, распустив собравшихся, он пообещал, что назавтра изгонит злого духа, и попросил их с помощью покаяния и причастия приготовиться к созерцанию чуда, которое должно свершиться среди бела дня.
В городе уже кружили слухи о двух последних сеансах изгнания дьявола, так что Грандье был в курсе того, что произошло, хотя сам при этом не присутствовал. Поэтому наутро он принес бальи новое прошение, в котором отмечал, что монахини, поддавшись злым наветам, продолжают во время изгнания бесов называть его в качестве виновника своей одержимости. Он, однако, не только не имел с бесноватыми какого-либо общения, но даже в глаза их не видел, поэтому, чтобы доказать его причастность к делу, их следует немедленно изолировать, дабы его смертельные враги Барре и Миньон не имели возможности за ними ухаживать, проводя подле монахинь дни и ночи. Если так будет сделано, факт наущения монахинь станет очевидным — это дело чести самого Господа, равно как и его, Грандье, который имеет право на то, чтобы к нему относились с уважением как к одному из наиболее видных священнослужителей Лудена.
Учитывая изложенное, продолжал Юрбен, он просит бальи отдать распоряжение, чтобы мнимые одержимые были изолированы и отделены одна от другой, а ухаживали за ними священнослужители и медики, не вызывающие у него подозрений. По причине важности дела все это должно быть совершено, невзирая на любые протесты и сопротивление, но без вреда для упомянутых монахинь; в случае же если его просьба не получит удовлетворения, он оставляет за собою право жаловаться на правосудие.
Внизу прошения бальи тотчас написал, что ему будет дан ход в тот же день.
После Юрбена Грандье явились врачи, присутствовавшие при изгнании дьявола, — они принесли свое заключение. Там говорилось, что они наблюдали конвульсивные движения матери настоятельницы, но одного визита недостаточно, чтобы обнаружить их причину, которая может быть как естественной, так и сверхъестественной. Они хотят провести более тщательное обследование, дабы иметь возможность судить более уверенно, и с этой целью просят, чтобы им было позволено неотлучно пробыть подле одержимых несколько дней и ночей и пользовать их в присутствии других монахинь и кого-либо из судейских чиновников. Кроме того, необходимо, чтобы одержимые получали пищу и лекарства только из их рук, а также чтобы все прикасались к женщинам только в открытую и разговаривали с ними только громко — при этих условиях они, врачи, готовы дать правдивое заключение относительно природы упомянутых конвульсий.
Так как было уже девять утра и начинался очередной сеанс изгнания бесов, бальи отправился в монастырь, где нашел отправляющего мессу Барре и бьющуюся в судорогах настоятельницу. Войдя в церковь в момент возношения святых даров, чиновник заметил среди почтительно коленопреклоненных католиков молодого человека по имени Дессантье, который стоял, не сняв шляпы. Бальи велел ему немедленно обнажить голову или удалиться. В этот миг настоятельница начала корчиться с удвоенной силой, крича, что в церкви находятся гугеноты[23] и поэтому дьяволы получили над ней очень большую власть. Когда Барре осведомился, сколько их тут, она ответила: «Двое»; дьявол явно знал арифметику не лучше латыни, поскольку на самом деле, кроме самого Дессантье, среди прихожан находились приверженцы реформатской церкви — советник Абраам Готье, его брат, четыре сестры, проповедник Рене Фурно и прокурор Анжевен.
Дабы отвлечь собравшихся, чье внимание было обращено на слабость дьявола в арифметике, Барре поинтересовался у настоятельницы, действительно ли она не знает латыни, а когда та ответила, что ни словечка, он велел ей поклясться на дароносице. Женщина было заартачилась и довольно громко сказала:
— Отец мой, я боюсь, что за такую клятву меня покарает Господь.
Но Барре ответил:
— Дочь моя, ты должна поклясться ради славы Господней.
Настоятельница уступила. Тут кто-то из присутствующих заметил, что она перетолковывала своим ученицам катехизис; женщина решительно отвергла это мнение, но призналась, что занималась толкованием «Отче наш» и «Верую». Поскольку вопросы стали щекотливыми, настоятельница решила прибегнуть к спасительным конвульсиям, что не очень-то ей удалось, поскольку бальи приказал священнику спросить у нее, где теперь находится Грандье? Так как вопрос был задан согласно требнику, в котором утверждалось, что одержимые обладают способностью указывать, где находится какой-либо человек, то настоятельнице волей-неволей пришлось отвечать, и она сказала, что Грандье сейчас в большом зале замка.
— Это неверно, — громко отозвался бальи, — потому что прежде чем прийти сюда, я попросил Грандье удалиться в некий дом, где он теперь и находится. В этом можно убедиться, и правда будет выяснена без помощи изоляции монахинь, что всегда представляет известные трудности.
Сказав так, бальи велел Барре назвать тех из присутствующих монахов, кого бы он хотел отправить в замок в сопровождении одного из судейских и письмоводителя. Барре назвал монаха-кармелита, а бальи — судебного заседателя Шарля Шове, священника Исмаэля Булно и канцеляриста Пьера Тибо. Все они немедленно ушли, оставив остальных ждать их возвращения.
Между тем настоятельница после этого маневра бальи замолчала и, несмотря на все старания Барре, отказывалась отвечать на вопросы. Тогда священник велел привести сестру Клару, заявив, что один дьявол будет ободрять другого. Но бальи стал категорически возражать: по его мнению, двойное изгнание бесов приведет лишь к замешательству, воспользовавшись которым настоятельнице подскажут, что нужно отвечать, поэтому с заклинаниями следует подождать до возвращения посланцев. Несмотря на разумность этих доводов, Барре не уступал: ему нужно было во что бы то ни стало либо отделаться от бальи и тех судейских, которые разделяли его сомнения, либо с помощью сестры Клары как-то их обмануть. Поэтому вторая монахиня была приведена, несмотря на возражения бальи и других чиновников, которые, не желая участвовать в надувательстве, заявили, что не могут и не желают более быть актерами столь дурной комедии, и удалились. Во дворе они встретились с посланцами, побывавшими сперва в замке, который они обошли весь и не нашли там никаких признаков Грандье, а потом в указанном бальи доме, где обнаружили Юрбена в обществе исповедника монахинь отца Вере, Матюрена Руссо, каноника Никола Бенуа и доктора Куто, причем те заявили, что Грандье находится вместе с ними неотлучно уже два часа. Судейские, которые только того и ждали, разошлись, а посланцы сообщили весть всем остальным, что было воспринято именно так, как и следовало того ожидать. Тогда кармелит, желая сгладить неблагоприятное впечатление и надеясь, что во второй раз дьявол угадает удачнее, чем в первый, спросил у настоятельницы, где Грандье находится теперь. Не раздумывая, та ответила, чтоон прохаживается с бальи по церкви Святого Креста. Тотчас была послана новая депутация, которая, не найдя в церкви Святого Креста ни души, зашла в замок, где обнаружила бальи, принимавшего посетителей: из монастыря он сразу отправился в суд и с Грандье не виделся. В тот же день обе монахини объявили, что более не желают, чтобы изгнание дьяволов происходило в присутствии бальи и сопровождающих его чиновников, и впредь при таких свидетелях отвечать не будут.