Остатки своего прежнего могущества.
Белка почти не сомневается: лишние руки усохли и продолжают усыхать, эта картина не для слабонервных. Но можно сконцентрироваться на оставшихся двух, они маленькие и не очень-то красивые, с широкими запястьями и темными узловатыми пальцами. Ни дать ни взять – ветки старого саксаула, забывшего расцвести по весне.
Во время болезни Белка не видела Парвати, но как только постельный режим был отменен, Сережа отвел ее на бабкину половину дома. В другое время это стало бы настоящим потрясением, но после всего пережитого Белка отнеслась к визиту спокойно. Без особого интереса она рассматривала комнату, именуемую «кабинетом»: небольшая конторка в углу, несколько моделей парусников, несколько картин с морскими видами и одна – с панорамой какого-то города, больше всего похожего на декорации к Белкиному любимому фильму – «Волшебная лампа Аладдина». Рядом с конторкой стоял книжный шкаф, а в простенке между окнами висела застекленная фотография – девушка с черными, как смоль, волосами и молодой моряк в форменке и бескозырке с надписью «Машук». Трехстворчатая ширма отделяла «кабинет» от спальни, и на ней Белка снова увидела сказочный город с куполами и минаретами. Было еще множество других деталей – фотографии помельче (прямо под «Машуком», а также справа и слева от него), сухие цветы в вазах, старинный барометр, чучело броненосца, японские веера, которые Белка ошибочно приняла за китайские, фигуры каких-то божков, вязаные салфетки – целое море вязаных салфеток!
Парвати сидела в глубоком кресле и вязала крючком очередную бледно-кремовую салфетку. Мельком взглянув на Белку, она вернулась к вязанию. И лишь спустя минуту спросила:
– Ну, как себя чувствуешь?
– Спасибо, – ответила Белка. – Нормально.
– Хорошо. Расскажи-ка мне…
Наверное, она хочет узнать про Лазаря. Она хочет услышать, как Белка нашла паучка, как пыталась привести в чувство, как едва не погибла в шторм.
– Расскажи-ка мне то, что ты рассказала Сереже.
– Про Лазаря?
Белкины глаза наполнились слезами, но вовсе не о Лазаре хотела услышать Парвати.
– Нет. Про Машку с Мишкой. Они вроде бы что-то замышляли…
Белка растерянно оглянулась на Сережу. Разве уговор больше не действует? Разве они не пообещали друг другу держать рот на замке? Белка свое обещание выполнила, а как насчет Повелителя кузнечиков?
– Расскажи, Бельч, – Сережа приобнял Белку за плечи. – Расскажи, это важно.
– Но… – все еще колебалась она.
– Ничего не бойся. Просто расскажи, как было дело. И постарайся ничего не упустить.
Ну что ж, если Сережа решил предать огласке их тайну – значит, это правильно. Значит, он верит Белке и не считает, что дурные мысли МашМиша лишь плод ее воображения. Он сумел убедить в этом Парвати, иначе Белка не стояла бы здесь, под сенью облупившихся минаретов. Вернуться в темную расщелину не составит особого труда, сложнее было бы вернуться в грот, приютивший мертвого Лазаря, почему никто не вспоминает о паучке-кругопряде? Это несправедливо, несправедливо! – по отношению к нему, по отношению к маленькой Тате и ее Моби Дику, по отношению к беззащитным пластмассовым шахматам. Они лежат на дне, у покрытых тиной камней, никому не нужные.
И Лазарь никому не нужен. И его хохолок на затылке, и его коричневые сандалии. Белка заплакала, но даже чуткий Повелитель кузнечиков, который знает все на свете, не понял причину ее слез. Он лишь крепче обхватил девочку за плечи и шепнул на ухо:
– Я с тобой. Вспомни хорошенько, что они говорили.
– Они говорили, – послушно начала Белка. – Что Аста плохой человек. Что она… она… тварь.
