Узнав об этой наглости, в результате которой единственный беспристрастный человек, на кого он мог рассчитывать, оказался лишен возможности присутствовать при зкзорцизме, Грандье принес бальи очередную жалобу с требованием наконец изолировать одержимых, но бальи, в интересах самого же Юрбена не осмелившийся дать ей ход из опасения, что такое вмешательство в церковные дела приведет к прекращению судебного разбирательства, созвал самых уважаемых жителей города, дабы посоветоваться, что в данном случае следует предпринять ради блага общества. В результате генеральному прокурору и епископу Пуатье были отправлены письма, в которых их просили употребить свой вес и благоразумие для прекращения столь пагубных интриг. Письмо вместе со всеми имеющимися протоколами отправили тотчас же, однако прокурор ответил, что дело, о котором идет речь, подлежит разбирательству в духовном суде и парламент отношения к нему не имеет. Епископ Пуатье не ответил вовсе.
Однако к врагам Грандье он отнесся с большим расположением: после неудачного сеанса изгнания дьяволов, состоявшегося 26 ноября, те решили принять меры предосторожности и просить, чтобы епископ назначил новых представителей, которые от его имени присутствовали бы при лечении одержимых. Барре сам съездил с этой просьбой в Пуатье, и епископ назначил своими представителями родственников врагов Грандье — Деморана, старшину каноников из Туара, и Базиля, старшину каноников из Шампиньи. Перед вами копия нового распоряжения епископа.
«Анри Луи Шатеньте де Ларошпезе, милостию Божией епископ Пуатье, приветствует настоятелей соборов святого Петра в Туаре и Шампиньи-сюр-Вез.
Настоящим предписываем вам отправиться в город Луден, в монастырь святой Урсулы, для присутствия при изгнании бесов священником Барре из сестер указанного монастыря, одержимых злыми духами, для чего означенному Барре нами были дано соответствующее распоряжение, а также для составления протокола обо всем, что там произойдет, с коей целью вам надлежит взять с собою писца по своему усмотрению.
Дано в Пуатье, ноября 28 дня, 1632 года.
Руку приложил Анри Луи, епископ Пуатье.
По поручению вышепоименованного сеньера,
Мишле»Оба посланца, которые были предупреждены заранее, отправились в Луден, куда одновременно прибыл Мареско, один из капелланов королевы: благочестивая Анна Австрийская[24], слыша столько различных разговоров об одержимых урсулинках, решила сама разобраться в этом деле, которое с каждым днем становилось все серьезнее и уже дошло до дворца. Бальи и гражданский судья, боясь, что королевский посланец будет введен в заблуждение и напишет рапорт, который поставит под сомнение правдивые сведения, содержащиеся в их протоколах, первого декабря отправились в монастырь. В этот день новые представители епископа должны были приступить к изгнанию дьяволов, и несмотря на то что монахини обещали не впускать судейских, они взяли с собой заседателя, превотального судью и канцеляриста. На их стук долго никто не отвечал; наконец появилась монахиня и заявила, что не позволит им войти, так как они вызвали подозрение своими словами о том, что сестры не одержимы, а просто притворяются. Бальи не стал спорить и приказал позвать Барре; через несколько минут тот появился, одетый в полное облачение, в сопровождении множества людей, среди которых находился и священник королевы. Бальи стал жаловаться, де его и других судейских не пускают в монастырь, что противоречит даже распоряжению епископа Пуатье. На это Барре ответил, что не возражает, чтобы они вошли.
— Мы явились затем, — проговорил бальи, — чтобы просить вас задать мнимому демону несколько вопросов, которые мы предложим и которые находятся в полном соответствии с правилами ритуала. Вы не вправе отказываться проделать такой опыт в присутствии королевского священника, — тут бальи поклонился Мареско, — так как это лучшее средство развеять подозрения в мошенничестве, которые, увы, появились.
— Я буду делать то, что сочту нужным, а не то, что вы приказываете, — нагло ответил Барре.
— Но ваш долг как честного человека действовать в полном соответствии с законом, — возразил бальи, — поскольку вы лишь оскорбите Господа, если ради вящей славы Его прибегнете ко лжи, и только нанесете вред нашей могущественной католической религии, если станете прославлять ее догматы, прибегая к подлогу и обману.
— Сударь, — отвечал Барре, — как человек порядочный я знаю свой долг и выполню его, а вот вы не должны забывать, что в прошлый раз покинули церковь в волнении и гневе, что является неподобающим состоянием духа для человека, призванного вершить правосудие.