Крючок в пальцах Парвати замелькал быстрее.
– А потом?
– Потом Машка сказала, что хочет убить Асту. И спросила у Миши: «Ты со мной?»
– Так и сказала? – переспросила бабка.
– Да.
– А потом?
– Потом они начали прикидывать, как бы от нее избавиться.
– И что порешили?
Обычная страстность покинула Парвати, ее голос совершенно бесцветен, как будто речь идет не о собственных внуках, а о ком-то постороннем, не имеющем к дому никакого отношения. На секунду Белке становится жалко МашМиша, оказавшихся такими же брошенными, как и Лазарь, никому не нужными.
– Миш был против. Он не хотел, чтобы с Астой что-то случилось.
– Вот как? Что же он сделал, чтобы переубедить чертову зулейку?
– Ничего, – выдохнула Белка. – Это она его переубедила.
– Долго пришлось переубеждать?
Парвати задает Белке странные вопросы – совсем не те, которые можно было ожидать. Словно обе они стоят на пороге темной комнаты, не решаясь войти в нее.
– Н-не очень.
– Слизняк, – бросила в пространство Парвати. – Подкаблучник. Что еще ты слышала?
– Маш сказала… Хорошо бы Асте исчезнуть. И тогда все проблемы решатся сами собой.
– Проблемы… Они еще не знают, что такое проблемы. Я им устрою проблемы!
Белка даже не заметила, как исчез Сережа. Еще секунду назад стоял у нее за спиной, а теперь там образовалась пустота и веют сквозняки. Белка не заметила, когда он исчез. Может быть, в тот момент, когда Парвати дернула подбородком. Белка не слышала ни удаляющихся шагов, ни скрипа двери – уж не постигла ли Сережу участь маленького кузнечика, растворившегося в воздухе?
– Ты слишком мала, чтобы придумать такое.
– Я не маленькая, – голос Белки задрожал. – И я никогда не вру.
– Как и твой отец, – подтвердила Парвати. И почему-то добавила: – От осинки не родятся апельсинки… Никто больше этого не слышал?
Лазарь! Лазарь мог подслушать опасные мысли МашМиша. Но Лазарь мертв и не может подтвердить слова Белки или опровергнуть их. Лучше молчать о Лазаре, но Белка не может молчать, хохолок на его затылке чуть слышно щекочет сердце: «Не забывай про меня, Белка, не забывай!»
– Лазарь. На пляже я видела Лазаря…
– С ним случилось несчастье. Ему не помочь.
«И он не поможет тебе», – вот что хотела сказать Парвати.
– А Аста? Она вернется?
– Надеюсь. А сейчас ступай за ширму.
– Зачем? – удивилась Белка.
– Посидишь там. И выйдешь, когда я позову.
Не зря Парвати кутается в шаль – в комнате прохладно, и с каждой минутой становится все холоднее. Вязаные салфетки теперь напоминают льдины – чуть подтаявшие, ноздреватые. Железные божки и вазы с бессмертником едва держатся на них, больше всего Белка волнуется за вазы: если они упадут, то обязательно разобьются.
– Ступай. И сиди тихо.
За ширмой Белка обнаружила не сказочный Багдад, на что втайне надеялась, а одинокий венский стул и приоткрытую дверь в спальню. В темноте смутно белела постель с ворохом (мал мала меньше) подушек; постель так широка, что полностью окинуть ее взором не получается, мешает дверной косяк со множеством зарубок. Почти против каждой стоит имя:
ПЕТР
ПАВЕЛ
ЧЕСЛАВ
Есть и еще одно – затертое настолько, что прочитать его невозможно. Это – почти несуществующее – имя возвышается над всеми остальными. Ни Петр, ни Павел, ни Чеслав так и не смогли до него дотянуться, хотя и старались, предпринимали несколько попыток: все их тщетные усилия отражены на косяке.
Если бы не обстоятельства, при которых Белка попала за ширму, она бы обязательно рассмотрела зарубки поближе, но Парвати велела ей сесть на стул и вести себя тихо. А сидеть тихо означает не издавать лишних звуков и не производить лишних движений. Не делать ничего, что нарушило бы тишину обледеневшего «кабинета».
Впрочем, тишина сохранялась недолго, всего-то несколько минут. А затем Белка услышала скрип двери и короткое Сережино:
– Привел.
– Хочу поговорить с тобой, Мария, – на этот раз Парвати обошлась без обычной «зулейки». – Догадываешься о чем?
– Понятия не имею.
– Твоя сестра.
– У меня нет сестры, – в голосе Маш послышался вызов. – Только брат.
– О твоей двоюродной сестре.
– Она сбежала. Что о ней говорить. Всплывет в какой-нибудь Москве через пару дней. То-то мы посмеемся.
Почти тут же раздалось короткое «ха-ха», – и Белка сразу узнала Миша. А потом подумала, что «всплывет» – не самое удачное слово. Зловещее. Наверное, похожие мысли возникли и в голове у Парвати, оттого она и переспросила:
– Всплывет?
– В смысле – отыщется, – тут же поправилась Маш.
– Хорошо бы.
– Она сбежала со своим парнем. Что тут думать?
– Когда ты видела ее в последний раз?
– Вообще-то, об этом нас с Мишкой уже спрашивали. Участковый. Вы при этом присутствовали, – МашМиш, в отличие от Сережи, Лёки и младших детей, обращались к бабке на «вы». – Ничего нового я сказать не могу.
– А ты подумай хорошенько.
– Даже напрягаться не стану, – веселая дерзость Маш вызвала у Белки восхищение, смешанное со страхом, и она так крепко ухватилась за стул, что побелели костяшки пальцев.
– Ты, я смотрю, не особенно расстроена.
– Другие тоже не убиваются. И вас я с носовым платком не видела.
– А ты подумай хорошенько.
– Даже напрягаться не стану, – веселая дерзость Маш вызвала у Белки восхищение, смешанное со страхом, и она так крепко ухватилась за стул, что побелели костяшки пальцев.
– Ты, я смотрю, не особенно расстроена.
– Другие тоже не убиваются. И вас я с носовым платком не видела.
– Придержи язык, а то…
– А то – что?
– Раз ты ничего нового сказать не хочешь, придется это сделать мне. Ну-ка, расскажи, о чем вы с братом говорили на пляже?
– Мы много о чем говорим на пляже, – на этот раз голос Маш звучал не так уверенно, как раньше.
– Может, ты мне скажешь, Михаил?
– Мы много о чем говорим… – эхом откликнулся Миш.
– И что же вы говорили об Асте?
В комнате повисла тишина, такая оглушительная, что было слышно, как поскрипывает нитка под крючком Парвати.
– Н-ничего особенного.
– И не высказывались в том духе, что она м-мм… не самый лучший человек? Что хорошо бы ей исчезнуть с лица земли. А, Михаил?
Первой не выдержала Маш:
– Я ее терпеть не могу, это правда. Никакой не секрет. Ну и что?
– Я спросила у твоего брата.
Парвати знает, куда бить. Она целится не в бронебойную Маш, а в слабака Миша, если истребитель не выдержит и сорвется в штопор – во всем будет виноват именно Миш, никто другой.
– Ну?
– Мы не ссорились с Астой, – заныл горе-летчик.
– Я и не утверждаю, что вы ссорились. Вы просто решили избавиться от нее.
– Нет!!!
Неясно, кто произнес это – Маш или Миш, голос совершенно бесплотен, ничто не может спасти маленький истребитель от гибели. Ничто, кроме чуда.
– Твой брат, понятное дело, был против, – продолжала напирать Парвати. – Ведь так?
– Я… Я…
– Заткнись, Миккель, – отрывисто бросила Маш.
– Пусть говорит.
– Ему нечего сказать. Потому что все это неправда.
– Что именно?