Поскольку все эти препирательства ни к чему не вели, чиновники стали настаивать, чтобы их впустили, а когда в этом им было отказано, официально запретили тем, кто будет изгонять дьявола, задавать одержимым вопросы, которые могли бы задеть чью-либо честь, иначе они будут обвинены в разжигании мятежа и волнений. На эту угрозу Барре ответил, что не признает власти бальи, и захлопнул дверь перед носом у судейских.
Чтобы дать достойный отпор бывшим и будущим злоумышлениям, времени терять было нельзя. По совету бальи и гражданского судьи Грандье написал уже однажды выручившему его архиепископу Бордосскому письмо, в котором поведал о своем положении; судейские приложили к его посланию свои протоколы, составленные на сеансах изгнания дьявола, и гонец отвез все это его высокопреосвященству Эскубло де Сурди. Видя, что дело приняло скверный оборот и малейшая задержка может погубить Грандье, отданного на волю своих недругов, этот достойный священнослужитель вместо ответа немедленно отправился в свое аббатство Жуэн-ле-Марн, где однажды он уже очень помог преследуемому священнику.
Как и следовало ожидать, приезд архиепископа оказался отнюдь не на руку интриганам: едва появившись в аббатстве, его высокопреосвященство послал своего личного врача к одержимым, дабы пронаблюдать за их припадками и установить, истинны они или притворны. Врач явился в монастырь с письмом архиепископа, в котором Миньону предписывалось полностью ввести его в курс дела. Миньон принял доктора с уважением, достойным посланца столь влиятельной особы, однако с сожалением заметил, что тот опоздал на один день; накануне он и Барре изгнали из монахинь всех бесов. Он провел врача к настоятельнице и сестре Кларе, которые выглядели тихими и спокойными, словно их никогда ничто не мучило. Сестры подтвердили слова Миньона, и врач, вернувшись в Сен-Жуэн, мог сообщить лишь, что теперь в монастыре царят мир и спокойствие.
Хотя обман был очевиден, архиепископ решил, что с мерзкими интриганами покончено раз и навсегда, однако Грандье, знавший своих врагов гораздо лучше, явился к нему 27 декабря и бросился в ноги, умоляя принять от него прошение, в котором объяснял, что недруги, однажды уже пытавшиеся оклеветать его, чему помешал справедливый суд архиепископа, три месяца снова твердят повсюду, что он, Грандье, наслал злых духов на луденских урсулинок, хотя он с ними ни разу даже не разговаривал, а уход за ними и изгнание из них бесов поручены его явным врагам Жану Миньону и Пьеру Барре. Кроме того, писал в своей жалобе Грандье, в своих протоколах, которые противоречат документам, составленным бальи и гражданским судьей, они хвалятся тем, что якобы неоднократно изгоняли из монахинь бесов, но те, по словам клеветников, всякий раз возвращались назад с помощью договора, заключенного между ними и им, Грандье. Все заявления и протоколы Барре и Миньона имеют целью нанести урон его чести и вызвать в народе возмущение против своего пастыря. Бесспорно, появление почтенного прелата обратило этих демонов во плоти в бегство, однако не исключено, что, когда он уедет, они снова возьмутся за прежнее, и если архиепископ лишит теперь своего благорасположения того, кто обращается к нему с данной жалобой, он, Грандье, будет опорочен лукавством своих многочисленных и заклятых врагов. Поэтому он просит, чтобы архиепископ, рассмотрев все его доводы, благоволил запретить впредь Барре, Миньону и приспешникам их, как светским, так и духовным, в случае нового вселения бесов в монахинь ухаживать и пользовать лжеодержимых, а также заменить их другими лицами из среды духовенства и мирян по своему усмотрению, дабы те, если возникнет такая необходимость, следили за питанием и лечением одержимых в присутствии судейских чиновников.