– Что… что мы хотели избавиться.
– Кое-кто слышал ваш разговор. В подробностях.
– Там же никого не было… – простодушный Миш прокололся первым.
– Заткнись!
– Говори.
Радиоспектакль за ширмой набирает обороты, два голоса – Маш и Парвати – мутузят друг друга, как боксеры на ринге. Маш явно проигрывает бабке, ее жестким, как наждак, интонациям. Странно, но Белка испытывает ту же боль, какую испытала совсем недавно, прыгая по камням; только теперь эта боль переместилась с беззащитных пяток куда-то в грудную клетку, в сердце. Парвати не должна вести себя так, как будто МашМиш – посторонние, они ведь ее внуки!..
– Нет ничего тайного, что не стало бы явным.
– Тоже мне, открытие месяца, – огрызнулась Маш.
– Если вы совершили это, – Парвати сделала упор на «это». – Если вы совершили…
– Нет. Мы ее и пальцем не тронули.
– Михаил?
– Мы ее и пальцем не тронули…
Жалкий, жалкий Миш! Он способен лишь воспроизвести сконструированные Маш фразы, но в его исполнении оны выглядят куцыми, съежившимися. Лишенными всякого смысла. Добиваться правды от Миша – все равно что добиваться правды от гамака в беседке. Скажи сейчас Маш: «Да, мы совершили ужасное», Миш повторит все сказанное сестрой; но в этом признании не будет ни раскаяния, ни сожаления, лишь пустая оболочка. Никчемная шкурка, которую змеи сбрасывают во время линьки.
– Я бы хотела взглянуть на него, – сказала Маш.
– На кого?
– На того человека, который… который все это придумал.
– Такое не придумаешь, – заметила Парвати.
– Предъявите мне этого человека, и мы посмотрим друг другу в глаза.
Что, если Парвати решит представить МашМишу единственного свидетеля их дурных намерений прямо сейчас? От страха Белка сползла со стула и прижалась носом к ширме: изнанка Багдада оказалась изъеденной жучком-древоточцем, от самого дерева пахло затхлостью и еще чем-то, не очень приятным, – кажется, тиной. Той самой, которая со всех сторон окружала Лазаря в гроте. И Белке вдруг захотелось оказаться на его месте – там, где бессильны гнев и мстительность Маш, и холодная отстраненность Парвати, которая никого, никого не любит! Разве что Сережу, – но на Белку ей точно наплевать. Один кивок подбородка, – и Сережа отодвинет ширму, и Белка предстанет перед МашМишем! И никто ее не защитит. Даже Повелитель кузнечиков.
– Этот человек соврал, – продолжила Маш. – Не знаю, зачем он это сделал. Наверное, ненавидит нас с Миккелем, вот и придумал историю. У него больная фантазия.
– Такое не придумаешь, – снова повторила Парвати, но теперь ее голос звучал не так уверенно, как раньше.
– Придумать можно все, что угодно. Или услышать то, что хочешь услышать. Я готова поговорить с ним. Миккель, я думаю, тоже будет не против. Правда?
– Э-э…
– Чем вороненок нехорош? Он черен телом и душой, – нараспев произнесла Маш, как будто издеваясь над всеми, присутствующими в комнате. Быть может, эта фраза имела тайный смысл, и даже скорее всего. И адресована она была единственному посвященному – Мишу. Тот приободрился:
– Я не против.
– Давайте его сюда, и я в два счета докажу, что он врунишка, – В голосе Маш было столько торжества и пренебрежения одновременно, как будто она знала, кто противостоит ей: не Парвати и не Сережа, единственные взрослые и достойные соперники. Кто-то другой, совершенно ничтожный, маленький – как морская блоха дафния, как стрекоза. Оборвать ей крылья хватало сил даже у четырехлетнего Гульки, что уж говорить о Маш? Маш владеет таинственным и страшным бэнг-бэнг-бэнг, и то, что Белка до сих пор не упала бездыханной, с дыркой во лбу, – всего лишь случайность. Или добрая воля кузенов из Саранска. Но ветер в любой момент может перемениться, и добрая воля станет злой.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – беззвучно шептала Белка, впившись ногтями в ребро ширмы. – Не выдавай меня, Сережа!..