Архиепископ Бордосский принял жалобу Юрбена Грандье и сделал внизу следующую приписку:
«По рассмотрении настоящего прошения нами и нашим прокурором, отправляем просителя к прокурору в Пуатье для удовлетворения его просьбы, а также приказываем г-ну Барре и отцу иезуиту Эске, живущим в Пуатье, равно как отцу ораторианцу[25] Го, живущему в Туре, в случае необходимости экзорцизма поступать согласно нижеследующему распоряжению:
Архиепископ Бордосский принял жалобу Юрбена Грандье и сделал внизу следующую приписку:
«По рассмотрении настоящего прошения нами и нашим прокурором, отправляем просителя к прокурору в Пуатье для удовлетворения его просьбы, а также приказываем г-ну Барре и отцу иезуиту Эске, живущим в Пуатье, равно как отцу ораторианцу[25] Го, живущему в Туре, в случае необходимости экзорцизма поступать согласно нижеследующему распоряжению:
прочим лицам вмешиваться в упомянутый процесс изгнания бесов запрещаю, под страхом наказания».
Как мы видим, его высокопреосвященство архиепископ Бордосский в своем просвещенном и благородном решении предусмотрел любые случайности, и когда этот приказ был доведен до сведения священников в монастыре, одержимость с монахинь как рукой сняло, а всяческие слухи на сей счет прекратились. Барре вернулся в Шинон, представители епископа Пуатье тоже отправились по домам, а монахини, излеченные на сей раз основательно, утихомирились и замолчали. Архиепископ снова предложил Грандье сменить место службы, но тот ответил, что, даже если ему предложат епископство, он не оставит свою должность простого луденского кюре.
Для монахинь же дело завершилось как нельзя более неудачно: вместо того чтобы стяжать всеобщее уважение и материальную поддержку, как обещал Миньон, они навлекли на себя позор и еще большее безденежье, так как родители стали забирать дочерей из монастыря, а теряя пансионерок, он терял и последние средства к существованию. Такое отношение горожан к урсулинкам повергло их в отчаяние; известно, что у них начались бесчисленные ссоры с исповедником, которого они упрекали в том, что вместо обещанных духовных и материальных благ они за совершенный ими грех получили в награду лишь нищету и бесчестье. Сам же Миньон, несмотря на снедавшую его злобу, не мог ничего предпринять и, отнюдь не отказавшись от планов мести — он был из тех, кто никогда не теряет надежды, — по необходимости держался в тени и делал вид, что смирился, хотя на самом деле постоянно следил за Грандье, чтобы при первом же удобном случае схватить выскользнувшую из когтей добычу; такой случай, к несчастью для Юрбена, не замедлил представиться.
Это произошло в 1633 году, то есть в период наивысшего могущества Ришелье: кардинал-герцог, занимаясь своей разрушительной работой, принялся сносить замки, когда не мог рубить головы. В этом он руководствовался словами Джона Нокса[26]: «Разорим гнезда, а вороны сами разлетятся». Одним из таких каменных гнезд оказалась луденская цитадель, и Ришелье дал приказ ее разрушить.
Приехавший в Луден с этой миссией человек был из тех людей, каких за сто пятьдесят лет до этого Людовик XI подбирал для того, чтобы уничтожить феодализм, а через сто пятьдесят лет после этого Робеспьер — чтобы уничтожить аристократию[27]; каждый дровосек нуждается в топоре, а жнец в серпе, поэтому мозгом дела был Ришелье, а Лобардемон — орудием.
Однако, будучи орудием, наделенным умом, Лобардемон понимал, какие страсти движут его хозяином, и удивительно умел к ним приспосабливаться: какова бы ни была очередная страсть Ришелье — неистовая и пылкая или тайная и глухая, Лобардемон был готов разить железом или травить клеветой в зависимости от того, что следовало принести в жертву — кровь либо честь.
Итак, в августе 1633 года сей господин прибыл в Луден и, выполняя свое поручение, обратился к старому другу кардинала и мэру города г-ну Мемену де Сийи, которого, как мы упоминали, Барре и Миньон уже успели привлечь на свою сторону. В приезде г-на де Лобардемона Мемен увидел руку Провидения, возжелавшего помочь ему одержать победу в деле, которое он считал проигранным, и он тут же представил гостю Миньона и его друзей. Они были приняты весьма любезно, поскольку настоятельница приходилась родственницей грозному советнику кардинала. Мэру удалось вызвать гнев гостя, намекнув на то, что архиепископ Бордосский своим приказом нанес оскорбление ему самому и всему его семейству, и вскоре новоявленные сообщники думали лишь о том, как бы привлечь на свою сторону кардинала-герцога. Вскоре выход был найден.