Маш не могла услышать этой мольбы, и никто не мог, но в проницательности и хитрости ей не было равных.
– Он здесь?
– Кто? – наконец-то проявил себя Сережа.
– Врунишка. Он здесь, в этой комнате?
У Белки потемнело в глазах. Ей не справиться с Маш! Все, что она бы ни сказала, обернется против нее. «Мое слово против слова Муравича» – так обычно говорит папа. И добавляет: «Ничего не стоит». Разве не то же самое может произойти с Белкой? – не зря Парвати утверждала, что она похожа на отца. И ее слово разобьется о слова МашМиша, как разбивается об пол фарфоровая чашка. И ничего от него не останется, ничего!..
Не выдавай меня, Сережа!..
– Никого здесь нет, – сказал Повелитель кузнечиков.
– Жаль.
– Убирайтесь отсюда, – поддержала Парвати старшего внука. – Оба. И молите Бога, чтобы Аста нашлась живой.
– Вообще-то я – атеистка и молиться не собираюсь. У нас с Миккелем есть дела поинтереснее… – начала было Маш, но старуха перебила ее:
– Ты не поняла. Убирайтесь – это значит убирайтесь совсем. Складывайте вещи, а Лёка отвезет вас в Ялту. Часа на сборы вам хватит?
– Такая срочность, что нельзя подождать до утра? – Маш ни на секунду не потеряла присутствия духа. – Куда это мы поедем на ночь глядя?
– Хорошо. Но только до утра, – смягчилась Парвати. – А вашей матери я напишу сама. Потом.
– Можете себя не утруждать.
– А уж это не твое дело. Больше я вас не задерживаю.
На Белку навалилась слабость, перед глазами плыл какой-то туман. И, чтобы снова забраться на стул, находящийся всего в полуметре от нее, пришлось затратить неимоверное количество усилий. Хлопнула дверь – это ушли МашМиш. А Сережа? Куда подевался Сережа? Неужели он не спасет ее из багдадского заточения?
Повелитель кузнечиков как сквозь землю провалился, равномерные постукивания крючка не затихали ни на минуту, а Белка все гадала: почему Парвати не зовет ее? Ведь МашМиша больше нет в комнате, и пребывание за ширмой совершенно бессмысленно.
О Белке забыли?
Что, если забывчивость продлится сто лет? И Белка успеет вырасти здесь, в обществе невидимых древоточцев? В обществе Петра, Павла и Чеслава, истончившихся до зарубок на дверном косяке. Она вырастет и состарится, станет такой же морщинистой, как Парвати, но страх перед Маш никуда не денется. Он будет вечным ее спутником, и даже в трюме корабля «Не тронь меня!» от него не скроешься. От жалости к себе Белка заплакала. Сначала тихо, а потом – когда появился Сережа и подхватил ее на руки – во весь голос.
– Ну, успокойся, – сказал он. – Я с тобой.
– Я не врунишка!
– Я знаю.
Парвати, при виде Сережи и вцепившейся в его плечи Белки, неодобрительно покачала головой.
– Плохая идея, – сказала она.
Неизвестно, к чему это относилось: возможно, к тому, что Белка – не Аля и не Тата, чтобы носить ее на руках. Или к тому, что очная ставка с самого начала была обречена на провал. Или к тому, что Парвати не нравится, что Сережа уделяет внимание кому-то еще, а не только ей.
– Куда уж хуже, – откликнулся Сережа. – Хуже и быть не может.
– Мне снился Аркадий, я говорила тебе? – Парвати пожевала губами. – Еще в апреле, сразу после оползня. Он сказал, что лето не кончится добром.