Среди фрейлин королевы-матери Марии Медичи была некая девица Аммон, которая, однажды случайно заговорив с нею, понравилась и была оставлена при дворе. Родилась же Аммон в Лудене, в простой семье, где и провела большую часть юности. Грандье, являвшийся ее приходским священником, знал ее лично и, так как она была девушкой остроумной, любил проводить время в ее обществе, когда она жила еще в Лудене. В один из периодов опалы кардинала на свет появилась некая сатира, направленная против министров, но в первую очередь против него самого. Это бойко написанное и полное горьких насмешек сочинение приписывалось девице Аммон, которая, естественно, разделяла ненависть Марии Медичи к ее заклятому врагу и, находясь под ее августейшим покровительством, была неуязвима для кардинала, затаившего на нее злобу. И вот заговорщикам пришла мысль приписать эту сатиру перу Грандье, который легко мог узнать от Аммон подробности жизни кардинала, в ней описанные. Если министр поверит этой клевете, можно считать, что Грандье погиб.
Обо всем договорившись, заговорщики отвезли г-на Лобардемона в монастырь, куда демоны поспешили возвратиться, как только узнали, какая важная особа их посетила: монахини вновь забились в судорогах, весьма похожих на настоящие, и окончательно убежденный гость отправился в Париж.
Едва советник упомянул в разговоре с кардиналом имя Грандье, как сразу понял, что вымышленную историю с сатирой можно даже не пускать в ход: услышав имя луденского кюре, министр мгновенно пришел в состояние крайнего раздражения. Дело в том, что, служа когда-то священником в Куссе, Ришелье однажды рассорился с Грандье, который, будучи уже луденским кюре, заступил ему дорогу; кардинал так и не забыл этого оскорбления, и Лобардемон сразу увидел, что тот тоже горит желанием рассчитаться с несговорчивым кюре.
Поэтому советник немедленно получил следующий приказ, датированный 30 ноября:
«Г-н Лобардемон, королевский советник по государственным и частным вопросам, направляется в Луден и, буде возникнет такая необходимость, в другие места для тщательного расследования известных и неизвестных обстоятельств, касающихся Грандье и случаев одержимости монахинь-урсулинок в Лудене, равно как других лиц, коих одолевают и мучают бесы, насланные означенным Грандье, а также для выяснения всего, что произошло с начала изгнания бесов из монахинь, для ознакомления с протоколами и прочими документами, составленными уполномоченными и представителями, для присутствия при имеющих быть изгнаниях бесов и составления протоколов, равно как для прочих действий, имеющих целью проверку и доказательство упомянутых обстоятельств, и в первую очередь для сбора сведений, дознания и ведения дела означенного Грандье и прочих, кто окажется его сообщниками, вплоть до окончательного приговора, причем никакие протесты, обжалования и отводы приниматься в расчет не должны, и дело, учитывая тяжесть преступления, не подлежит отлагательству даже в том случае, если упомянутый Грандье потребует перенести его в другой состав суда. От имени его величества приказываю всем губернаторам и военным губернаторам провинций[28], всем бальи, сенешалям и прочим должностным лицам города, равно как и всем подданным, содействовать в выполнении его приказа всеми имеющимися у них в наличии средствами».
Вооруженный этим приказом, который был равнозначен готовому приговору, Лобардемон в девять вечера 5 декабря прибыл в Луден, остановился, чтобы его никто не увидел, в предместье и отправился к мэтру Полю Обену, королевскому приставу и зятю Мемена де Сийи. Свой визит ему удалось сохранить в тайне, так что Грандье и его друзья ни о чем не узнали, однако предупрежденные заранее Мемен, Эрве, Менюо и Миньон тотчас же прибыли на его зов. Лобардемон рассказал им, как обстоят дела, и продемонстрировал приказ, однако данные ему обширные полномочия показались заговорщикам недостаточными, потому что в них не содержалось даже упоминания об аресте Грандье, а он в любую минуту мог скрыться. Улыбнувшись тому, что его могли заподозрить в подобной оплошности, Лобардемон извлек из кармана два экземпляра другого приказа (на случай, если один затеряется), датированного также 30 ноября и подписанного Людовиком и ниже — Фелипо. Этот приказ звучал так:
«Людовик… и пр.
Сим приказываем г-ну Лобардемону, личному королевскому советнику, арестовать и поместить в надежное место под стражу упомянутого Грандье и его сообщников; городским прево, а также прочим чиновникам и подданным приказываем содействовать в исполнении данного приказа и повиноваться распоряжением господина Лобардемона, а губернаторам и военным губернаторам повелеваем оказывать ему всю необходимую помощь».